— Бедный, несчастный Дьявол! — пробормотал он. — О, бедный мой Дьявол!

Для Джона Карстерса зима эта прошла без особых приключений. Он продолжал разбойничать на дорогах, однако допустил при этом две досадные промашки, поведя себя не как грабитель, но, скорее, как джентльмен, все еще сидевший в нем. Первый раз он остановил роскошный на вид кабриолет, где, как оказалось, ехали две дамы со служанками и драгоценностями, второй раз в большой карете находился некий преклонных лет джентльмен, физически слабый, но обладавший незаурядным мужеством. В первом случае милорд устыдился и, пробормотав какие-то несвязные извинения, торопливо ретировался. Во втором пожилой джентльмен воспротивился, да столь решительно и одновременно галантно, что Джек сходу предложил ему сразиться на дуэли, протянув один из своих пистолетов. Джентльмен был настолько изумлен, что оружие выпало у него из рук и грянул выстрел, не имевший, однако, никаких трагических последствий, если не считать облачка пыли и гари на дороге. Тут Карстерс самым почтительным образом попросил у джентльмена извинения, проводил до кареты и ускакал прежде, чем почтенный мистер Данбар успел опомниться.

Итак, грабежи производились Карстерсом не совсем по правилам, ибо, как выяснилось, он никак не мог заставить себя пугать и обирать женщин и стариков. Оставались молодые люди и джентльмены среднего возраста, одному из которых Джек однажды предложил сразиться за обладание шкатулкой с драгоценностями. Вызов был тут же принят этим господином, наделенным, как оказалось, изрядным чувством юмора. А скорее, он просто ухватился за возможность спасти свое богатство. Его тут же начали теснить, но Карстерса так восхитил один особенно изящный его выпад, что он, сделав знак, что сдается, предложил разделить содержимое шкатулки, что и проделала эта парочка прямо на обочине, причем сей спортивный джентльмен сохранил самые ценные свои вещи, да и Джек в накладе не остался. Они распрощались самым дружеским образом и все, что Карстерс вынес из этого приключения, сводилось к небольшой практике в фехтовании да нескольким безделушкам.

Настал май, и он объезжал западную часть Сассекса, что за Мидхерстом, — не из-за соображений выгоды, а просто потому, что знал и любил эти края. Как-то раз в конце месяца он на исходе дня весело въехал в одну из небольших деревушек, что угнездилась среди холмов, и затрусил по уютной главной улице к Джодж-инн, возле которой натянул поводья и спешился. На его оклик из боковой двери выполз, прихрамывая, некий престарелый конюх, жевавший соломинку. Увидев приезжего с кобылой и почуяв их стремление приятно скоротать вечерок, старик, видимо, решил, что обе эти особи стоят его внимания, поскольку, шагнув вперед, заметил, что денек сегодня выдался славный.

Карстерс согласился с ним и высказал предположение, что и завтра, судя по закату, день тоже будет чудесный. На что конюх заметил, что лично у него слишком красные закаты не вызывают особого доверия, добавив мрачно, что главный обман кроется именно в них. Он и прежде видывал такие вот красные закаты и что же? Весь следующий день лил дождь… Надо ли отвести кобылу в стойло?

Карстерс покачал головой.

— Нет, благодарю. Я всего на минутку. Вот только ее, должно быть, мучает жажда, а, Дженни?

— Воды, сэр?

— Ей — да. А что касается меня, я с удовольствием пропустил бы кружечку домашнего эля. Стоять, Дженни! — он развернулся и зашагал к двери.

— Вы что же, собираетесь оставить ее прямо тут, сэр, одну? — удивился старик.

— А почему бы нет? Она у меня смирная.

— Ну, как хотите… Однако, сдается мне, оставлять лошадку, да еще такую норовистую вот так, одну, на дороге… Вы хоть бы к столбу ее привязали, хозяин.

Карстерс, опершись о перила крыльца, глянул на него сверху вниз.

— Не стоит. Ей не понравится такое обращение. Верно, девочка?

Дженни игриво вскинула голову, словно соглашаясь с хозяином, а конюх лишь почесал в затылке, поглядывая то на него, то на кобылу.

— Похоже, она каждое ваше слово понимает, сэр?

— Конечно, понимает! Разве я не говорил, что она умная маленькая девочка? Стоит мне позвать ее, как тут же поднимается на крыльцо и ни одному конюху в этом христианском мире ее не остановить!

— Нет, уж лучше не зовите, сэр! — отступил старик. — Наверное, она просто очень вас любит, сэр.

— И тебя полюбит, если ты принесешь ей воды, — заметил Джек.

— Ах, сэр, сию минуту, сэр! — и, бросив еще один преисполненный любопытства взгляд на эту столь изумительно спокойную кобылу, он заспешил во двор.

Когда Карстерс с кружкой эля в руке вышел на крыльцо, спустился и уселся на одну из скамеек, стоявших у стены, кобыла жадно пила воду из ведра, которое поставил перед ней старик.

— Славная у вас кобылка, сэр, — заметил он, придирчиво оглядывая Дженни со всех сторон.

Карстерс с довольным видом кивнул и осмотрел кобылу сквозь полуопущенные ресницы.

— И сам всякий раз так думаю, стоит только понаблюдать за ней, — признался он.

— И, должно быть, жутко шустрая, а, сэр? Вы не тренировали ее для скачек?

— Нет, она не для того предназначена. Но ходкая лошадка, ничего не скажешь.

— Да, сэр. И не кусается?

— Господи, нет, конечно!

— И не лягается?

— Меня — нет.

— Ох, да они сами знают, кого надобно лягать, а кого — ни Боже мой!

Джек опустошил кружку и поставил ее рядом с собой, на скамью. Затем поднялся.

— Ей и в голову не придет лягнуть друга, правда, Дженни?

Конюх наблюдал, как кобыла затрусила к хозяину, кокетливо встряхивая головой, а потом заплясала вокруг него в самой игривой манере. Лицо старика осветила медленная улыбка.

— Одна радость глядеть на такую лошадку, честно вам говорю, — и тут же получил гинею от Джека, которому никогда не надоедало слушать похвалы о своей любимице Дженни.

Карстерс вспрыгнул в седло, кивнул на прощание конюху и неспешно двинулся вдоль по улице, которая вскоре разветвлялась. Он свернул направо и ехал теперь между неровными рядами кустарника, сладко пахнущего майским цветом, мимо тихих полей, тянувшихся по обеим сторонам дороги и терявшихся где-то среди холмов, уже едва различимых в сгущающихся сумерках. Вечер стоял на удивление тихий и теплый, с запада потягивал слабый ветерок, а на темном небе уже сияла молодая луна. Ничто не нарушало тишины и покоя этого прекрасного вечера — только звонкий цокот копыт.

Примерно с час он ехал, не встретив ни души, затем увидел плетущегося по дороге работника — тот шел домой ужинать после долгого трудного дня, проведенного на полях. Джон приветливо пожелал ему доброй ночи и, обернувшись, какое-то время смотрел, как мужчина шагает по дороге, что-то напевая вполголоса.

После этого он не встречал уже никого. Легко и быстро проскакал он несколько миль навстречу быстро сгущавшейся тьме. Ехал и, слегка нахмурившись, думал о своем.

Как ни странно, но ему почему-то вспомнились нищие дни, проведенные во Франции. Обычно он решительно отгонял от себя эти мрачные воспоминания, но выдавались минуты, когда сделать это он был не в силах, сколько бы ни пытался.

Стиснув зубы, вспоминал он времена, когда он, сын графа, давал уроки фехтования в Париже, чтобы хоть как-то прокормиться. Неожиданно для себя он вдруг с горечью рассмеялся — от этого необычного звука кобыла, прядая ушами, нервно шарахнулась в сторону. Однако никто не заметил этой ее выходки, и она прибавила ходу, слегка потряхивая головой…

Карстерс вспоминал, как он, прежде элегантный и экстравагантный Джон, экономил на мелочах и копил какие-то гроши, не желая окончательно опускаться; как жил в одном из беднейших кварталов города, один, без друзей, без имени…

С изрядной долей цинизма представлял он времена, когда начал пить, много и систематически, однако все же успел остановиться на самом краю бездны, разверзшейся перед ним.