Сопоставление данных подтверждает, что в X и в первой половине XI в. Смоленск был территориальным центром племенной группы кривичей, обитавших в верховьях Днепра, Западной Двины и Волги, в эпоху старого Смоленска (Гнездово), замечательного богатством своей военно-феодальной знати из местного кривичского населения[588]. Подчиняясь киевским князьям, Смоленск, однако, не привлекал в такой мере внимания Киева, как Новгород. Смоленск в первую очередь укреплял свою дань там, где находил платежеспособных смердов. В XI в. смоленская территория пришла в соприкосновение с соседними «областями» — Полоцкой и Новгородской. Широкие возможности к продвижению дани оставались на востоке. Местная знать получает своего постоянного князя, сидевшего в Смоленске. На востоке смоленская дань захватила неславянское племя, обитавшее в верховьях Протвы, и дошла до вятичей на р. Пахре. На территорию г. Москвы и восточнее смоленская дань не распространилась. «Залесская» дань, получавшаяся с «Суждаля», была данью в «Русскую землю» из Ростово-Суздальской земли; десятину с этой дани получала смоленская церковь св. Богородицы. Колонизация не могла не влиять на ход распространения смоленской дани, но определяющей роли не играла. Можно смело утверждать также, что торговое движение не играло роли в распространении дани на восток, в сторону Москвы, так как признаки такого движения наблюдаем здесь сравнительно в очень поздние времена. В первой половине XII в. смоленская дань находилась в соприкосновении с черниговской; во времена Мстислава и Ростислава Смоленск укреплял свою дань в местах обитания радимичей. Центром области был новый Смоленск, ставший епископской резиденцией (по мысли Мономаха, при Ростиславе) и резиденцией смоленского князя.

На северо-восточную «страну» господство Киева распространилось не позднее конца X — начала XI в., так как князь Владимир Киевский посылал туда своего сына Ярослава, предположительно уже после того, как южнорусское преобладание установилось над Новгородом. Изучение топографии куфических монет в сопоставлении с другими данными обнаруживает что в IX — первой половине XI в. не существовало прямых наезженных путей с Северо-востока к Южному Поднепровью, что они шли преимущественно через Новгородский край, а затем через Смоленский.

Они шли в направлении к Ловати, Волхову и Зап. Двине (?), частью Мологой и Мстой, но главным образом через оз. Шлино, а также верховьями Волги. От оз. Мстино (куда с Волги можно было подъехать и с Мологи, и с Медведицы, и с Тверцы), двигались прямо на запад р. Шлиною и оз. Шлино (где найден бочонок с 200 диргемами), а оттуда волоком в Явону, на которой у старого города Демана открыт клад с куфическими монетами[589]. Этот путь, таким образом, шел параллельно и частью совпадал с «Деманской дорогой» (помянутой нами выше на основании письменных источников более позднего времени), соединяя Поволжье с Ловатью: с Явоны шли в Полу, впадающую в Ловать почти у самого Ильменя. Верховья Волги помечены находками кладов выше Зубцова, откуда выходили к Меже и Зап. Двине или на Селигер[590]. Волжский путь шел в Болгары, к средней и нижней Волге. Не так давно в печати было высказано мнение, что он обходил ростово-суздальское междуречье Клязьмы и Волги и шел Волгою от Ярославля до устья Оки[591]. Это неверно. От Ярославля до устья Оки по Волге совсем неизвестно находок куфических монет[592]. Места от Костромского района до устья Оки были довольно безлюдными. Здесь наши памятники письменности не указывают никаких поселений[593]. Наоборот, путь через Ростовское озеро и по Нерли чрезвычайно явственно обозначен находками кладов и отдельных монет[594]. С Нерли попадали несколькими путями на Волгу, но главный из них проходил через район Ростова[595]. Места эти отнюдь не были безлюдными[596]. Можно только отметить, что в IX–X вв. славянское население, занимая места, удобные для земледелия, располагалось первоначально главным образом вдоль водных путей. Плодородная Опольщина заселялась славянами вглубь преимущественно в XI–XII вв.[597]

Путь р. Вазузой с Волги на Смоленск не был в древнейшее время широко использован[598]. Но в первой половине XI в. путь из Смоленска Волгой был хорошо известен, судя по житию Бориса и Глеба; а в конце XI — начале XII в., как мы видели выше, был более или менее обычным. Во второй половине XI в. проникают уже в Ростовский край через землю вятичей, но только известия Ипатьевской летописи 40–50-х годов XII в. позволяют говорить, что «прямоезжая» дорога «сквозѣ вятичѣ» стала более или менее проторенной.

Итак, киевское преобладание над Северо-востоком устанавливается предположительно уже после того, как оно установилась над Новгородом. Вполне возможно, что совершилось это, как свидетельствует Комиссионный список Новгородской 1-й летописи, при Игоре, установившем дани «мерям». Напомним, что, по Константину Багрянородному, Игорь держал в Новгороде сына Святослава.

В то время северо-восточный край еще был в какой-то степени мерянским, хотя славяне количественно значительно преобладали и очень рано меряне частью слились со славянским населением, частью были им оттеснены. Нет ничего удивительного в том, что в новгородской легенде второй половины XI в. меря призывает князей-варягов совместно с кривичами и словенами: во-первых, было известно сообщение летописного свода о том, что Игорь уставил дани словенам, кривичам и «мерям», во-вторых, в Новгороде и в княжой среде знали, что меря принадлежит к числу племен, издавна плативших дань «русским» князьям, т. е. князьям Игоревой династии.

Когда «Русская земля» распространила свою «дань» над северо-восточною «страною», там уже существовал славянский «город», соответствующий старому Смоленску и старой Ладоге. Город этот — Сарское городище близ Ростова, которое археологи отожествляют с древнейшим Ростовом. Городище, расположенное на р. Саре, близ с. Диабол (Деболы), известно и по летописной записи 1216 г. в Новгородской 1-й летописи: «и быша (князья Мстислав и Владимир) на Городищи на рѣцъ Саррѣ, у святѣи Маринѣ, въ великую суботу, мѣсяца априля въ 9; прииде князь Костянтинъ съ ростовьци, крестъ цѣловаша». Как видно, к началу XIII в. городище было еще не совсем заброшенным. Теперь установлено П. Н. Третьяковым, что материал слоя IX–X вв. на городище однотипен с гнездовским (старосмоленским) городищем и с соответствующим слоем старой Ладоги. О славянском происхождении Ростова свидетельствует само название, имеющее явно славянское обличие.

Вполне понятно, что древнейший летописный свод не упоминал о Ростове. Свод этот носил в значительной мере южный, киевский «областной» характер. Не упоминает о Ростове и Константин Багрянородный, что подтверждает оторванность северо-восточной «страны» от Южного Поднепровья в X в. Отношения «Русской земли» к Ростовскому краю в то время ограничивались, повидимому, получением дани. Мы знаем, что в следующем столетии Ярослав приезжал в Ростовскую землю из Новгорода[599]; Святослав Черниговский, когда присылал своего сборщика дани, держал в Новгороде сына[600]; Мстислав приезжал из Новгорода в Ростовскую землю[601] (сведения о Борисе в Ростове взяты, как известно, Шахматовым под сомнение). Таким образом, вероятно, что в X в. дань в «Русскую землю» доставлялась через Новгород. В новгородских летописных записях встречаем первое упоминание-о Ростове (о том, что Ярослав сослал туда новгородского посадника Константина)[602]. О Ростове предшествующего времени упоминание встречаем в «Повести временных лет» — памятнике начала XII в.