– Кстати, – вспомнила Вирджиния. – У меня в сумке талоны для тебя. Напомни, чтобы я не забыла.

– Ты сама точно обойдешься без них?

По ее голосу было понятно, что она обрадовалась.

– Точно. Я же обедаю на работе. Если мясник спросит, почему они оторваны от книжки, скажи, что ты получила их за жир.

– Мне так не нравится, что я проедаю твои талоны, – сказала миссис Уотсон. – Но не откажусь. Послушай, дорогая, я куплю баранью ножку и приготовлю на следующее воскресенье – приходи, поешь.

– Можно и так, – отозвалась Вирджиния, как будто не слушая.

Ее мысли занимало что-то другое, и она сидела молча, напрягшись в неудобной позе, отодвинув стул далеко от стола. От этого она казалась совсем тощей: щеки впали, взгляд ввалившихся глаз устремлен вниз, обнаженные руки опираются на стол. Работая машинкой, она постукивала тонкими, но сильными пальцами по столу, потом спохватилась и перестала.

Миссис Уотсон, которой все это не нравилось, сказала:

– Ты прямо воплощаешь голод.

– Да нет, я не голодна…

– Я имею в виду Голод. Как узница фашистского концлагеря.

Дочь сдвинула брови.

– Что за глупости!

– Да я просто тебя поддразниваю.

– Ну, нет, – возразила Вирджиния, – ты так обычно подбрасываешь какую-нибудь идею.

– Ты могла бы пользоваться косметикой, – предложила миссис Уотсон. – Прической как-то заняться. Ты ведь совсем перестала подбирать волосы, да?

– Некогда мне. Ты же знаешь, идет война.

– На голове у тебя – не пойми что, – сказала миссис Уотсон. – Нет, ну правда. В зеркало бы на себя посмотрела.

– Я знаю, как я выгляжу, – ответила Вирджиния.

Обе помолчали.

– Ну, – снова заговорила миссис Уотсон, – мне просто неприятно: ты ведь хорошенькая, а сама все портишь.

Вирджиния не ответила. Она снова скручивала папиросы.

– Не принимай все так близко к сердцу, – посоветовала ей миссис Уотсон. – У тебя есть такое свойство, и я знаю, что ты это знаешь.

Вирджиния подняла голову и одарила мать строгим взглядом.

– Как поживает Карл? – после паузы спросила миссис Уотсон.

– Хорошо.

– Почему он тебя не подвез?

– Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Вирджиния прекратила работу, она принялась подцеплять со стола ногтями частички табака. Хоть в ней и била кипучая энергия, сейчас она быстро иссякала.

– Его не послали снова за океан? – поинтересовалась миссис Уотсон. Из всех парней дочери ей больше всего нравился Карл: он всегда успевал открыть тебе дверь, пожать руку, почтительно склонить свою высокую фигуру. – Во время войны все меняется прямо на глазах. Как ты думаешь, сколько она еще продлится? Скорее бы уж закончилась.

– Скоро должны открыть Второй фронт, – сказала Вирджиния.

– Думаешь, это произойдет? Думаешь, русские продержатся? Конечно, мы им столько по ленд-лизу даем. Но меня удивляет, что их так надолго хватило.

С самого начала она была уверена, что русские сдадутся. Включая радио, она и сейчас ожидала услышать, что они подписали с немцами договор.

– Ты со мной не согласишься, – сказала Вирджиния, – но я считаю, что война – это благо, потому что она несет с собой перемены. Когда она закончится, мир станет намного лучше, и это компенсирует все военные потери.

Мать тяжело вздохнула.

– Перемены – это же хорошо, – повторила Вирджиния.

– Насмотрелась я на перемены. – В 1932 году она голосовала за Гувера. Первые месяцы президентства Рузвельта привели ее в ужас. В это время у нее умер муж, и два события смешались у нее в сознании: смерть и утрата, и резкое изменение сложившегося порядка – повсюду эмблемы NRA[9], на улицах – плакаты WPA. – Вот доживешь до моего возраста – увидишь.

– Неужели тебе неважно, что будет с нами через год? Почему тебе это неважно? Это же здорово – так и должно быть.

Миссис Уотсон кольнуло сильное подозрение, кое-что открылось ей с поразительной ясностью, и она спросила:

– Какой он, этот парень?

– Какой парень?

– Который собирается заехать к тебе. Который передумал ехать в Калифорнию.

Вирджиния улыбнулась:

– А-а.

Но не ответила.

– Что за инвалидность у него? – Миссис Уотсон до смерти боялась калек, она запрещала Вирджинии рассказывать о пациентах в больнице. – Он ведь не слепой?

Ничего хуже она не могла себе представить – страшнее была только смерть.

– Кажется, какое-то растяжение спины. Смещение позвонка.

– Сколько ему лет?

– Тридцать примерно.

– Тридцать!

Это было не лучше, чем увечье. Она представила себе Вирджинию с лысеющим мужчиной средних лет в подтяжках.

– Господи! – выдохнула миссис Уотсон.

Она вспомнила, как однажды дочь не на шутку перепугала ее. Это случилось, когда они жили недалеко от Плампойнта, в лачуге на Чесапикском заливе. Детвора носилась по пляжу и собирала бутылки из-под кока-колы, оставленные купальщиками. Бутылки продавались по два цента за штуку, и на вырученные деньги целые толпы детей мчались в парк с аттракционами в Беверли-Биче. Как-то раз после обеда за деньги, полученные от продажи бутылок, Вирджиния наняла какого-то типа покатать ее по заливу на лодке, которая оказалась протекающей посудиной, покрытой раковинами усоногих рачков и насквозь пропахшей водорослями. Почти час лодка качалась на волнах, а миссис Уотсон и ее мужу оставалось лишь в бессильной ярости наблюдать за происходящим, пока, наконец, не истекло купленное на пятьдесят центов время и гребец не причалил к берегу.

– Ну, может, тридцати ему нет, – сказала Вирджиния. – Но он старше меня. – Она снова принялась скручивать машинкой папиросы. – Он много пережил. Но, видимо, сам не отдает себе в этом отчета, все мыкается туда-сюда.

– А что ему нужно? – спросила миссис Уотсон. – Ну, в женщине.

– По-моему, ему ничего не нужно. – Помолчав, она добавила: – Ну, разве что поговорить. А так, хочет стать инженером-электронщиком после войны.

– Когда ты меня с ним познакомишь?

Снова улыбнувшись, Вирджиния сказала:

– Никогда.

– Я хочу, чтобы ты меня с ним познакомила, – миссис Уотсон сама удивилась резкости своего тона.

– Думаю, он уехал в Калифорнию.

– Ничего подобного ты не думаешь. Приведи его, познакомь нас. Или ты не хочешь, чтоб я его видела?

– В этом нет никакого смысла.

– Есть, – настаивала миссис Уотсон. – Мне очень хотелось бы. У него есть машина? Пусть привезет тебя. Как насчет следующих выходных? – Ей просто необходимо было увидеть его у себя, прежде чем что-то произойдет. Сначала пусть приедет сюда. – Конечно, это твоя жизнь, – сказала она. – Ты это понимаешь, и я тоже.

Вирджиния засмеялась.

– Разве не так? – настаивала мать. – Разве это не твоя собственная жизнь?

– Моя, – кивнула Вирджиния.

– Не пытайся переложить ответственность на меня. Тебе самой решать. Ты работаешь, ты взрослый человек, самостоятельный.

– Да, – спокойно согласилась Вирджиния.

В два часа дня Вирджиния отправилась домой, и мать проводила ее до самой автобусной остановки. Когда она вернулась в дом, звонил телефон.

Голос в трубке спросил:

– Вирджиния у вас?

– Нет, – ответила запыхавшаяся миссис Уотсон. Она узнала Пенни, девушку, с которой Вирджиния снимала комнату. – Она уже ушла, только что.

Входная дверь в конце коридора осталась открытой. Мимо проходил юный разносчик со свернутой кипой газет. Она заглянул, поколебался и метнул газету на крыльцо.

– Тут к ней пришли, – сказала Пенни. – Наверно, она скоро приедет, раз уже ушла.

– А кто пришел? – пожелала знать миссис Уотсон. – Не тот, что в Калифорнию собирался? Спроси у него.

– Да, это он, – ответила Пенни. – Он не поехал.

– Скажи ему, что я хочу поговорить с ним. Пусть подойдет к телефону. Ты знаешь, как его зовут?

– Его зовут Роджер, фамилию не знаю, – сказала Пенни. – Минутку, миссис Уотсон.