Попадавшиеся по дороге путники с удивлением замирали на месте и долго смотрели вслед коляске, пока она не исчезала из виду. «Вот это гоньба!» — говорил кто-нибудь, вовсе не удивляясь простоволосому управляющему: при такой езде шляпа могла бы удержаться на голове, только если ее привязать.

Порой Иосифу Родяну казалось, что он грезит, что он заснул с перепоя и вот теперь ему снятся всякие чудеса: темные леса по краям дороги, снег на еловых вершинах, толчеи, люди! Но он ничего не узнавал, ему представлялось, что в этих местах он никогда в жизни не бывал. Ну, конечно же, все это ему, пьяному, грезится, это галлюцинации! И Родян улыбался, а от этой улыбки по всему телу растекалось тепло, становилось приятно. Ему казалось, что он преображается. Но вдруг опять в мозгу начинали стучать свинцовые слова: «Молот дает гулкий звук!»

За все время пути Иосиф Родян не перешагнул мыслями этого барьера. Он не думал, что ему делать, если все это окажется правдой, он думал только, как он поступит со своими работниками, если это окажется ложью.

Брызги и шматки грязи заляпали его не меньше Иларие. Белели у него только зубы, а кони, остановившиеся у ворот дома, выглядели так, будто вывалялись в самой большой луже на дороге.

Казалось, во дворе и в доме все живое давно уже ждало его приезда: ворота немедленно и торопливо распахнулись, кто-то тут же принялся распрягать лошадей. Весть Иларие сбила с толку всех, даже работники при толчеях забыли подсыпать в них камень, и теперь кремневые песты работали вхолостую.

Сухой перестук пестов — первое, что заметил Иосиф Родян, оказавшись у себя на дворе. Перестук был ему хорошо известен и мгновенно вытеснил из его головы все другие мысли.

— Кто тут работает? — гневно заорал он. — Какой подлец не подсыпает камень!

Что-то особое было в его голосе? На лицах работников? Вообще в воздухе? Управляющий вздрогнул. Ему почудилось, будто кричал кто-то другой. И тут же вновь услышал роковые слова: «Молот дает гулкий звук». Два работника в мокрой, грязной одежде бросились засыпать камень в толчеи. Они уже чувствовали, как горят у них лица от оплеух Иосифа Родяна. Но нет — управляющий, мгновенно забыв о них, приказал конюху Никулае:

— Седлай гнедого!

Все во дворе, казалось, облегченно вздохнули — то ли потому, что их миновал гнев хозяина, то ли потому, что решение управляющего самому отправиться на прииск положило конец общему напряжению. Словно судьбу «Архангелов» решал только Иосиф Родян лично. Жавшихся во дворе управляющего людей волновало вовсе не то, что их хозяин станет бедняком — о таком они и помыслить не могли — они, через чьи руки перетекло несметное количество золота прямо в мошну Иосифа Родяна. Они знали — богатства его несметны. Их вовсе не заботила судьба бывшего письмоводителя, они не сожалели о его участи, их интересовало, что будет с «Архангелами». Ведь может случиться, что возьмут да и закроют прииск. Здесь, во дворе, были люди, которые лет по пятнадцать находились в услужении у Иосифа Родяна и только благодаря «Архангелам» содержали свои многолюдные семьи. Они никак не хотели верить сообщению Иларие, просто не могли ему верить. Но и те, кто не столь долго зависел от милостей «Архангелов», думали о случившемся с щемящим чувством безнадежности. Над всеми нависла угроза, предчувствие которой всегда таится в душе рудокопа, — угроза остаться с протянутой рукой. Сегодня «Архангелы», завтра «Шпора», послезавтра «Влэдяса» — так один за другим могут закрыться все прииски. Но, как ни странно, и работники, точно так же как и управляющий, вовсе не думали, что будут делать, если и впрямь золото иссякло. Нет, они ждали Иосифа Родяна, который все должен увидеть собственными глазами. Они надеялись, на прииске управляющий убедится, что все это неправда.

Поэтому-то они и ощутили облегчение, когда услышали приказ управляющего седлать гнедого. Не прошло и минуты, как работник вывел из конюшни коня: тот был оседлан заранее. Доамна Марина едва успела вынести мужу шапку, на которую великан взглянул с откровенным недоумением. Только заметив в руках жены еще и меховую безрукавку, Родян все понял и, нахлобучив шапку, вскочил на лошадь, дал ей шпоры и ускакал.

Доамна Марина, прижав к себе безрукавку, широко перекрестилась и громко, во всеуслышанье, сказала: «Помоги, господи!» И за ней следом все, кто только был во дворе, тоже перекрестились, повторяя: «Помоги, господи!» И еще раз вздохнули с облегчением.

Впервые после этой ночи у доамны Марины полегчало на душе. Хотя она все прекрасно слышала, хотя десять раз расспрашивала Иларие, однако надеялась, что муж ее, съездив на прииск, все слышанное переиначит и отведет страшную беду, которая нависла над ними этой ночью.

Вечером доамна Марина выпила чаю с Эленуцей и рано легла в постель, но заснуть не могла, как это всегда бывало, когда муж задерживался в городе. Время шло, мужа все не было, и она уж и ждать его перестала, привыкнув за долгие месяцы к такой жизни, но в глубине души чувствовала себя глубоко несчастной. Как только она оставалась одна, ее начинали душить рыдания, и часто она целыми ночами лежала, не смыкая глаз. Многого из того, чем занимается ее муж, она не знала. И о деньгах на счете в банке имела весьма туманное представление. Не знала она, во сколько ему обошлись оба дома и обстановка в них. Но сердце подсказывало ей, что муж ее ведет себя дурно, а удостоверившись, что он играет в карты, она совсем потеряла покой. После свадьбы Эуджении и Октавии не раз ощущала она леденящий сквозняк бедности. Случалось, что не было у нее на руках даже гроша на мелкие расходы и приходилось ждать, когда появится сам управляющий. Во время бессонных ночей она с болью думала, что же будет с ней, с Эленуцей, если, не дай бог, «Архангелы»…

И в лучшие времена врожденный страх, какой знаком каждому крестьянину, страх перед поворотом фортуны иной раз посещал ее, но с тех пор, как Иосиф Родян стал играть в карты, он терзал ее постоянно.

В эту ночь, едва доамна Марина стала забываться сном, раздался громкий стук в дверь. Она вскочила с постели, накинула платье и с замирающим от страха сердцем: не случилось ли чего с мужем, открыла дверь.

— Кто там? — спросила она, ничего не видя в темноте.

— Я!

— Это ты, Нуца?

— Я, — отвечала девушка.

— Что тебе?

— Там рудокоп пришел.

— Из города?

— Нет, с прииска, штейгер Иларие.

— У него дело к хозяину?

Служанка немного помолчала, потом решительно выпалила:

— Кто есть в доме, с тем он и хочет поговорить.

— О, господи! — воскликнула Марина, предчувствуя недоброе. — Веди его сюда!

Тысяча всяческих предположений промелькнула у нее в голове. Ничего доброго она не ждала: вот уже полгода, как ничего хорошего не случалось. А из множества возможных зол она не знала, какое выбирать. Когда вошел Иларие, в комнате было темно. Служанка зажгла свечу и в ожидании встала в сторонке.

— Я пробил дыру в старую выработку, — с дрожью в голосе проговорил Иларие.

— В новой галерее? — переспросила Марина, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног.

— Нет, в старой, — вздохнул Иларие.

Доамна Марина собрала все свои силы, чтобы не упасть в обморок.

— Нужно немедленно уведомить хозяина, — быстро проговорила она. — Он в городе! — успела она добавить. Силы покинули ее, она пошатнулась и упала бы, если бы не служанка, которая усадила ее на кровать. Штейгер вышел. Он вывел из конюшни управляющего лошадь и без седла ускакал на ней в темноту. Когда Иларие прискакал в город, все трактиры были уже закрыты. Он не знал, где ему искать управляющего, а потому стучался во все корчмы. Наконец добрался он и до гостиницы «Сплендид».

Служанка, усадив хозяйку на кровать, бросилась будить Эленуцу.

С помощью служанки Эленуце удалось привести мать в чувство.

— Ради бога, скажи, что случилось? — стала расспрашивать девушка, видя, что матери полегчало — она почти и не дышала до того, как растерли ее винным уксусом.