И все-таки рамки «Московского листка» были для него уже не только тесны, но и в известном смысле неприличны. В августе 1893 года он дал последние репортажи с Нижегородской ярмарки, и с тех пор более его имя на страницах «Московского листка» не появлялось. А с конца сентября того же года начинается сотрудничество в «Одесском листке». Есть основания предполагать, что Дорошевичу хотелось уехать из Москвы еще и по причине глубоко личной. Он стремился расстаться с женой.
Это был брак, ставший истинной драмой для него на долгие годы. О ней многие знали, и тем не менее все в этой истории туманно и неопределенно. Влас был влюбчив и, как уже отмечалось, пользовался успехом у женщин. «Припоминаю, — рассказывает Амфитеатров, — до десяти его более или менее серьезных и длительных романов, не считая, как теория музыки определяет, „проходящих нот“, весьма многочисленных. Бритое, „под англичанина“, длинное лицо Дорошевича было некрасиво и полно зловещих примет, как лицо почти всякого большого таланта, которому суждено истощить и кончить собою взлет своего рода и начать вырождение. Но в каждой черте этого странного лица дрожали искры ума и веселой жизнерадостной наблюдательности. То была счастливая маска умницы, который любит жизнь и которого жизнь любит…<…> Любовных похождений у Дорошевича было — как у оперного тенора, и все его женщины были красавицы, как на заказ, — шикарные и интересные. Но, так как всех их он обретал либо в оперетке, либо в фарсе, в большинстве случаев либо на сцене или за кулисами, в меньшинстве в зрительном зале этих учреждений, то все они производили на меня впечатление какой-то однообразной штампованности — словно модные картинки в человеческий рост, искусственно оживленные духом театрального каботинства… Как ни странно это покажется многим, знавшим Власа лишь поверхностно, по светским встречам и каботинству, но этот вивер и женолюб таил в себе большую тоску по семейному идеалу. Ему очень хотелось иметь семью — настоящую буржуазную семью, с женой-хозяйкой, с детьми. В особенности мечтал он иметь сына. Когда одна из его более продолжительных подруг (и, надо отметить, кажется, наилучшая из всех) осуществила его мечту, но ребенок при рождении задавился пуповиной, отчаянию Власа не было пределов. У меня есть его письма от этого печального времени. Но, словно в насмешку над своим идеалом, этот мечтатель о семье способен был увлекаться только женщинами, которые по натуре и деятельности являются живым отрицанием семейности. Наперекор стихиям он стремился соединить несоединимое. Хочу детей, но пусть их рожает и воспитывает модная картинка последнего парижского журнала. Хочу буржуазного комфорта и благоустройства, но пусть хозяйкой будет женщина, у которой с 11 до 3 в театре репетиции, а с 7 до 12 спектакль, и воздух кулис для нее живительный аромат, а рампа — солнце»[334].
Да, была несомненная тоска по уюту семейной жизни. О ней говорит страдающий от одиночества на Нижегородской ярмарке журналист своему другу Альбатросову (под этой фамилией Амфитеатров изобразил себя) в романе «Дрогнувшая ночь»: «Будь хоть семья, будь хоть знакомство семейное — и позавтракал бы по-домашнему, и отдохнул бы, как Бог послал. А тут — куда я? Прикажешь мне сидеть в номере, что ли? Да мне на его стены подлые фанерные глядеть тошно, я дни считаю, когда придет срок, что не увижу я больше воровской хари нашего коридорного, не буду слышать электрических звонков и сам давать их, когда из номера 666 превращусь в самохозяина и приличного буржуа…»[335]
Говоря об увлечениях Дорошевича «женщинами, которые по натуре и деятельности являются живым отрицанием семейности», Амфитеатров имеет в виду двух его жен-артисток — К. В. Кручинину и О. Н. Миткевич. Но встрече с ними предшествовал тот самый трагический брак, история которого своеобразно изложена в романе Амфитеатрова «Сумерки божков», хотя, как признается сам автор, он не только не помнил имени «госпожи Дорошевич», но «и вообще никогда сам в лицо ее не видал»[336].
Зато с разнообразными подробностями рассказывает о первой избраннице отца Наталья Власьевна в уже известных нам воспоминаниях. История его женитьбы выглядит у нее следующим образом. В один из приездов на Нижегородскую ярмарку от «Московского листка» Дорошевич поселился «в уютной, заставленной диванами, креслами, пуфиками квартирке сдобной молодой вдовы-купчихи». Когда он простудился и заболел воспалением легких, «вдова самоотверженно за ним ухаживала». Выздоровевший Влас жаждал отблагодарить благодетельницу. И получил предложение жениться на ней. На речи журналиста о том, что он моложе ее на 15 лет, что беден и ему нечего делать в Нижнем Новгороде, а ей нет смысла покидать свой дом и перебираться в «московские меблирашки», вдова ответила «коротко и ясно:
— Женитесь и поезжайте, а я дворянкой буду».
Была свадьба с участием местных репортеров, Пастухов прислал денег на обратную дорогу, и «Дорошевич вернулся из Нижнего в Москву поздоровевшим, спокойным. В сущности, он отлично отдохнул на купеческих перинах, а совершившееся таинство брака его мало волновало».
Вскоре, продолжает рассказ Наталья Власьевна, он знакомится с танцовщицей кордебалета, дочерью заезжего балетмейстера испанкой Луизой. Они нанимают «маленькую общую квартиру в одном из уютных арбатских переулков». Там у молодой пары родился сын, которого назвали Мишей. Влас счастлив как отец, ему хорошо в атмосфере семейного уюта. В этот период он уже хорошо зарабатывал, что позволяло не только содержать семью, но и отсылать денежные переводы «законной жене» в Нижний. Луиза об этом браке ничего не знала и вопроса о своей свадьбе «пока что не поднимала». Так прошли два года. Неожиданно у Луизы «появился серьезный поклонник», «солидный немолодой человек», бельгиец, имевший в Москве ювелирную лавку, а у себя на родине «небольшую гранильную мастерскую». Луиза поставила Власу условие: официально оформить их отношения, иначе она уедет за границу. Дорошевич поехал в Нижний просить развода. Но купчиха предложила другое: она уходит в монастырь, в который Дорошевич вносит полагающийся заклад, а когда получит иноческое имя и от нее «отойдет все мирское», тогда он по закону будет свободен.
«И вот началась игра в кошки-мышки, которая длилась не один год. Мадам стала осматривать монастыри — сначала по Нижегородской губернии, потом по соседним, наконец, чуть не по всей России. Ритуал был предельно остроумен и прост. Влас Михайлович присылал денег на путешествие; в приятном обществе какой-нибудь бродячей странницы и дюжего монаха-исповедника — так как женщинам трудно разъезжать одним — мадам Дорошевич приезжала в монастырь. Там ее встречали любезно и ласково. Прожив две-три недели и насладившись карасями из местного пруда, грибами и солениями, ангельскими голосами хора и обсудив достоинства местных пейзажей, священных древностей, характера матушки-игуменьи, мадам телеграфировала кабальному своему супругу: „Остаюсь в монастыре Анны Каминской. Внеси тысячу текущий счет номер такой-то Волжско-Камского банка“.
Прожив еще недельку в гостеприимной обители, мадам убеждалась, что никогда не сойдется характером с матерью-игуменьей и перебиралась в следующий монастырь. Вклады обратно не выдавались. Годика эдак через два было обеспечено безбедное существование на весь остаток жизни, без всяких обязательств и обетов с ее стороны, в доброй дюжине монастырей. Мадам Дорошевич могла без конца перекочевывать и гостить сколько угодно времени в любом из них: всюду щедрую дарительницу встречали и провожали с честью, гостеприимно потчевали».
Луиза за это время успела сбежать в Бельгию со своим ювелиром и сыном Мишей. Влас тяжело переживал… Вот такую историю рассказывает Наталья Власьевна в своих воспоминаниях. И уже в который раз приходится говорить о том, что в ее полной истинно художественных подробностей повести правдивые детали смешаны с самым настоящим вымыслом. Но следует сразу заметить, что о романе с испанкой-танцовщицей Луизой и сыне Мише известно только из «Жизни Власа Дорошевича». А вот нарисованный там же образ авантюрной вдовы-купчихи из Нижнего Новгорода, разъезжающей по монастырям, никак не вяжется с образом той женщины, который возникает из других свидетельств. Амфитеатров рассказывает о ней как о несчастной алкоголичке, пропивавшей «не только всю свою получаемую от мужа пенсию, но и все свои вещи чуть не до последней рубахи»[337]. Подзуживаемая собутыльниками, она постоянно преследовала Дорошевича, вымогая у него деньги, приезжала с этой целью в Москву, а позже и в Петербург. 15 мая 1892 года Лазарев-Грузинский писал Чехову: «Дорошевич не дает своей жене денег; она беспрестанно пишет мне и Ежову, просит помощи, совета и т. д. Мы, что могли, делали. Но что же можно посоветовать? Как можно заставить Дорошевича давать ей денег? Нельзя. Живет она в каком-то подвале за Пресненской заставой у кузнеца; по всей вероятности, кузнец пускает ночлежников и обстановка вообще ужасная. Вчера она прислала мне рассказ из вертепного быта: просит прочесть или, если можно, пристроить и т. д. Кажется, можно будет, сокративши, взять для „Будильника“ и выпросить у Левинского „под него“ аванс в 5 рублей»[338].
