— Мишутка, прочти еще… — просила она.

— «Молитву» хочешь?

— Нет, лучше стихи.

— «Молитвой» стихотворение называется.

— Тогда читай.

Он останавливался в тихом переулке или под деревом на бульваре и начинал читать:

С того времени, как у Миши Минаева умерла мать, он думал о женитьбе. И все чаще казалось ему теперь, что Надя Колычева именно та девушка, которая и нужна ему. Будь живой мать, пожалуй, порадовалась бы его выбору.

— У меня ведь жених есть, — заметила как-то Надя, словно разгадала его тайну. — в командировке он, в Африке, на два года.

Вначале и не поверилось, показалось розыгрышем обескураживающее ее признание. Женитьба на ней все же представлялась хоть и далекой, но вполне вероятной.

— Не обижайся, если расстроила. Ну, пожалуйста.

— Тебя, Надя, наверное, бог приметил.

— Выдумщик.

— Так говорят обычно о хороших и добрых.

— Хочешь, я поцелую тебя? — И, не дожидаясь ответа, вставала на цыпочки и целовала его. Он вздрагивал от трепетной теплоты ее губ, обхватывал узкие плечи и притягивал к себе.

Позже действительно подтвердилось, что некий Витальчик, командированный за границу, и в самом деле ее жених. Но от этого он только крепче уверился, что замуж она все-таки выйдет за него, Мишку Минаева.

— Знаешь, — говорила она через несколько дней, когда он сделал ей предложение. — Знаешь, я бы, пожалуй, и пошла бы за тебя, да не уверена, что не уйду к Витальчику, когда вернется. Он ведь что говорил: «Если ты слово нарушишь, я потом все равно тебя уведу, где бы ни жила».

— Напиши, чтоб не обижался. Объясни, что так, мол, и так, встретила другого…

— Нельзя.

— Почему?

— Потому, что такое письмо убьет его. Представляешь, — повторяла она любимое свое словцо, — представляешь, написать за границу такое! Да он же с ума сойдет! Это жестокость.

В ответ он только вздыхал и выслушивал все до конца.

— Представь, с Витальчиком случилось бы что? Ведь я потом до конца дней этого себе не простила бы, да и какое счастье было бы у нас? Уж лучше так. Вернется он, и я все расскажу. Все как есть — пусть сам решает. Так будет честнее. Осталось немного.

О приезде Витальчика он больше не говорил. Разговор о нем в последний раз возник на квартире у Нади. За чаем, на который приехала и Полина Семеновна. Мать Нади осторожно заметила:

— Хороший вы человек, Михаил. Но не обижайтесь на нас. Надя обещала Витальчику ждать, давала слово. Я, как мать, тоже обещала.

— Я понимаю… — всего и сказал он.

Полина Семеновна не вмешивалась. Она никого не осуждала и ни о чем не высказывалась в этой совсем необычной и одновременно же не новой житейской истории. Спокойно и рассудительно думала, что такие, как Михаил и Надя, нелегко сходятся, непросто расстаются и еще труднее забывают друг друга.

Она была единственной, кто догадывался, что Витальчик и сам в себе толком не разобрался еще и что привязанность к племяннице могла объясняться больше командировочной тоской по друзьям и знакомым, нежели чувствами. Отношения к Наде, как казалось, не требовали от Витальчика зрелой серьезности, душевной общности и родства. Рано привыкнув к родительскому покровительству, он и за рубеж был послан благодаря влиянию и опеке отца. Племянница виделась Полине Семеновне более рассудительной: именно такую жену и подбирали сыну родители Витальчика.

Многое понимала Полина Семеновна, не случайно оказавшаяся на чаепитии у своей младшей сестры. Она любила племянницу, желала счастья и повторяла часто: «Сердечко-то у нее доброе».

В тот же день она ничего не сказала ни Наде, ни ее матери.

После замужества Надя переехала в квартиру родителей Витальчика. С кооперативным жильем, на которое рассчитывал Витальчик, улетая в Африку, почему-то не получалось. Командировки и теперь вынуждали его часто отсутствовать. Надя жила вместе с его родителями. Почти всегда звонила она Михаилу и просила проводить после работы. Волосы ее теперь пахли дымом модных заграничных сигарет «Мальборо»: что-то, видно, не давало покоя Витальчику, курившему до того, что даже волосы жены успевали пропахнуть куревом.

Накануне Восьмого марта он улетел вновь. Поздравив Надю с праздником, Михаил предложил ей посидеть в кафе.

— Ой, как здорово! Я давно нигде не была. А куда пойдем? Может, в «Садко»?

В стилизованном под старину кафе на Пушкинской улице они просидели недолго. Было шумно и будоражно, с какой-то нарочитой ленцой двигались меж столиков официанты.

— Что-то голова болит, — призналась она. — Закажи коньяка.

Когда официант разлил коньяк по рюмкам, Надя сделала глоток и отставила, поморщась, рюмку:

— Гадость!

— Может, лучше ко мне поедем? — предложил он, глядя на ее утомленное лицо. — Отдохнешь там.

— Свекровь обидится за позднее возвращение. А впрочем, у меня же сегодня праздничный вечер! — спохватилась она. — Поехали!

Жил он в Измайлове, в однокомнатной квартире: полки с книгами, цветной телевизор, письменный стол и небольшой бар со светильником определяли его простой холостяцкий быт.

— Как спокойно здесь, — заметила она, устраиваясь на диване и вздохом выдавая нелегкость своего замужества. — Знаешь, чего я больше всего хочу? — спросила она, как только он заварил чай.

— Ну?

— Хочу, чтобы ты сказку прочел в честь праздника.

— У меня же подарок есть!

— Пусть и сказка будет подарком.

Сказки были ее исцелением.

Он уменьшил в телевизоре звук, открыл книгу.

— «Жил старик со старухой, — начал читать Михаил, проникаясь волшебством и мудростью. — Вот старуха на старика всегда бранится, что ни день — то помелом, то рогачом отваляет его; старику от старухи житья вовсе нет. И пошел он в поле, взял с собою тенеты и постановил их. И поймал он журавля и говорит ему: „Будь мне сыном!“»

Текст звучал с тем особым настроем, когда невольно отходит и забывается тягостное и неотвязное. И успокаивается, обволакивается тишиной и покоем сердце.

— «Я тебя отнесу своей старухе, — продолжал он, — авось она не будет теперь на меня ворчать. Журавль ему отвечает: „Батюшка! Пойдем со мною в дом“. Вот он и пошел к нему в дом. Пришли…»

Он оторвался от чтения и увидел ее отрешенно спящей. С темными ресницами и бровями, с полыхавшим на щеках румянцем, она напоминала сказочную Аленушку, прилегшую после хождения по лесу и сидения на камушке у воды. Отложив книгу, залюбовался ею в полумраке комнаты.

Поздним вечером она медленно и нехотя засобиралась. С леденящей душу тоской смотрел он на нее, с сожалением и отчаянием отвозил домой.

Однажды из будки возле работы она позвонила ему. Говорила, что со дня на день приедет Витальчик, а она не знает, как быть теперь и что делать… Неожиданно заплакала:

— Только ты и можешь помочь…

— Чем?

— Найди срочно врача. Кажется, я беременна! И чтоб никто-никто не узнал…

— Перебирайся ко мне! — решительно предложил он, опаленный изнутри мыслью, что у них будет ребенок и она наконец станет его женой.

— Тогда я определенно погибла. Пожалей меня!

И он заколебался, пообещав подумать. А думая и взвешивая, заполучил от знакомых и необходимый адрес. Но говорить об этом Наде медлил. Он знал ее характер менять намерения, поступать в итоге, как повелевает душа. И почти не ошибся: звонки с мольбой вскоре отпали с такой же внезапностью, как и возникли.