— Привет!

— Привет, Бутч, — поздоровался Тим.

— Вызвать эвакуатор?

— Нет-нет, спасибо, уже вызвали, скоро будет.

Тим тоже поблагодарил.

— Хотите, подвезем до дома? Зачем вам торчать на холоде?

— Не стоит, они обещали быть с минуты на минуту, — отказалась Джейн.

Барб с улыбкой кивнула, все помахали друг другу, и соседи покатили дальше. Бутч, обернувшись, смотрел на них через тонированное стекло, пока внедорожник не скрылся из вида, нырнув под горку. Только тогда Тим и Джейн обменялись обессиленными взглядами. Эвакуатор? Неужели действительно все сначала? Невозможность объяснить соседям, что на самом деле стряслось, превращающая простой дружеский жест в неуместную назойливость… Поворачиваться к миру спиной и отвечать неблагодарностью — это не жизнь.

Джейн, обойдя машину, села за руль, и они с Тимом одновременно захлопнули дверцы.

Все, доехали. Джейн заглушила двигатель — в гараже стояла тишина, слышалось лишь, как потрескивает, остывая, автомобиль.

— Что ж, погуляли, пора и честь знать, — произнес Тим.

Джейн удивилась. Накануне он был настроен так решительно — никакого больше беличьего колеса. Намерен сдаться врачам? Каким? Багдасаряну? Коптеру из клиники Майо? Или опять в Швейцарию?

Да нет же, поняла она вдруг. Тим имеет в виду работу.

— По-моему, не самая лучшая мысль, — покачала она головой.

— Джейни, я отлично отдохнул. Нужно приниматься за дела.

Накануне вечером она отчаянно старалась не думать о вещах глобальных вроде работы, сосредоточив все мысли на том, как обезопасить его хотя бы до утра. Но вот настало утро, впереди новый день, и нечего удивляться, что Тим хочет засучить рукава.

— Возьми отпуск.

— Нет, это будет…

— Нам нужно…

— …капитуляция.

— …смотреть правде в глаза, Тим. Капитуляция? Это называется действительность!

— Но у меня судебный процесс.

— Да черт с ним, с процессом! — воскликнула Джейн. — У тебя рецидив! Ты сам сказал вчера. Оно вернулось.

Машина остывала. Тим сидел не шевелясь в своем патагонском флисовом костюме и пуховике, глядя сквозь лобовое стекло на запасной бензобак, банки с краской, свернутые кольцами удлинители и бухты шлангов на гаражных полках. На стене висели рядком старые таблички с вермонтскими номерами. В неподвижной машине воцарилась тишина. Через минуту дыхание заклубилось паром. Джейн ждала следующей реплики мужа, готовя контраргументы. Пробуждение всегда сопровождалось у него обманчивым приливом сил, но хватало его ненадолго — не пройдет и нескольких часов, как Тима снова потянет в дорогу. И что он тогда будет делать — с обмороженными пальцами, в одном костюме с галстуком, шагающий через Манхэттен бог весть куда? Она уже хотела напомнить ему, как это бывает, но тут он начал колотить затянутым в перчатку кулаком по бардачку. Он обрушивал на дверцу удар за ударом, и Джейн, вскрикнув непроизвольно, отшатнулась к запотевшему окну. Тим прекратил молотить кулаком и начал пинать дверцу бардачка, пока она не открылась с жалобным щелчком, но и тогда он не оставил ее в покое, рискуя впечататься ногой в двигатель. Дверца слетела с петли и повисла набекрень, словно скособоченный солнцезащитный козырек. Теперь не починишь.

Перестав долбить дверцу, Тим небрежно вытащил ногу, и из бардачка посыпались бумажные салфетки. Внутри осталась смятая каблуком инструкция к автомобилю, документы по техобслуживанию и страховка. Он как ни в чем не бывало поставил ногу на коврик, и все успокоилось.

— Мне нужно обратно, — наконец проговорил Тим, не поворачивая головы.

Взгляд Джейн накалился добела.

— Нужно значит нужно. Возвращайся.

— Я имею в виду, что нормально себя чувствую.

— Я соберу тебе рюкзак с зимним снаряжением на всякий случай, и ты сможешь прихватить его с собой.

— Мне нужно обратно, — повторил Тим.

— Я понимаю.

— Правда? — Он наконец повернулся к ней.

— Да.

Бекка, вставшая в школу, уже приняла душ и завтракала за кухонным столом чашкой хлопьев. В свои семнадцать она носила серебряную серьгу в ноздре и немытую гриву из дредов на голове. Звук открывающейся двери заставил ее вздрогнуть, — она-то была уверена, что родители еще наверху, в спальне. Но они вошли в кухню из гаража, молчаливые и угрюмые, отец закутанный, как на Северный полюс, а мама бледная и напуганная.

— Что случилось?

Никто не ответил. Она уже сама все поняла.

Поднявшись, Бекка подошла к отцу и — редкий случай — крепко его обняла. Потом прижалась головой к его плечу. Он благодарно пожал ей локоть.

— Пока еще не наверняка, — сказал отец.

— Наверняка, — возразила мама.

Когда это произошло в первый раз, Бекке было девять. Она помнила, как ехала с мамой в город, и как ее напугали мамино молчание за рулем и нервные перестроения из ряда в ряд. Она спросила, зачем понадобилось забирать ее с остановки школьного автобуса, куда они едут и что случилось. Мама, обернувшись в пробке на мосту, погладила ее по голове, но ничего не ответила. Бекка думала, что они подхватят папу на каком-нибудь перекрестке, где он будет ждать в своем бежевом плаще, с портфелем и свернутой газетой под мышкой. Вместо этого они подъехали к небольшому треугольному скверику — одинокое дерево в ограде, пара мусорных ящиков, телефонная будка и четыре-пять деревянных скамеек. Мама притормозила у обочины и включила аварийку, велев Бекке сидеть на месте. Мимо проносились такси. Перейдя дорогу, мама склонилась над скамейкой и пошевелила лежащего на ней мужчину. Бекка узнала его, только когда он поднялся и зашагал к машине.

Потом они начали подбирать его все чаще и чаще, все время в новых местах, по три, иногда четыре раза в неделю. Бекка ездила с родителями по врачам, когда в школе не было занятий, и дожидалась вместе с мамой в приемной. Заходила в кабинет, где отец лежал на металлическом столе, слушала, как родители расспрашивают докторов, однако ничегошеньки не понимала. Неразбериха, бессилие, и все друг друга перебивают. Врачи вечно старались что-то «исключить». Держа маму за руку, Бекка смотрела сквозь стеклянную перегородку, как папа уезжает в страшный тоннель аппарата МРТ. Дорога домой проходила в молчании, папа смотрел отсутствующим взглядом.

Иногда Бекка, возвращаясь из школы, обнаруживала, что дома никого и машины в гараже нет. Тогда она дотемна сидела перед телевизором, жевала бутерброды и засыпала на диване. Папа будил ее, относил в комнату и укладывал спать. Она спрашивала: «Ты болеешь?» — и он отвечал, что да. Она спрашивала: «Ты поправишься?» — и он опять отвечал, что да.

Впервые на ее памяти папа начал брать отгулы на работе. Однажды после школы Бекка услышала какой-то шум в родительской спальне. Дверь была приоткрыта, и Бекка сунула голову в щель. Мама стояла у кровати, где отец — не в костюме с галстуком, а в спортивных штанах и футболке — лежал прикованный наручниками к изголовью. Руки его напряглись, словно он висел на кольцах, а ноги будто крутили «велосипед», только невысоко и как-то дергано. Вся постель вокруг скомкалась, даже туго натянутая простыня на резинке задралась. Папино лицо морщилось от натуги, на футболке проступили пятна пота. Бекка отскочила от двери как ошпаренная и кинулась вниз.

Вскоре спустилась и мама — при виде Бекки она вздрогнула от неожиданности, словно увидев незваную гостью. Опомнившись, велела не шуметь, потому что папа спит.

— Папа принимает наркотики?

Джейн стояла у мойки, подставив кастрюлю под кран.

— Что?

— Нам в школе рассказывали про наркоманов. Ролик показывали.

— Папа болен, — сказала Джейн и выключила воду.

— Из-за наркотиков?

— Нет, родная, конечно, нет.

— Тогда из-за чего?

Джейн молча поставила кастрюлю на плиту. Потом ушла в кладовку за рисом, потом достала мясо из холодильника и, присев на корточки, стала шарить на нижних полках в поисках доски. Бекка ждала ответа, но мама застыла перед шкафчиком, придерживая дверцу рукой и не глядя на дочь. Ее вообще в последнее время не баловали вниманием. Мама постоянно сказывалась уставшей, отправляла Бекку убирать в комнате или поиграть во дворе. В доме поселилась непривычная тишина, прерываемая только боем напольных часов и отцовской физкультурой.