– Мне не обязательно ехать в Калифорнию, – признался он.

– Наверное, не обязательно, – согласилась она.

– Можно было бы и здесь остаться. Телевидение во всех больших городах будет развиваться… В Нью-Йорке, например. Но ребята с побережья ждут меня. Рассчитывают.

– Тогда тебе лучше поехать, – снова согласилась Вирджиния.

Роджер долго молча смотрел на нее.

– Ну, то есть, если ты им действительно обещал – что приедешь.

Тут он снова насторожился, и Вирджиния поняла, что на самом-то деле он очень хитер: сначала он робел, немного сомневался в себе, шалил, нащупывал то, что было ему нужно, но постепенно метания прошли, он преодолел свою неловкость, перестал дурачиться и хвастливо нести всякую чушь. Он освободился от всего этого и теперь больше походил на того тихого, унылого, даже, пожалуй, мрачного человека, которого она помнила по давешнему застолью. Как он ловок, однако. Способен на многое. Еще раньше она почувствовала себя беспомощной от того, что он сидел и пил ее вино как ни в чем не бывало, и сейчас к ней вернулось ощущение той беспомощности: сидя на скамейке рядом с ней, Роджер казался таким изобретательным, таким опытным, и, конечно же, он был старше ее. И она ведь по-настоящему его не знала – не принимать же всерьез то, что он ей понарассказывал, и даже то, что она видела сама. Казалось, он хозяин самому себе и может стать кем только пожелает.

Особенно ей бросилась в глаза его способность терпеливо выжидать. Какие-то особые отношения со временем – она совсем этого не понимала. Может быть, дальновидность.

– Мне надо ехать, – внезапно объявил Роджер, швырнул сигарету в мокрую траву и встал.

– Да, – отозвалась она, – но не сию же минуту.

– У меня много всего накопилось, – сказал он.

Но не сдвинулся с места.

– Ну, тогда поезжай и занимайся делами, – предложила Вирджиния.

– А как же ты?

– Да иди ты! – огрызнулась она.

– Как? – ошеломленно произнес он.

Не вставая, она сказала:

– Поезжай. Делай, что наметил.

Они удивили друг друга и разозлили. Но Вирджиния знала, что права. Она смотрела мимо него на какой-то предмет в воде, посередине бассейна, притворившись сама перед собой, что следит за тем, как это нечто двигается, то скрываясь под водой, то снова всплывая.

– Не надо сердиться, – сказал Роджер.

Самообладание постепенно вернулось к нему, и снова она подумала, что ему нужно только время. Несмотря на свой рост – примерно на дюйм ниже – он сумел завоевать ее уважение: раньше она посмеивалась над низкорослыми мужчинами – над тем, как они ходят с важным видом, изображают из себя невесть что, носятся со своим самолюбием. Но Роджер был не таков. Его жизнестойкость произвела на нее впечатление. Вирджиния все еще вглядывалась в буй на воде, а он уже снова улыбался.

Высокая стройная девушка в пальто, шедшая вдалеке по улице, напомнила ей дочь: она шагала так стремительно, что волосы шлейфом развевались за ней – такие же неуложенные и взлохмаченные, как у Вирджинии. Девушка переступила через бордюр, не глядя, привычно нырнула вперед, не задумываясь, куда ставит ногу. Это получилось у нее так же нескладно, как у Вирджинии: походка совсем не женская, ни тебе плавности, ни даже приличной координации. С руками она, похоже, не знала, что делать. Но ноги у нее были длинные и гладкие – короткие юбки военного времени обнажали их до самых колен, – и спина совсем прямая. Когда она стремительной походкой дошла до ближайшего квартала, миссис Уотсон поняла, что это Вирджиния. Боже, она что, на автобусе приехала? Ее ведь всегда кто-нибудь привозил на машине.

– Я тебя не узнала, – сказала миссис Мэрион Уотсон.

Вирджиния остановилась у забора. Она запыхалась и дышала ртом с астматическим присвистом – скорее от радостного возбуждения, чем от быстрой ходьбы. Она стояла неподвижно, даже не пытаясь открыть калитку и войти во двор – похоже, ей и на тротуаре было хорошо. Помедлив, миссис Уотсон вернулась к работе: склонилась над кустом чайной розы и принялась обрезать отросшие ветки.

– Что делаешь? – весело спросила Вирджиния. – Подрубаешь их, пока одни пеньки не останутся? Они у тебя как палки.

– Не ожидала, что ты пешком пожалуешь, – сказала миссис Уотсон. – Я думала, ты с Карлом приедешь.

Карл был парень, который обычно привозил ее дочь на своей машине, они встречались уже год, хотя нерегулярно.

Открыв калитку и пригнувшись, Вирджиния прошла под аркой из столистных роз, задевая ветки, но не замечая их. Всю жизнь она просто проходит мимо, от всего отмахивается, все несется куда-то. Она чуть задержалась рядом с матерью и направилась к черной лестнице.

– Мне нужно тут закончить, – сказала миссис Уотсон. – Как раз пора их подрезать. – Она снова стала отсекать ветки – они лежали наваленные по всему двору и вдоль боковой стены дома. – Осталось совсем чуть-чуть.

Стоя на крыльце, Вирджиния осматривала двор, спрятав руки в глубоких карманах пальто и раскачиваясь из стороны в сторону. Ее худенькое, но, по мнению матери, очень даже милое лицо без макияжа блестело под прямыми лучами полуденного солнца. Яркий девичий рот с тонкими губами, чуть присыпанные веснушками щеки, растрепанные рыжеватые волосы. Студенческая юбка и блузка, все те же двухцветные кожаные туфли на низком каблуке, которые они вместе выбирали, когда ездили за покупками несколько лет назад.

С трудом поднявшись – мышцы болели от работы в саду, – миссис Уотсон сказала:

– Теперь мне нужно сгрести их в дальний угол, потом Пол сожжет.

– Кто такой Пол?

– Темнокожий один заезжает – по саду помогает, мусор вывозит. – Она принесла из гаража грабли и принялась за обрезанные ветки розовых кустов. – Я говорю, как южанка?

– Я же знаю, что ты не южанка.

Мать оторвалась от работы.

– Южанка. Иначе бы я тут не копалась. – Она показала рукой на двор. – Конечно, теперь это патриотично. – Большая часть земли была превращена в огород победы[8]: свекла, морковка и редиска, росшие рядками, покачивали ботвой. – Но надо смотреть правде в глаза.

– Я сегодня ненадолго, – сказала Вирджиния. – К ужину хочу вернуться к себе. Ко мне могут зайти.

– Из больницы?

– Нет. Это один из моих друзей – сейчас в Калифорнию едет.

– Как же она зайдет к тебе, если она едет в Калифорнию?

– Ну, он может передумать – тогда, вероятно, заедет.

– Я его знаю?

– Нет, – сказала Вирджиния. Она открыла сетчатую дверь и двинулась было в дом. – Он дружит с Раттенфангерами. Они устроили для меня вечеринку…

– Как она прошла?

Миссис Уотсон знала про вечеринку – на ней праздновали первую годовщину работы Вирджинии.

– Неплохо. Посидели, поговорили. Всем надо было рано ложиться спать – в субботу ведь на работу.

– Что он за человек?

Она один раз видела Раттенфангеров в городе, у Вирджинии. Эти двое не произвели на нее такого же сильного впечатления, как на Вирджинию, но она ничего не имела против них: по крайней мере, это добродушные люди, ничего из себя не строят.

Задержавшись на ступеньках, Вирджиния ответила:

– Трудно сказать. Не знаю. Можно ли о ком-то сказать, что он за человек? Многое зависит от обстоятельств. Иногда просто меняется настроение.

– Ну, чем он занимается?

Дочь не ответила, и миссис Уотсон переспросила:

– Он военный?

– Его комиссовали. Он, кажется, был ранен на Филиппинах. В общем, на инвалидности. Вроде ничего парень. Наверное, уже до Калифорнии добрался. Или едет.

Сказала она это как-то не очень весело. И тут же скрылась за сетчатой дверью в доме.

Они сидели за кухонным столом и скручивали папиросы странной машинкой, купленной миссис Уотсон в «Народной аптеке». Машинка превращала бумагу и трубочный табак – только его и можно было еще достать – в довольно приличные папиросы, которые были уж во всяком случае лучше десятицентовых сигарет, что лежали теперь на полках магазинов и имели специфический вкус – как будто их подобрали с пола в конюшне.