— Господи! Он, видите ли, занят! Работает!.. Боже ты мой милостивый! — вытянув ноги, молодой повеса опустил глаза и начал любоваться их длиной и стройностью. Затем вдруг вздрогнул и уставился на лодыжку, обтянутую белым чулком. — Черт побери, будь оно все проклято! Откуда это? — с отвращением воскликнул он.
— Откуда что?
— Да вот, пятно. Грязь на чулке! Только утром надел, совершенно новенькие и почти не высовывал носа из дому! Черт!.. Совсем новые…
— Ноги, что ли?
— Что? Что ты сказал?
— Ничего. Ладно, когда закончишь этот панегирик, может, все же потрудишься объяснить мне причину визита?
— Ах, да, конечно! Но двадцать шиллингов за пару! Только подумай!.. Ладно. Дело вот в чем. Ричард желает, чтоб ты почтил его своим присутствием в Уинчеме в следующую пятницу, ровно в три часа дня. И посылает тебе вот это, — он бросил на стол письмо. — Будешь иметь удовольствие лицезреть там и меня, твоего покорного слугу.
Трейси вскрыл конверт и выложил на стол листок бумаги. Внимательно прочитал, перевернул — как бы в поисках продолжения — затем перечитал, сложил и бросил листок в корзину для бумаг. Потом взял перо и обмакнул в чернильницу.
— Ну, и что скажешь? — нетерпеливо спросил Эндрю.
Его светлость спокойно дописал строчку.
— О чем?
— О, Господи, о письме, конечно! Что он задумал, этот тип? «Сообщить Вам нечто чрезвычайно важное», а? О чем это он?
— Да, я заметил некую нескладность слога, — сказал Трейси. — Но что все это означает, не имею ни малейшего понятия.
— Ну, а как ты думаешь? О, Трейси, ну что ты, как рыба, ей-Богу! Дик собирает такую компанию!
— Похоже, ты у него в доверии, дорогой Эндрю. Прими мои поздравления. Несомненно, мы узнаем больше… э-э… в пятницу, в три часа.
— О, так ты собираешься быть?
— Возможно, — и Трейси продолжил писать.
— И ты понятия не имеешь, что он замыслил? Вообще Дик ведет себя очень странно… Едва слушает, что ему говорят, все время нервничает, суетится… Господи!
— Гм…
— И еще мне кажется, он очень скверно выглядит, и Лавви тоже! Как считаешь, это как-то связано с…
— Понятия не имею. И пожалуйста, не отвлекай меня.
Эндрю поднялся.
— Не бойся, не задержусь!.. Кстати, не мог бы ты одолжить мне ну, скажем, пятьдесят гиней, а?
— Не мог бы. К чему разочаровывать человека в его предположениях? — с милой улыбкой ответил его светлость.
— Так значит, нет? Что ж, иного я от тебя и не ждал. Однако очень рассчитывал на твою доброту, Трейси. Последнее время мне просто чудовищно не везло… И потом, разве я так много прошу? Просто не хочется опять одалживаться у Дика.
— Да, комедия не должна становиться монотонной, — согласился брат. — Так ты сказал, пятьдесят?
— И сорока пяти хватит.
— Ну, так можешь получить, — пожал плечами герцог. — Прямо сейчас, немедленно.
— Нет, клянусь, это чертовски мило с твоей стороны, Трейси! Немедленно — это то, что надо!
Его светлость извлек из жилетного кармана ключ и отпер им ящик стола. Достал оттуда маленькую шкатулку, открыл, отсчитал пятьдесят гиней, потом, подумав секунду, добавил еще одну. Эндрю удивленно уставился на деньги.
— А это что? — спросил он.
— На чулки, — ответил Трейси, и на губах его промелькнула тень улыбки.
Эндрю расхохотался.
— Как мило! Господи!.. Нет, серьезно, ты все же чертовски странный персонаж! — и с жаром поблагодарив герцога и забрав деньги, Эндрю вышел из библиотеки.
Оказавшись за дверью, он снова присвистнул от удивления.
— Нет, ей-Богу, он, наверное, получил какое-то приятное известие! — пробормотал он себе под нос. — И скоро мы обо всем узнаем, не сомневаюсь, — и Эндрю начал спускаться по лестнице, а на лице его застыла недоуменная и одновременно восторженная улыбка.
Почти каждый день Лавлейс являлся в Уинчем-хаус и всякий раз оказывалось, что леди Лавиния никак не может его принять. И вот однажды, потеряв всякое терпение, он пренебрег отказом и ворвался в ее будуар. Расцеловал ей ручки, нарочито долго задержав в своих.
— Лавиния! Жестокая прекрасная моя мучительница!..
Она отобрала ручки — явно не в восторге от его вторжения.
— Как это глупо, Гарольд! Я не могу позволить, чтоб вы терзали меня каждый день!
Затем она все же позволила Лавлейсу присесть на подоконник и он снова завладел ее ручками. Так любит она его или нет, пусть говорит прямо! Ах, ему все же не стоит вести себя так опрометчиво и глупо… Нет, он просто ушам своим отказывается верить!.. И тут Гарольд снова принялся за свое и начал уговаривать миледи бежать с ним. Напрасно леди Лавиния молила его успокоиться; да, она разожгла это пламя, и теперь оно угрожало поглотить ее. Он был так настойчив, что, опасаясь появления Ричарда, который мог войти с минуты на минуту, и напуганная тем, что может произойти, когда муж увидит эту сцену, она обещала Лавлейсу дать ответ завтра вечером, в театре. Только таким образом от него, наконец, удалось избавиться. И она испустила вздох облегчения, наблюдая из окна, как он пересекает площадь. Нет, она очень любила своего дорогого Гарри, но порой он все же бывал так утомителен…
Достав из кармашка маленькое зеркальце, она критически осмотрела в нем свое отражение, подкрутила один локон, откинула назад второй. Она не хотела выглядеть старой и некрасивой сегодня вечером и от души надеялась, что Ричард этого не заметит. Взглянула на часы и удивилась, что его до сих пор еще нет. Затем придвинула к креслу табурет и села. Вздохнула и вдруг поймала себя на том, что выступает сейчас в совсем не свойственной ей роли, стараясь ублажить и удержать мужа. А затем вдруг подумала: с каким, должно быть, нетерпением дожидался он ее в прежние времена, с тем же нетерпением, с каким ждет она его сейчас… Только теперь начала леди Лавиния понимать, что супружеская жизнь ее Дики отнюдь не была усыпана розами.
Дверь отворилась, в комнату вошел Ричард. Глубокая морщина залегла между бровей, но губы были сжаты решительно и твердо. Окинув жену мрачным взором серых глаз, он подумал: до чего же она все-таки красива!
Леди Лавиния улыбнулась и кивком указала на кресло.
— Садись, Дики! Я так рада тебя видеть… Весь день было так скучно и одиноко, нет, честное слово!..
— Вот как? — заметил он и стал играть ее ножницами. — Нет, пожалуй, я садиться не буду. Хочу поговорить с тобой, Лавиния. Мне есть что сказать.
— О, правда? — воскликнула она. — Что-то приятное, да, Дики?
— Нет, боюсь, что нет. Я намерен положить конец.
— О… о, вот как? Но чему именно?
— Всему! Этой подлой лживой жизни, которую я влачил все эти годы!.. Я… я собираюсь открыть всю правду!
— Ри-и-чард!..
Уронив ножницы, он начал нервно расхаживать по комнате.
— Вот что я скажу тебе, Лавиния… Я не в силах выносить этого более! Не в силах! Просто не могу! Мысль о тех муках, что испытывает мой брат, сводит меня с ума! Я должен сознаться!
— Ты… Но ты не можешь! — взвизгнула Лавиния. — После семи лет! Дики, ради всего святого… — щеки ее то вспыхивали румянцем, то снова бледнели.
— Нет, я не могу и далее жить во лжи… и чем дальше, тем мучительнее она для меня… Особенно с тех пор… как я повстречал Джека… тогда, на дороге. И теперь выносить этого просто не в силах. Везде, куда ни пойду, так и вижу его… Он стоит перед глазами и смотрит на меня так… так… Нет, тебе этого не понять!
Лавиния отбросила рукоделие.
— Нет! Нет! Не понимала и никогда не пойму! И потом, о чем ты раньше думал, Дик?
— Знаю. И трусости моей и слабости нет прощения… Понимаю все это, но теперь еще не поздно… исправить. Через неделю все узнают правду!
— Что… что ты хочешь этим сказать?
— Я попросил всех, кого это касается, приехать в Уинчем в следующую пятницу.
— Господи Боже! Одумайся, Дики!
— Я уже все обдумал. О, один Господь свидетель, как нелегко мне это далось!..
