Он не ответил.

— Скажи что-нибудь. Ты не перезваниваешь, а когда наконец берешь трубку, то молчишь. Скажи хоть слово, пожалуйста. Что ты об этом думаешь?

— Я рад за тебя, бананчик.

Она заплакала в трубку.

— Прости, — всхлипывала она. — Прости меня.

— Я и представить не мог, что когда-нибудь мы будем отдыхать отдельно.

Ее рыдания рвались откуда-то из глубины груди. Он сказал, ей не за что себя винить. Она ничего плохого не сделала. Он сам ей велел.

— Неужели ты не можешь вернуться?

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу, правда, — ответил он.

Связь прервалась. А ведь он лишь потому велел ей тогда жить своей жизнью, что, сроднившись с ее любовью и заботой, и в мыслях не допускал вероятности остаться без них взаправду.

Несколько месяцев спустя она позвонила узнать, согласится ли Тим на официальный развод. Майкл сделал ей предложение.

Тим молчал. Наконец Джейн услышала, что на днях он проходил мимо здания сети бизнес-услуг МВЕ, где, наверное, получится открыть абонентский ящик. Тогда она сможет прислать туда бумаги.

— Ты точно не против?

— Нет, не против.

— Может быть, тогда юрист просто отправит документы по факсу?

— Можно и так.

Несколько дней после каждого перехода Тим возвращался к МВЕ — никакой корреспонденции на его имя не наблюдалось. Он перезвонил Джейн по номеру факса.

— Мне ничего от тебя не нужно, — сообщила она.

Он не понял сперва. Потом до него дошло, что она имеет в виду деньги.

— Бери сколько хочешь. Я подпишу все, что ты пришлешь.

— Мне ничего не нужно, — повторила она.

Он отправился ходить, а когда, отоспавшись, вернулся к МВЕ, обнаружил пришедший факс. Принявшая его сотрудница оказалась по совместительству нотариусом, и они вместе подписали документы. Потом Тим оплатил отправку факса обратно юристу.

Остановившись в глухом проулке, он достал из кармана телефон. Аккумулятор сел, Тим не заряжал его уже давно, месяца два. Он постоял в раздумьях, потом зашвырнул трубку в пустой мусорный контейнер, и она ударилась об стенку с дешевым жестяным звуком. Он пошел дальше, мимо играющих в салки детей. Потом повернул направо, оставив после себя пустое пространство длиной примерно с машину, на котором до конца дня чередовались, пуская солнечных зайчиков, другие автомобили.

Он смотрел на нее из задних рядов. Борода, зимняя шапка и рюкзак — не говоря уже о возрасте — выделяли его из толпы. Его шатало.

Уже десять дней он торчал здесь почти как привязанный. Если удалялся на двенадцать-пятнадцать миль, душил в себе желание повалиться спать и поворачивал обратно. Изнуренный недосыпом организм стал сговорчивее, начал подчиняться. Но без сна приходилось туго, поэтому двенадцать миль обратной дороги дались с трудом. Он вымотался, проголодался и едва стоял на ногах.

На ней были камуфляжные штаны и джинсовая куртка поверх линялой футболки с надписью «Божественное озеро Тахо». Сосредоточенно и сердито она терзала микрофонную стойку. Прыгала вокруг с типичным бунтарским видом, словно эта мрачная голубоватая сцена — ее клетка, и она бьется о прутья с криком, требуя выпустить ее на волю. Она скинула джинсовую куртку и осталась в мокрой под мышками футболке. Все сброшенные когда-то килограммы, судя по всему, вернулись сторицей.

Тим подобрался туда, где толпа была пореже, привалился виском к стене и задремал стоя под грохочущую над ухом музыку.

К его удивлению, она бросилась ему на шею, когда закончился концерт — и разревелась. А он еще опасался, что от него воняет.

— Прости, что так долго не появлялся.

— Ты такой худой, — всхлипнула она, отлепляясь от него и тут же хватая за руки, словно боясь, что он ускользнет.

Они сидели в закутке у дальней стены греческой закусочной. Из-за периодических перебоев напряжения тускнела позолота и меркла витрина с выпечкой. Все то и дело посматривали на потолок.

— Тебя отпустило? — понадеялась Бекка.

Тим ответил, что нет.

— Тогда как ты смог прийти на концерт?

— Кружил, не отходя от городка, с тех пор как ты прислала даты выступления. Поворачивал и шел назад.

— Без сна?

— Да, это усложняет дело.

— Когда же ты спишь?

— Когда подбираюсь поближе.

— А во время передышки что делаешь?

— Подбираюсь ближе.

— А потом тебя снова уводит?

Он кивнул.

— Изматывает, наверное?

Он пожал плечами.

— Зато день не зря прожит.

Неустанная борьба, попытки переломить чужую волю, возвращение к нужной точке, стремление держаться в заданных территориальных рамках — у бесцельного брожения появлялся смысл, задача, пусть даже такая пустяковая, как побывать на концерте или забрать бумаги из абонентского ящика. Он завел себе абонентские ящики по всей стране.

— Да, кстати.

Он расстегнул рюкзак и вытащил полиэтиленовый пакет для заморозки. Оттуда появились два компакт-диска, заказанные по Интернету, — и уже перекачанные на айпод, которым он тоже похвастался Бекке.

— А еще у меня есть концертная футболка и постер с твоего выступления в Сан-Франциско.

Бекка была удивлена и тронута.

— Ты замечательный отец!

— Обычный фанат, — не согласился он.

— Я думала, тебе только Дэвид Боуи нравится.

— Это взаперти, — ответил он, вспоминая долгие месяцы в больничной кровати и ту музыку, с которой его знакомила Бекка. — А здесь я слушаю все.

Он уложил диски обратно в пакет и убрал в рюкзак. Свет снова погас и больше не включался. Люди встревоженно зашептались, превратившись в едва различимые силуэты, которые неуверенно ворочались в полумраке, словно боялись сами и шагу ступить.

Подошла официантка.

— Простите, ваш заказ не прошел.

— Ничего страшного, — махнула рукой Бекка. — Ты как, живой? — спросила она Тима.

— Да, нормально.

— Налейте тогда еще кофе, пожалуйста.

Что если, думал он в темноте, в тот раз ему просто померещился и сарафан, и худоба? Сарафан — точно не ее стиль, и худышкой ее не назовешь.

— Когда мы последний раз виделись? — спросил он.

— Не помню.

— Ты приезжала тогда с мамой и Фрицем.

Бекка медленно покачала головой в темноте.

— Нет, меня с ними не было.

— Отлично выглядишь, — похвалил он.

— Еще больше разрослась.

Он ответил не сразу.

— Тебя это по-прежнему беспокоит?

Бекка надула щеки и вытаращила глаза, а потом расплылась в смиренной улыбке.

— У меня свое хождение по кругу. Что ж делать — ненавидеть себя до гробовой доски?

— Я всегда считал тебя самой красивой девочкой на свете.

— Ты необъективен.

— Я рад, что ты себя не возненавидела.

— Ужиться с собой — та еще засада, — пожала плечами Бекка.

На парковке она предложила его подвезти, но ему никуда не нужно было. Узнав, что иногда он ночует в мотелях или в приютах Ассоциации молодых христиан, Бекка стала уговаривать его отправиться туда и сегодня, но он объяснил, что к нормальной кровати и телевизору слишком быстро привыкаешь, и тогда тяжелее даются стоянки в палатке. Лучше цивильным ночлегом не злоупотреблять. И на машинах он больше не ездок.

— В каком смысле, не ездок?

— Отпадают как класс. Если мне куда-то нужно, добираюсь пешком.

— Отпадают? — Бекка погремела огромной связкой ключей, переваривая услышанное. — Но хотя бы посидеть со мной минутку на пассажирском сиденье ты можешь? Мне нужно тебе кое-что сказать.

Джейн болеет. Бекка долго взвешивала все «за» и «против», прежде чем сообщить. Она прекрасно представляла себе папины трудности и не хотела взваливать на него чувство вины за то, над чем он не властен.

— Серьезно болеет?

— Рак.

— Это еще что?

— Ты не знаешь, что такое рак?

— Знаю, конечно. Просто упустил из вида.