— Сынок, а где же та девушка, с которой мы ситро на вокзале пили?

— Мила?

— Забыла уж, как и зовут.

— В институт поступила.

— Смотри-и-и-ка! И кем же будет?

— Врачом, мама.

— Интересная девушка, — ответила она, помолчав. — Она чья же?

— Нашего директора дочь.

— Видишься ли с ней?

— Иногда… — соврал он.

— Привет передавай, если помнит.

— Обязательно. — Он поблагодарил мать и встал из-за стола.

Сама не ведая, мать невольно натолкнула его на мысль снова попытаться встретить Милу. Попытаться в последний раз. Сказав, что идет в дом к Антону, он поспешил к колхозному клубу, откуда и позвонил на почту, пока клуб пустовал и никто не мог слышать. Он продиктовал телеграмму Миле: «Уезжаю двадцатого по распределению. Игорь». Деньги за телеграмму он пообещал передать с почтальоном, как это часто делали в их деревне.

Назавтра в училище ему вручили телеграфный листок с ответом: «Срочно позвони. Мила».

Он мало верил, что трубку снимет она, и готов был услышать голос Раисы Михайловны. Трубку же сняла Мила. От неожиданности он несколько секунд молчал, а когда отозвался, показалось, что и не было долгого летнего расставания.

— У меня всего день до отъезда, — сожалея, сказал он. — Надо еще костюм купить. Не знаю, как и быть…

— Давай вместе костюм поищем. Я помогу, если, конечно, ты не возражаешь.

— Но у тебя же лекции?!

— Сегодня суббота, и я освободилась пораньше. Я приеду прямо сейчас. — И спросила: — Ты где?

— Возле училища.

— Иди в сквер. Жди там, где всегда.

Игорь знал это место, хорошо помнил: белую скамью под старыми липами и соседствующим тут же кленом. В последний раз он шел туда в своей пэтэушной форме. Сегодня снимет ее, как прощаются с прожитым, так и он расстанется с ней.

Издали, махая рукой, спешила Мила: в светлом плаще, темные волосы рассыпаны по плечам.

— Узнал? — спросила она.

— Конечно.

— Ну и как?

— Нормально.

— А почему не звонил?

— Разве не передавали?

— Да нет… Жаль, — проговорила она, отметив, что слова его звучат спокойно и с какой-то непонятной, почти взрослой серьезностью. — Едешь, значит…

— Да, пришло время на свои хлеба лететь. Подарить тебе на прощанье кельму?

— Заче-е-ем? — На лице Милы промелькнули удивление, испуг, растерянность. — К чему мне?

— Затирать надписи. А вообще — приз за игру, — пояснил он. — А могу подкову, привез из дома.

— Подкову, я понимаю, это на счастье. А кельму зачем же…

— Когда у тебя будет малыш, ты разложишь на полу для него предметы, и к какому из них прикоснется он, тем и быть ему.

— Выдумки это все.

— Так делали в Древней Греции.

— Об этом папа вычитал в одной из книг. Но… это интересно, — оживилась она от какой-то пришедшей догадки. — Жаль, что я не умею ничего делать, как ты. Даже надписи на косяке не затерла. Пробовала, не получилось…

— Это потому, что без кельмы. Если успею, завтра затру их.

— Виктор Петрович, можно спросить вас перед отъездом?

— Спрашивай, Игорь.

— Зря вы нам не сказали о жалобе.

— Жалобе… Какой?

— На меня и Камышкина.

— Впервые слышу.

— Завуч говорил, что пришла в училище жалоба, когда мы были в поселке на практике. — Игорь показал в окно на дом, выстроенный у вокзала: — Мы там брак с Антоном допустили.

— Никогда не подумал бы, что вы с Камышкиным можете что-то делать не так, — усомнился Сергин. Сегодня ом провожал на вокзале уезжавших по городам и стройкам выпускников.

— У нас это вышло нечаянно. Думали, как лучше.

— Кстати, ты просил Милу сходить именно в эту квартиру?

Игорь молча кивнул.

— Ты хотел и ее втянуть в это неблаговидное дело? Значит, права была Раиса Михайловна. Она расценила это как месть с твоей стороны за увлечение Милы другим мальчишкой. Выдала мне по десятое, что плохо вас воспитываю. Такие-то дела.

— Но Мила не была там?!

— Правильно сделала. Ее просто не пустили. Мать запретила не только ходить, но и встречаться с тобой.

— Я плохого ей не желал.

— Верю.

— Мы перестали встречаться из-за другого…

— Из-за чего же?

— Мне надо бы носить джинсы, а не форму…

Сергин недоумевал. Игорь хотел было переменить тему разговора, но сделать это оказалось не так-то просто. Он уже начинал догадываться, хотя чего-то и не понимал пока, что случилась путаница, и разговор об их отношениях с Милой, чего доброго, родит в душе Виктора Петровича обиду.

Уезжая, Игорь тревожился не за себя, а за Милу. Он совсем не хотел, чтобы девушка считала его ябедником.

— Женщины, Игорь, иногда любят тех, кто не стоит их любви. И только много спустя понимают это…

Игорь поднял глаза и встретился взглядом с Сергиным. Сказал растерянно:

— Тогда их надо убедить.

— Невозможно. Пока сами не разберутся, напрасны всякие уговоры. А насчет квартиры… Если жалоба в училище поступила, я бы знал о ней.

— Зачем же Долгановский сказал тогда?

— Выясню и обязательно напишу тебе. Припугнуть, наверное, хотел.

— Пугать? Да к чему?

— Человек он сложный, трудный. Такой была и жизнь у него. А строить умеет, как-никак, а около двадцати лет работал на стройках… В Сибири, на Севере — везде бывал. Когда-то до войны Долгановского осудили. Потом реабилитировали.

— Он что же, и не воевал?! А Павлихин говорил…

— Значит, сочинял.

Выслушав Сергина, Игорь взглянул на свои новые часы, сверил их с вокзальными и быстро метнулся к составленным чемоданам. Чемодан был, под стать часам и костюму, тоже новым. Он быстро открыл его.

— Отдайте вот это Миле. Пожалуйста… И не говорите от кого. Ладно? — попросил он, протягивая томик стихов Лермонтова. Тот, единственный, с которым приехал в город. Пусть в домашней библиотеке Сергиных будет и от него книга. Память о пэтэушнике Игоре Божкове.

— Ты лучше бы написал ей, когда приедешь, — Сергин смотрел выжидательно. — Напишешь?

— То есть как?

— А вот так. Напиши, и все. Обещаешь?

— Постараюсь! — излишне громко и как-то решительно заверил Игорь. «А Раиса Михайловна?» — хотел спросить он и не решился.

— В письме черкни и мне пару слов. Не забудешь? — Сергин лукавил, но Игорь не замечал этого. И обрадованно уверял:

— Что вы?! Я и отдельно вам напишу.

Уверял и совсем не догадывался, что «черкнуть» стоило бы лучше в одном письме. В нем-то и был тот трудный вывод, который не однажды искал и пытался разгадать в последнее время.

Но думать об этом сейчас уже было некогда. Подумать можно в дороге, под перестук колес.

Он взглянул в окна вокзала на площадь, услышал, как объявили посадку, и, попросив взять в вагон его чемодан, метнулся к знакомому невдалеке дому.

Квартира — последнее, что оставалось в день отъезда невыясненным в шумливом и людном городе. Давно порывался он узнать, что же они натворили с Антоном. Много раз приближался к дому и, казалось, вот-вот войдет в лифт и ему обрадуются, узнав, зачем пришел.

Но так только казалось. В квартире, в самом углу жилой комнаты, могла отстать штукатурка. Да что отстать, она давным-давно, наверное, отвалилась — их первая с Антоном Камышкиным штукатурка.

Им ли не знать, отчего она могла отвалиться…

Лучше бы в день отъезда не раздумывать о том злополучном пятне. Лучше бы его не было!

Но оно существовало, и не мог забыть его Игорь Божков. Не мог покинуть город, не побывав в этой квартире.

Вот он дом, где была практика, подъезд… Вдруг не откроют, не впустят?

Мысленно он уже не раз готовил себя к встрече с жильцами. Но никогда не предполагал, что состоится она в недолгие минуты, оставшиеся до отхода поезда.

А если кто-то уже исправил их с Антоном ошибку? Тогда его, чего доброго, примут за чудака: велика важность — штукатурил! Не космический корабль строил, а возвращал красоту старому дому.