Ослепило золото и женщин, и Докица была одной из них. Иосиф Родян, который умел платить, был прекрасно с ней знаком. С той поры как он начал есть и пить «от пуза», он ни в грош не ставил моральные законы и легкие связи не считал грехом. Студент Унгурян тоже не раз развлекался с Докицеи и не терял надежды веселиться с ней и впредь. Письмоводитель Попеску и писарь Брату, хотя и недавно появились в селе, но уже перезнакомились почти со всеми «женами мироносицами». Первыми в омут безнравственности окунулись с головой люди на селе уважаемые и, казалось бы, с образованием. А дурной пример, как известно, заразителен. Крестьяне следовали примеру господ из тщеславия и их грехами оправдывали свои:

— Они люди ученые, а вон как живут!

Но не случайно именно эту господскую жизнь, а не иную принимали они за образец…

С той поры как на летние каникулы в Вэлень явились оба студента, попойки потянулись одна за другой. Свет в корчмах теперь не гасили до зари. Владельцы приисков, золотоискатели, рудокопы с «Архангелов» — все словно посходили с ума. Жены стали задумываться, что же делать: по три-четыре дня мужики не вылезали из кабака. Молодые Унгурян с Прункулом кочевали из одной корчмы в другую, выделывая дорогой замысловатые вензеля и начиная попойку сызнова, стоило им только повстречать новую компанию гуляк. А принимали их с восторгом, с криками «ура». Мало-помалу студенты приучили местных забулдыг к нравам столичных кабаков. Напившись, рудокопы начинали бить бутылки, стаканы, вскакивать на столы, поливать вином потолки, заключали пари, кто больше выпьет, тащили жребий, кому платить за ночную попойку, потому что каждому было лестно угостить всю компанию. Когда жребий выпадал студентам, рудокопы освобождали их от «повинности» и, предоставив честь «возглавлять стол», за вино расплачивались сами.

В кабаках все ходило ходуном. Двери то и дело распахивались, и на порог, покачиваясь, вылезали люди с помертвевшими лицами. Следом вырывался густой табачный дым, смешанный с запахом винного перегара.

По воскресеньям приезжали поразвлечься в Вэлень господа из города. И не бывало такого, чтобы гостя не угостили вином, не попотчевали обедом. Ионуца Унгуряна-старшего, примаря Корняна в любое время можно было найти в трактире, а поскольку приезжих тоже тянуло туда, совладельцы прииска «Архангелы» тут же брали их под свою опеку, а это значило, что есть и пить можно было сколько влезет и даже сверх того и оставаться в селе сколько заблагорассудится. Если по какой-либо случайности в трактире не оказывалось ни Унгуряна, ни Корняна, находились другие люди, открывавшие незнакомцу свои объятья. Так встречали всех гостей подряд. Когда же в село залетала какая-нибудь важная птица, то навстречу спешили оба студента или кто-нибудь из совладельцев «Архангелов», а то и сам управляющий Иосиф Родян.

По воскресеньям и на праздники приезжали из города обычно люди известные, те, что бывали в Вэлень уже не раз. Вокруг них сразу же собиралась компания собутыльников в десять — пятнадцать человек, начинали застолье часов в десять с пива и кончали на рассвете вином и ракией. Часто веселились прямо на лугу, на свежем воздухе. Барашков и поросят жарили на кострах из сухих сосновых дров. Крики, тосты, песни гремели всю ночь до самого утра. Полыхали костры, сновали черные тени.

Попади какой-нибудь чужак поздней ночью в Вэлень, он наверняка бы решил, что какая-то запоздавшая свадьба заблудилась в лесу. Однако в первую очередь о свадьбе подумал бы посторонний человек, доведись ему проезжать через Вэлень и днем. Несмолкаемый шум в корчмах и трактирах, веселые крики из окон домов. Соседи, друзья собирались отведать только что привезенного «деревенского винца», и начиналась гулянка, которая продолжалась не один день.

Однако никто не помнил другого такого года, когда летняя добыча золота была столь богатой, а попойки столь частыми. Золотопромышленники не могли удержаться, чтобы не похвастаться: просто с ума можно спятить от такого везения. Не было недели, чтобы Лэицэ со своими музыкантами не спешил в Вэлень. Студенты завезли в село новые песни, веселые романсы, которые в скором времени распевали даже мальчишки, подвозившие золотоносную породу на горных лошадках.

Неделя за неделей пролетали незаметно в лихорадочной суете и веселье. Многие из жителей Вэлень, услышав в субботу вечером колокольный звон, с удивлением восклицали:

— Господи, завтра-то уже воскресенье!

По установившемуся обычаю, в последнее воскресенье августа именитые люди села Вэлень собрались в трактире у Спиридона в десять часов утра на проводы студентов. В этом году уезжали только двое, Унгурян и Прункул. Гица Родян уже получил диплом, но работы пока не нашел и оставался в Вэлень.

В церкви еще шла служба, а кружки, наполненные свежим пивом, уже стояли вдоль длинного стола. Прункул-отец где-то задерживался, и старый Унгурян, блюдя обычай, поднял кружку и заговорил, обращаясь к студентам:

— Доброго вам пути, сыночки. Возвращайтесь к нам здоровыми. Через год ждем вас обоих адвокатами.

— Да здравствуют адвокаты! — дружно воскликнули остальные.

— Если мы летом не привезем с собой дипломы, можете забыть, как меня зовут! — твердо заявил молодой Унгурян, вытирая с усов пивную пену.

— Дай вам бог! Помоги вам господь! — радостно зачастил отец, растроганный обещанием сына, и морщины на его лице разгладились.

Старик Унгурян никогда не терял надежды на будущее сына. То, что чадо уже столько лет болталось в столице, нисколько его не удивляло: столько книг нужно прочитать — страшное дело! Но рано или поздно его сын будет большим барином и заговорят о нем по всей округе. Всякий, кто увидит, как он живет припеваючи в городе, скажет: «А вот этого господина содержал в школе Ионуц Унгурян, совладелец и акционер прииска „Архангелы“». Старик не удержался и заявил об этом вслух:

— Сынок дорого мне обходится? Чепуха! Из него такой барин получится, любо-дорого посмотреть!

Унгурян-отец с удовольствием выпил вторую кружку и, обведя взглядом присутствующих, улыбнулся:

— Доброе пиво!

Все зашумели, начались рассказы, разговоры. Зал наполнился табачным дымом, который казался синим в свете солнечных лучей. Всем было весело: за всю неделю ни разу не собирались такой компанией — как-никак четырнадцать человек. Был и управляющий. Не хватало только Гицы и семинариста Мурэшану, которые бывали на традиционных проводах, но тут вдруг решили отправиться в горы на прогулку.

Из всей компании один студент Прункул пребывал в черной меланхолии. Глубокая печаль, даже, можно сказать, отчаяние читалось на его лице. Сидевшие за столом пошучивали:

— А ведь о Вэлень тоскует парень.

— Про все село не скажу, а вот о красотке какой-нибудь — возможно!

— Думает, как вернется сюда весною готовым адвокатом!

— Так оно и будет. О студенческой жизни сожалеет!

— Да здравствует адвокат Прункул!

Но студент сидел как в воду опущенный. На душе у него было тошнехонько: с раннего утра на него свалилась беда.

Не успел он одеться и закурить сигару, как вошел отец. Лицо мрачное, взгляд тяжелый — дело ясное: сейчас нудить начнет. Студент хотел было обмануть судьбу и шагнул к двери, но отец остановил его.

— Погоди! — холодно приказал он. — Поговорить надо!

Тяжело вздохнув, молодой человек опустился на стул и бросил сигару за печку.

— Нам нужно поговорить, — повторил отец. — Сегодня, как я понимаю, будут проводы.

— Да, тебя тоже приглашали, — выдавил из себя студент.

— Я уже сыт по горло, не пойду. А ты иди, если хочешь. Деньги есть?

— Нету, — буркнул студент.

Отец достал бумажник и выложил на стол три десятки.

— Возьми. Погуляй сегодня. Можешь все спустить, — сухо проговорил он. — Но знай, в школу едешь последний раз. — Он замолчал, бледные щеки прорезали глубокие морщины. Отец ждал, что ему ответит сын, но тот молчал как рыба. Побледнев, он упорно рассматривал стол.