Возвратившись через месяц в Москву, он под псевдонимом Сын своей матери продолжает старую рубрику «Злобы дня». Таким образом, его фирменная и наиболее знаменитая рубрика «За день», авторское право на которую специально оспаривалось у газеты «Новости дня», в «Московском листке» тогда так и не появилась, что может быть одним из косвенных свидетельств как неких его личных разногласий с Пастуховым, так и успеха газеты Липскерова, отстоявшей свое право на модную рубрику и продолжавшей не только ее, но и «Злобы дня». При этом «продолжатели» пытались имитировать его стиль. Это не могло не раздражать. Нужно было поднимать планку, показать, что он способен на большее, и, может быть, тем самым повлиять на уровень «Московского листка», как-то приподнять его. Сначала почти каждую неделю на первых полосах газеты появляются его большие фельетонные обозрения «О банкирах», «Железнодорожные поэмы, сказки и легенды», «Звезды адвокатуры». Но как-то чужеродно смотрятся на страницах пастуховской газеты эти публикации. Вскоре они становятся все реже. Чувствуется, что Дорошевич с его уровнем не очень-то нужен Пастухову, для которого важнее всего было перекупить сотрудника, содействовавшего успеху конкурентных «Новостей дня». И еще Пастухов был уверен, что нельзя нарушать сложившийся стиль и облик его газеты, имевшей своего читателя и привыкшего к ней. Дорошевич выламывался из стандарта «Московского листка». «Платил ему „Листок“ значительно больше, — вспоминал Лазарев-Грузинский, — но, работая у Пастухова, он жаловался мне, что публика в „Листке“ не его публика, понимает его плохо (это было верно), и через некоторое время Дорошевич вернулся в „Новости дня“»^[281].

Влас решил объясниться с Пастуховым в его собственной газете. Он публикует фельетон, в котором в сатирических тонах показана полнейшая бесполезность и бессмысленность газеты некоего Позднышева, в конце концов решившего закрыть свое издание^[282]. Но до Пастухова намек не дошел. И спустя пять дней Влас предпринимает то, что называется поворотом на 180 градусов.

17 января 1891 года он публикует в «Новостях дня» «Письмо в редакцию»:

«М<илостивый> г<осударь> г<осподин> редактор!

Позвольте, во избежание каких-либо недоразумений, заявить на страницах вашей уважаемой газеты, что с 17-го января, кроме „Новостей дня“, я ни в одном из московских изданий не сотрудничаю».

Но, видимо, все было не так просто. Мы не располагаем документами или свидетельствами, говорящими о конкретных договоренностях, существовавших между Дорошевичем и Пастуховым. Есть основания предполагать, что уход Власа из «Московского листка» не был полным разрывом с газетой, и его заявление в «Новостях дня» своего рода дымовая завеса. Дело в том, что вскоре после этого демарша в «Московском листке» начинает идти без подписи фельетонное обозрение «Из обыденной жизни». И хотя оно лишено «короткострочных» признаков, образная манера, характерное остроумие убеждают в том, что его автором был Влас. Анонимное «Из обыденной жизни» появляется в газете редко, с большими перерывами, с февраля по июль были напечатаны всего шесть обозрений. Такое впечатление, что Дорошевич возвращал Пастухову некий долг, как говорят в журналистской среде, отписывался. Лазарев-Грузинский вспоминал, что «москвичи, развертывая утром газету, уже не могли сказать с уверенностью, где они встретят популярного фельетониста: в „Листке“ или в „Новостях дня“»^[283].

Судя по всему, и в «Новостях дня» ситуация оказалась для него непростой. Он возобновляет свою старую фельетонную рубрику «За день», но материалы выходят более чем нерегулярно, со значительными перерывами. «За день» перемежается с возникшей в сентябре рубрикой «Мелочи», причем обе идут то без подписи, то с весьма скромным обозначением автора — Д. или В.Д. Чувствуется, что Дорошевич связан некими обязательствами или обстоятельствами, не позволяющими ему выступать под полным именем. И у Липскерова и у Пастухова он выглядит в 1891 году неким гастролером, то открыто выходящим на сцену, то маскирующимся, хотя и довольно прозрачно. Это, несомненно, кризисный период в жизни Дорошевича. Презирая обоих безграмотных издателей, он тем не менее не может вырваться из круга, очерченного «Новостями дня» и «Московским листком». Парадокс заключался в том, что выйти за его пределы стремился журналист, порожденный этим же миром московской прессы, понимавший и ощущавший свою с ним кровную связь. Неустойчивость положения в липскеровской газете обострилась в конце 1891 года. Шли разговоры о том, что Дорошевич может занять место московского фельетониста «Нового времени». Впрочем, если судить по письму Лазарева-Грузинского Чехову от 4 ноября 1891 года, здесь была не столько инициатива Власа, сколько характерные для литературно-газетной среды «прикидки» и рассуждения. «Я узнал от Ежова неприятно меня поразившие вещи, — писал Лазарев. — Я не понял от своего лица или от моего он говорил Вам о непригодности Дорошевича в качестве нововременского фельетониста? Желание Курепина поручить дело мне меня очень тронуло. Но и только. Если же речь касалась раньше Дорошевича, то должен сказать беспристрастно, что, на мой взгляд, Дорошевич прекрасно пишет, что он не настолько бестактен, чтобы дозволять себе клоунство в „Новом времени“, и что если вообще вести речь о чьей-либо непригодности, то уж лучше вести речь о непригодности моей»^[284]. Очевидно, Чехов и Ежов обсуждали неустойчивое положение Дорошевича в «Новостях дня» и возможности его перехода в «Новое время», занять в котором амплуа московского фельетониста, вероятно, мог поспособствовать редактор «Будильника» Курепин, который вел в суворинской газете рубрику «Московский фельетон».

В этот период к Власу опять подступил с уговорами вернуться в «Московский листок» Пастухов. Николай Иванович никак не ожидал, что с уходом Дорошевича упадет подписка. Он пытался спасти положение вводом рубрики «Мелочи жизни», которую под многозначительным псевдонимом «Новый» начал вести его сын Виктор, вымещал раздражение на сотрудниках, скандалил в редакции и, наконец, решился: «поехал к Дорошевичу и предложил ему шесть тысяч годового содержания». Это было вознаграждение, невиданное до того в журналистском мире. Но Влас отказался. Исследователь старой русской прессы Э. В. Летенков считает, что «он блефовал и мстил за недавнее унижение. Пастухов не выдержал и пообещал десять тысяч. Дорошевич согласился, но несколько месяцев сотрудничал в обоих изданиях; иногда и там и здесь подписываясь очень близкими псевдонимами. Он издевался над обоими конкурентами, теша самолюбие»^[285].

Наверное, было и это: и блеф, и игра самолюбия. Но не меньшее значение имело и стремление утвердить первостепенную роль таланта в каторжном газетном деле, за счет которого те же безграмотные издатели строили дворцы и приобретали дорогих лошадей. Утвердить можно было единственным образом — согласиться на ту цену за свое перо, которая позволяла не просто выбраться из давившей его с юных лет нищеты, а ощутить себя состоятельным и, следовательно, свободным человеком. Призрак нищей, голодной униженности долго не покидал его. Еще двадцатипятилетним он вспоминал в одном из фельетонов: «Это было во время моей юности <…> В то время я писал маленькие рассказики <…> вкладывал в них всю свою душу и получал по три копейки за строку своей души»^[286].

Протест, который он спустя десять лет в фельетоне о Назарьевой буквально швырнул в лицо тем же безграмотным издателям, жил в его душе давно: «Я не хочу никакого доброго сердца. Я хочу справедливости!

Я не хочу, чтобы вы как милостыню подавали то, что принадлежит мне по праву.<…>