Вероятно, эти репрессии сказались на решимости издателя «Одесского листка» Навроцкого. Сахалинские очерки стали появляться совсем редко. В 1899 году с января до мая, когда прекратилось сотрудничество Дорошевича в «Одесском листке», в газете не был опубликован ни один сахалинский очерк. Конечно же, Навроцкий опасался за судьбу газеты, частые приостановки могли привести или к закрытию издания или к такой болезненной мере, как запрещение печатать объявления. Сказался, безусловно, на настроении издателя и процесс, который начал против Дорошевича бывший сахалинский смотритель А. С. Фельдман. О нем упоминается в двух очерках — «Кто правит каторгой» и «Язык каторги». В первом речь идет о том, как по приказу Фельдмана, которого начальство в официальных бумагах аттестовало «трусом», «человеком робким», «человеком, боявшимся каторжников»[667], в результате провокации застрелили двух арестантов, оставшихся на ночь в руднике с целью побега. Труп одного из них для устрашения был оставлен на месте. Во втором очерке Дорошевич объясняет, что сахалинское слово «фельда», означающее «обман, хитрость, лукавство именно перед начальством», образовано от фамилии Фельдмана в пору, когда тот был смотрителем Воеводской тюрьмы. «Тогда только хитрость, только лукавство могли спасти каторжанина от мант и лоз: Фельдман не признавал непоротых арестантов. Арестанты и лебезили перед Фельдманом, как Фельдман, кормивший тюрьму сырым хлебом и экономивший на „припеке“, фельдил перед начальством»[668].
В 1897 году, когда сахалинские очерки Дорошевича печатались в «Одесском листке», вышедший в отставку Фельдман жил в Херсоне. Конечно же, он обратил на них внимание, тем более, что за четыре года до того сам выступил в газете Навроцкого с циклом статей, в которых всячески восхвалял сахалинский быт и положение каторжан. Он утверждал, что «сахалинские дети, в особенности учащиеся, прекрасно одеты, никогда в свободной деревне нельзя встретить детей в таких славных дубленых полушубках, теплых шапках, валенках и пр., как в деревне на острове». Сахалин для него «лучший пункт для ссылки каторжных», и именно «каторжный труд выйдет победителем в борьбе с природою этого пока еще далекого острова»[669]. Историю с убийством двух каторжан он «живописал» как собственный подвиг, о чем Дорошевич в очерке «Кто правит каторгой» отозвался так: «Трус, мстящий за то унижение, которое он испытывает, боясь каторги»[670]. Бывший начальник Дуйской и Воеводской тюрем был чрезвычайно возмущен не только тем, что очерки Дорошевича опровергали нарисованную им радужную картину сахалинской жизни. Задели за живое изобличения его самого в жестокости и мошенничестве. «Жизнь каторжных, — писал Фельдман в предоставившем ему свои страницы „Новороссийском телеграфе“, — Дорошевич представляет в самых мрачных красках и в каком-то невозможном состоянии <…> Я отправил донесение в Главное тюремное управление, кроме того мною подана жалоба на г. Дорошевича г. прокурору одесского окружного суда»[671].
Дорошевич принял вызов: «Я знал заранее, что мне придется выдержать немалую борьбу из-за моих очерков с этими господами <…> Я был заранее готов к тому, что эти затронутые мною господа ни перед чем не остановятся, от лжи до доносов включительно <…> Что же касается до угрозы судом, — то я сочту большой честью для себя занять место на той скамье, на которой до меня сидело столько журналистов, смело говоривших правду и боровшихся со злом». Свидетельство Чехова приводит он, уличая Фельдмана во лжи: «Я Воеводской тюрьмы, которой также заведовал г. Фельдман, уже не видел. Она теперь срыта до основания, и о ней живы только страшные воспоминания. Но А. П. Чехов видел эту тюрьму сейчас же вслед за смотрительством г. Фельдмана и описывает ее как ужаснейшую из сахалинских тюрем. Каждый раз, как он упоминает о ней в своей книге, он упоминает не иначе как с эпитетом: „Страшная Воеводская тюрьма!“»[672]
По жалобе Фельдмана Дорошевичу и Навроцкому было предъявлено обвинение в клевете в печати. Но истец не явился на судебное заседание, и рассмотрение дела было надолго отложено. Спустя три года, на 10 мая 1900 года, было назначено слушание в одесском окружном суде. Дорошевич в это время напряженно работал в петербургской газете «Россия». 29 апреля он телеграфировал Чехову в Ялту: «Десятого мая мое дело в Одессе. Все сроки вызова свидетелей пропустил. Должен вызывать сам. Очень прошу, если можно, приехать свидетелем. Телеграфируйте ответ». Чехов ответил на следующий день также телеграммой: «Приехать не могу. Рассчитывайте на оправдательный приговор. Он будет и должен быть»[673]. В этом «должен быть» чувствуется не только поддержка коллеги, но и высокая оценка сделанного им. Вероятно, из-за отсутствия свидетелей судебное заседание было перенесено на осень. Суд отказал в допросе 14 свидетелей (из-за пропуска семидневного срока их вызова), на показания которых ссылался Дорошевич, оставшийся таким образом без поддержки. Но тут неожиданную услугу журналисту оказал свидетель обвинения, бывший товарищ прокурора Приморского окружного суда Г. Т. Курочкин. Опровергая свои же утверждения на предварительном следствии, он дал показания не в пользу Фельдмана. Недобрую службу сослужила бывшему сахалинскому смотрителю и собственная статья в «Одесском листке» (1893 г.), в которой рассказано о провокации с побегом, устроенной им в руднике, в результате которой один каторжанин был убит на месте, а другой смертельно ранен. «Рассмотрев дело, окружной суд нашел, что жестокость г. Фельдмана вполне ясно подтверждается его статьею, а все остальные качества, приписываемые ему г. Дорошевичем, устанавливаются его же свидетелями. Ввиду этого г. Дорошевич был признан невиновным»[674]. Этот вердикт был вынесен в ноябре 1900 года.
Но Фельдман не успокоился. Делом уже в апелляционном порядке занялась одесская судебная палата. Здесь оно назначалось к слушанию и откладывалось 14 раз, пролежав в общем около трех лет. Судьи пытались вызвать Чехова в качестве свидетеля в августе 1901 года. Антон Павлович ехать не хотел и вместе с находившимся тогда в Ялте Дорошевичем обсуждал эту проблему — как законно обставить свою неявку в суд. Дельный совет дал молодой писатель и юрист по образованию Б. А. Лазаревский[675].
У Дорошевича была проблема с защитой. «На этот раз по иронии судьбы казенным защитником Дорошевича назначен присяжный поверенный Бухштаб, — сообщал „Волжский вестник“, — тот самый Бухштаб, который неоднократно служил объектом самой едкой сатиры господина Дорошевича и который, в свою очередь, разразившись в думе филиппиками по адресу одесской прессы, особенно немилосердно честил какого-то „обер-шантажиста“, работавшего в одесских газетах. Кого он подразумевал под этим самым „обер-шантажистом“, ни для кого не было секретом. Конечно же, фельетониста Дорошевича! Таким образом, дело это, и без того не лишенное комического элемента, принимает, по замечанию „Южного обозрения“, окончательно водевильный характер»[676].
Заседание судебной палаты в Одессе состоялось 1 ноября 1902 года. По жалобе Фельдмана не оправдавший его надежд Курочкин был привлечен к уголовной ответственности за лжесвидетельство. Защищал Дорошевича все-таки не Бухштаб, а очень приличный человек и серьезный адвокат М. Л. Гольдштейн. В качестве свидетельства он представил книгу командированного на Сахалин министерством юстиции Д. А. Дриля, в которой подтверждались факты, приведенные Дорошевичем. Фельдман просил суд учесть 35 лет его «беспорочной службы» и «хорошую репутацию не только у своего начальства, но даже и у каторжан». Одно дело, говорил он, когда Дорошевич написал о нем только в «Одесском листке», а теперь это появилось в книге, которую «вся Россия читает и будут читать даже через 50 лет. Меня уже не будет, а люди все будут читать его книгу и говорить обо мне, что я был такой-то и такой-то. А если бы суд уважил мою просьбу, я бы все эти книги взял бы и уничтожил». Защитник М. Л. Гольдштейн «доказывал, что г. Дорошевич в своей жизни ни разу даже не видал г. Фельдмана и потому у него не было нужды ехать за 11 тысяч верст, чтобы опорочить этого совершено ему неизвестного человека. Г. Фельдман был для г. Дорошевича только типом, только тем, чем были для Гоголя Чичиков и Держиморда. И он описал этот тип настолько верно, настолько правдиво, что это подтверждается на суде не только свидетелями г. Фельдмана, но даже самим г. Фельдманом»[677]. Судебная палата после недолгого совещания утвердила оправдательный приговор окружного суда.
