— Я так счастлива с тобой, — сказала Хелен. — Ты хочешь еще ребенка? Я только рада. Главное, чтобы ты был спокоен и доволен. У тебя вышла хорошая книга. Значит, пиши вторую и воспитывай второго ребенка. Ты ведь этого всегда хотел?

Пока что он не был спокоен и доволен. Он не переставал клясть все, что печатали о «Промедлении», и паниковать по поводу его продажи. К тому же он беспрестанно придирался к матери и рычал на ее «лизоблюдов».

Наконец Хелен сказала ему:

— Не слишком ли многого ты требуешь? Ты хочешь безудержного восхищения, вернее, безудержной любви. Или чего-нибудь столь же головокружительного. Ты хочешь, чтобы весь мир говорил: «Обожаем тебя! Обожаем твой роман!» Ты слишком многого хочешь. Это обыкновенное занудство и больше ничего.

— Но это твои слова, — засмеялся он. — Это ты мне всегда говоришь: «Обожаю тебя, обожаю твой роман».

— Но я-то в мире всего одна, — улыбнулась она в ответ.

Действительно, одна. И он очень ее любил. Он всегда говорил, что она — мудрейший шаг в его жизни. Признавая, однако, что ему случалось совершать и весьма неумные шаги. Но первые пять лет совместной жизни он был свято верен жене. Если не считать одного случайного эпизода.

Это произошло, когда они взяли девушку для прогулок с ребенком, студентку первого курса женского колледжа, где преподавала Хелен. Студентка она была неважная — по отзыву Хелен, — но няня оказалась превосходная. Ее звали Синди. Вдобавок оказалось, что она читала «Промедление» и была без ума от Гарпа. Когда он отвозил ее домой, она засыпала его вопросами о писательстве: «А как вам пришло в голову это?», «А почему вы написали именно так?».

Крохотная теплая птичка. Вся трепещет, воркует, подрагивает легкими перышками. И такая доверчивая, ручная. Глупенькая, как голуби в Стиринге. Хелен так и прозвала ее — Неоперившаяся Пташка. Но Гарпа она волновала. Он называл ее просто Синди. Семейство Перси поселило в нем прочное отвращение к прозвищам. Ее вопросы были восхитительны.

Она почти готова покинуть колледж. Ей не нравится строгая дисциплина. Она предпочитает дружить со взрослыми, с мужчинами; и хотя во втором семестре можно будет съехать из общежития и снять квартиру в городе, все равно ее жизнь слишком уж ограниченна. А так хочется пожить настоящей жизнью. Вот в Вене у Гарпа действительно была настоящая жизнь, хотя Гарп изо всех сил уверял ее, что это не так.

До чего же глупенькая Неоперившаяся Пташка! Податливая, как банан! И как же легко ее заманить! Гарпа охватило внезапное нестерпимое желание поймать эту пташку. Ее так же просто взять, как ночных бабочек с Кёрнтнерштрассе. Она примчится туда, куда он укажет. Только немного посвистать. Достаточно самой наивной приманки — совсем немного лжи.

Хелен прочитала ему статью о «Промедлении» в одном из самых популярных журналов. Роман был назван сложным и трогательным, имеющим острый исторический фон; драмой, отражающей стремления и страдания, свойственные юности.

— В задницу все стремления и страдания юности, — выругался Гарп. Некоторые из этих стремлений он вообще не мог теперь вспоминать без стыда.

А единственная ненадуманная драма, пережитая им в эти первые пять лет жизни с Хелен, не имела к нему прямого отношения.

Гарп легко бежал по аллее городского парка. И вдруг увидел девочку, совершенно голенькую девочку лет десяти. Она бежала впереди него. Увидев, что он догоняет ее, девочка упала ничком и закрыла лицо руками. Сначала попыталась закрыть свою голую попку, потом судорожно прижала ладошки к несуществующим грудкам. День был холодный, поздняя осень. Гарп увидел испачканные кровью маленькие ножки и распухшие от слез насмерть перепуганные глаза. Встретившись с ним взглядом, девочка стала пронзительно кричать.

— Что случилось? — ласково спросил Гарп, хотя не сомневался в ответе.

Он огляделся. Вокруг никого не было. Сжавшись в комок, девочка кричала не переставая.

— Не бойся, родная, — тоскливо повторял Гарп. — Я же хочу помочь тебе.

Но его утешения вызвали у ребенка еще больший приступ ужаса.

«Господи! — подумал Гарп. — Это, наверно, те самые слова, которые Говорил ей маньяк».

— Куда он пошел? — спросил он и тут же переменил тон, стараясь убедить, что он ее защитник. — Я придушу его собственными руками!

Она примолкла, уставившись на него. Голова ее непроизвольно подергивалась, пальчики беспрестанно сжимались и разжимались, охватывая худенькие плечи.

— Пожалуйста, — очень ласково произнес Гарп, — скажи, где твоя одежда?

Он стянул через голову единственное, что мог предложить ей, — пропотевшую тенниску, оставшись в шортах и спортивных тапочках. И даже вздрогнул от прикосновения ледяного воздуха к влажному телу. Увидев его приготовления, девочка издала страшный вопль и, нагнув голову к коленям, закрылась ладонями.

— Постой, постой, дорогая… Господи, да что же это такое! Надень скорее, ведь холод какой, — забормотал он в растерянности.

Он попытался накинуть тенниску ей на плечи, но она выскользнула из-под нее и поддала ногой. И вдруг засунула в рот кулачок и стала остервенело грызть его.

«Глядя на ее худенькое тельце, нельзя было сказать наверное — мальчик это или девочка, — писал потом Гарп. — Может, только розовые кружки вокруг крохотных сосочков на груди были чуть пошире, чем у мальчиков. Пол этого ребенка было трудно определить даже по мягкому безволосому бугорку между сжатых ножек. Ручки тоже были совершенно детские, безотносительно к какому-либо полу. Возможно, чью-то чувственность мог привлечь ее рот — губки были довольно пухлые. Но скорее всего они распухли от боли».

Слезы потекли по лицу Гарпа. Только серое небо и мертвые листья вокруг. Он стал звать на помощь. Услышав его крик, девочка взяла тенниску и накрылась ею.

Конная полиция, курсирующая по парку, застала странную картину — обнаженный по пояс мужчина, зовущий на помощь, и голенький ребенок, скорчившийся у его ног под большой майкой. Оба полицейских не сомневались, что перед ними преступник над своей жертвой. Один из них оттеснил Гарпа от девочки, так что чуть не затоптал ее, вклинив между ними лошадь. Другой ударил «преступника» по ключице дубинкой. У Гарпа словно отнялась одна половина тела. «Но не обе! — писал он потом. — «Вторая половина» позволила мне сильным ударом выбить полицейского из седла».

— Это не я, сукин ты сын! — заорал он вслед обидчику. — Я сам только что пришел, две минуты назад!

Приземлившись в кучу листьев, полицейский взвел курок и прицелился. Его товарищ, гарцуя над девочкой, спросил ее:

— Это он?

Казалось, девочку испугали лошади; она переводила взгляд с них на Гарпа. Возможно, не понимает, что случилось. И не может вспомнить — кто.

Неожиданно она резко замотала головой.

— А где же тот? — допытывался полицейский.

Девочка не сводила глаз с Гарпа. Подбородок ее задергался, она подняла ручки, проводя ладонями по щекам, словно силясь что-то сказать. Но слов у нее не было. «А может быть, языка?» — Гарпа словно прошибло воспоминание об Эллен Джеймс.

— Борода! — догадался полицейский, сидевший на куче листьев. Он уже поднялся на ноги, но оружия не опустил. — Она хочет сказать, что у него была борода.

Гарп в то время носил бороду.

— У того гада была борода, как у меня? — спросил он, погладив свою темную, округлую бороду, всю в капельках пота. Но девочка опять качнула головой и провела пальцем над окровавленной верхней губкой.

— Усы? — воскликнул Гарп, и девочка кивнула.

Она показала рукой в ту сторону, откуда бежал Гарп, но он помнил, что никого не встречал от самых ворот парка. Пригнувшись в седле, полицейский нырнул под ветки и поскакал по направлению, указанному девочкой. Второй подошел к лошади, слегка похлопывая ее.

— Накиньте что-нибудь на ребенка. И надо найти ее одежду, — крикнул Гарп на бегу.

Он кинулся вслед за ускакавшим, справедливо полагая, что пеший сможет увидеть то, что не заметит конник. К тому же он в прекрасной спортивной форме, и если не обгонит, то уж во всяком случае по выносливости не уступит и лошади.