— Такие смены иной раз бывают, — произнес наконец он больше для того, чтобы сказать что-то, — случается, и поесть некогда.

— Сами там виноваты. Надо заранее о деле думать. Вообще, Ракитин, тебя бы наказать строже, материа-а-ально!.

Не знал Родион, что и сказать, как быть. Такого в жизни не выпадало еще. Появилась опять секретарша. Глянула в его сторону, вздохнула, можно ли столько разговаривать? Звонят телефоны, горит план, прислали срочный заказ, предстоят заседания, до твоих ли дел сейчас?

— Проще бы с мастером выяснить, а потом уж ко мне, — заметил директор.

— Я вспомнил, — сказал Родион, — разговор с вами. Ну тот, после армии, когда принимали нас…

Директор улыбнулся, метнув мимоходом взгляд: лукавишь, парень, однако и я не промах.

— Ты осложнил себе. Следовало на месте выяснить. Сипов все-таки знающий дело человек, мастер уважаемый. А ты небось и объясниться не захотел. Ведь не захотел?

— Я лишь сегодня узнал все… — заметил обескураженно Родион. — Когда приказ прочел.

Надо было уходить. Но директор, видя растерянность, объяснил:

— Вот представь, мастер приносит докладную, где сказано, что станок выведен из строя, — ткнул в грудь себя пальцем, — из-за моего неправильного отношения, ну, скажем прямо, халатного. Как поступил бы ты?

— Разобрался б, конечно.

— Ага, разобрался б! — уцепился директор. — Потому и была создана техкомиссия. А теперь что бы сделал? На-ка-зал! Издал бы приказ: перевести в разнорабочие. Иначе и я не мог. Не мог, понимаешь? — пристукнул он по бумагам ладонью. — Вот так! — заключил директор, останавливаясь против Родиона.

— А поставят меня на прежнее место?

— То есть?

— Ну, после наказания.

— Не могу сказать, — развел директор руками, точно бы дело, о котором столько проговорили, отныне и вовсе его не касалось. — Захотят — поставят. Если, конечно, это впрок пойдет тебе.

И зачем ты, Родион, шел, зачем спешил сюда? Понесла нелегкая — кабинет, что ли, разглядывать?

Прикрыл Родион плотно обитую, хорошо пригнанную дверь с табличкой «Директор». Получилось не так, как себе представлял он. Убеди теперь кого-либо: приказ вывешен. Уготовила судьба, удружила. Сроду не попадал в переплет, сроду с подобным не сталкивался. Такое ощущение, словно ты с крутой горки несешься; кто в детстве катался, знает. Набрали санки скорость, все быстрее, быстрее несутся, и тебе уже не справиться с ними. Взрослому ничего не стоило бы раз-другой тормознуть сбоку санок ногой. Мальчишке не совладать. И он ложится на санки и с замиранием сердца ждет, что будет. Высокий день сегодня был подобием крутой горки.

И в этот день шел в последний раз Родион в школу. Он снова и снова представлял себе все, как было. Погорели подшипники, почернели не оттого, что не было масла, его было достаточно. Сам проверял. Погорели оттого, что не лилось оно сверху из раструбов-трубочек на шестерни. Не лилось по той причине, что бездействовал насос.

Он не выключил тогда сразу станка, не внял его отчаянному крику. Не поверил своему слуху. Проработал до конца смены, слыша, как внутри станка скрежетало, гудело, стонало… Он сходил за слесарем, когда уже прозвенел звонок. Сипов попросил Дементия подготовить станок для осмотра: вскрыть и показать комиссии — что там случилось?

Дементий пришел, посоветовал вставить резцы. Жар и духота, исходившие от станка, настораживали. Станок напоминал больного с температурой. Гул поначалу показался привычным — пока искал Родион слесаря, станок успел отдохнуть. Но вскоре уменьшились обороты, пала скорость и выкрошились резцы. Вставили новые — повторилось. Оставалось одно — срывать пломбу.

Было ясно, что наладить все быстро не удастся. Было ясно — испортился станок не по вине Родиона. Но выключи он его раньше — шестерни уцелели бы. И ремонт оказался б несложным.

Конечно, случалось и не такое. Но брало недоумение от того спокойствия, с которым Сипов поставил его на запасной, резервный станок… И вот теперь Родион снова и снова над этим задумывался. Он знал, гул был не тот. Но Сипов просил дотянуть как-нибудь до звонка. Пропустить как можно больше…

Он мог бы сказать об этом директору, сослаться на распоряжение Сипова, но тогда все выглядело бы вроде наговора: делали дело вместе, а свалил все на мастера. И он дотянул до звонка, пропустил еще порядком деталей. О просьбе-приказе он промолчал. Она ничего не дала бы. О ней следовало оговориться Сипову. И то, что Сипов о ней умолчал, говорило о бесполезности ссылаться на мастера. Сипов подгонял, спешил. И Сипов был теперь в стороне. Родион уяснил это сегодня, будучи у директора.

Место в классе, как и на работе, занимал он у окна. Давняя мальчишеская привычка разглядывать мир за окнами. Он сел здесь последний раз. С пятого этажа виднелись загородные холмы. По ним сновали неторопливо машины. Дальние холмы эти в прощальный час дня навевали любимые строки: «Не пылит дорога, не дрожат листы…»

Теперь уже сядет кто-то другой у окна. Жизнь не обошла Родиона добрыми людьми и друзьями, но столько, как в школе — не встречал он. Сегодня был день выдачи аттестатов. Каждый думал о своей дальнейшей судьбе. Думал и Родион. Не думать об этом нельзя было.

Не доучился он вовремя в сельской школе, не доходил положенное мальчишкам. Догонял теперь жизнь взрослым, за школьной партой. Догонял на работе и после работы. Возвращался к черте, от которой отстал и от которой предстояло ему идти дальше.

Сколько еще счастливого и неизведанно нового обещало впереди время! Он поступит теперь в институт, обзаведется семьей… В школе сняли с доски отличников и вместе с аттестатом вручили ему фотографию: «Токарь Родион Ракитин. Хорошо учится, перевыполняет план…»

Рано или поздно жизнь пойдет размеренно и привычно. Совсем размечтался Родион, стоя у классного окна.

Он подумал, что надо готовить теперь в институт документы, надо взять на заводе характеристику. И как просить, как брать ее после случившегося? Он смотрел напряженно за окна, где после жаркого дня доверчиво шелестел, листвой тихий ветер, ветер что-то шептал листве, был как чье-то дыхание, как неуловимый голос далекого таинства.

В конце недели вскоре вывесили объявление о поездке за город. Предстоял общий отдых, и желающих приглашали записываться. Лариска встретила Родиона, поздравила с аттестатом и спросила, не хочет ли поехать и он с ней, с Лариской. Родион охотно согласился.

— Вместе так вместе.

— Будут костры жечь, — пояснила она. — Петь песни. Не пожалеешь.

— Еду, еду.

В курилке и раздевалке — разговоры.

— Петь? О чем?

— О своей молодости.

— А о душе?

— Душа — потемки.

— Э-э-э, нет! Она-то и должна петь.

Поездка затевалась с ночевкой. Утром от общежития отходил автобус. Перед дорогой Родион побежал в кафе вблизи общежития.

— Ничего нет, — читали меню вошедшие.

Гардеробщик с прожилистым отекшим лицом спокойно всем растолковывал:

— И не бывает с утра.

— Но здесь написано?

— Мало ли что пишут, — отвечал он. — Приходите вечером. Все будет.

— Нам не пьянствовать. Нам поесть надо.

Под перепалку Родион помчался назад к месту сбора. Лариска держала в автобусе место, положив на сиденье два старых лотерейных билета. Выехали на загородную дорогу. Забренчали гитарой, затянули о догорающем закате и дымящейся роще. Спели о монтажниках, шоферах, мыс ленно прошагали тоскующими романтиками по Москве. То ныряя, то выкарабкиваясь из увалов, катил и катил вдаль автобус. Сигналил детворе — Маленьким рыболовам, спешащим в заветные места с удочкой, встречному стаду, машинам.

— Успел поесть? — спросила Лариска.

— Поешь! Ничего с утра не бывает.

— А я бутерброды припасла, — сказала она обрадованно. — Возьми.

С аппетитом уминая Ларискины бутерброды, Родион на какое-то мгновение почувствовал себя человеком семейным. На душе стало хорошо и спокойно. Были бы такие поездки чаще, а кафе подле общежития оставалось бы и дальше таким же…