Небесным громом 28 октября 1910 года прозвучала весть об уходе Льва Толстого из Ясной Поляны. В последние годы все новости оттуда передавал в «Русское слово» Сергей Петрович Спиро, превратившийся в яснополянского корреспондента газеты. Журналистов в окружении Толстого недолюбливали — уж больно докучали. Но к Сергею Петровичу, как к человеку чрезвычайно деликатному, было отношение доверительное. И сам Лев Николаевич относился к нему благожелательно, поскольку видел в нем не только журналиста, актера, драматурга, но и личность, духовно ищущую. Спиро был постоянным посетителем Ясной Поляны, переписывался с Толстым.

Но когда началась эта потрясшая Россию последняя «толстовская неделя», в «Русском слове» сразу же поняли, что одному Сергею Петровичу не справиться. В помощь ему были отряжены еще несколько человек. Уже 31 октября «Русское слово» вышло с сенсационной полосой «Уход Льва Толстого из Ясной Поляны». Телеграммы, сообщения из Шамордино, где Толстой останавливался у своей сестры Марии Николаевны, настоятельницы монастыря, из Ясной Поляны, где в нервном припадке жена писателя Софья Андреевна бросилась в пруд, со станций, через которые следовал поезд из Козельска до Астапово… Здесь на вокзале «Русское слово» учредило свое бюро, с телефонистами, телеграфистами, корреспондентами, напряженно работавшее целую неделю, вплоть до 7 ноября, дня смерти Толстого. Корреспондент «Русского слова» К. А. Орлов был первым, известившим жену писателя, где находится заболевший Толстой.

В том же номере газеты был опубликован большой фельетон Дорошевича «Софья Андреевна». Когда почти вся пресса клеймила жену писателя как не понимавшую его духовных идеалов и устремлений, по сути виновницу драмы Толстого, Дорошевич встал на ее защиту. Будучи осведомленным относительно атмосферы, царившей в яснополянском доме, он пишет о том, как люди, фанатически стремившиеся, чтобы образ жизни Толстого полностью соответствовал нормам учения, ставившего во главу угла опрощение, не желали видеть, что рядом с писателем живет женщина со своим сложным внутренним миром, которой ее муж дорог не менее, чем им, но еще дороги семья, дети, их будущее: «У С. А. Толстой как человека и жены величайшего русского писателя, наверное, были ошибки и промахи. Но я благоговейно прикасаюсь к руке женщины, сначала разобравшей неразборчивый толстовский почерк, а затем не один раз переписавшей постоянно исправляемый, вечно ломаемый текст будущих „Войны и мира“ и „Анны Карениной“».

Душан Петрович Маковицкий, секретарь и врач Толстого, летописец последних шести лет его жизни, сопровождавший писателя в дни бегства, занес в дневник: «Прочли сыщицкий номер „Русского слова“ с фельетоном Дорошевича „Софья Андреевна“. Сплошное вранье. Но оно на руку Софье Андреевне»^[1147]. Реакция верного друга и последователя Толстого понятна. Современник тех событий, зять Гиляровского, в ту пору студент, а впоследствии известный искусствовед, член-корреспондент Академии художеств СССР Виктор Михайлович Лобанов пишет: «Не помнится, насколько это выступление Дорошевича уменьшило печатные нападки на С. А. Толстую, но, во всяком случае, фельетон произвел сильное впечатление на многих, кто следил за длительной полемикой вокруг наследия Л. Н. Толстого»^[1148]. А Софье Андреевне фельетон Дорошевича понравился, о чем свидетельствуют воспоминания врача А. П. Семеновского: «Фельетон Дорошевича С. А. очень хвалит, так как он описывает ее состояние», и «он один только понял меня»^[1149]. В апреле 1919 года, за полгода до смерти, она запишет в дневнике: «Хотелось перечитать статью Дорошевича после ухода Льва Ник. „Софья Андреевна“, и не могла, не вижу ясно»^[1150]. Может быть, в последние месяцы жизни, думая о прожитом, она искала духовной поддержки, и хотелось перечитать давнюю публикацию, в которой она видела себя оправданной перед судом общества. Последнее утешение…

20 мая 1914 года Дорошевич навестил С. А. Толстую в Ясной Поляне, они вместе ходили на могилу писателя, принесли цветы. Тогда же Софья Андреевна сообщила об этом В. Ф. Булгакову: «Сегодня был неожиданный гость — из „Русского слова“ — Влас Михайлович Дорошевич, который едет на автомобиле до Севастополя. Ходили с ним на могилу, много болтали, а зачем он приезжал — неизвестно. После обеда уехал, очень, видно, довольный»^[1151].

Зачем приезжал? Наверное, была какая-то потребность души… Вспоминались встречи и беседы с писателем. Об одной он упомянул: «Лев Николаевич находил, что правы только анархисты»^[1152]. А что бы он сказал сейчас? О ситуации в стране, о газете… Дорошевич знал, что Толстой был регулярным читателем «Русского слова». На страницах газеты состоялась первопубликация его статьи «О Шекспире и о драме» (1906 г.), а из наследия писателя были напечатаны рассказ «Зеленая палочка» и пьеса «Живой труп» (1911 г.). В сентябре-октябре 1913 года в «Русском слове» печатались «Мои воспоминания» сына писателя И. Л. Толстого.

Имя Льва Толстого в «Русском слове» — это, конечно же, было чрезвычайно почетно. Тем более что газета стремилась быть не только ведущим общественно-политическим, но и крупным литературным изданием. Попасть на столбцы «Русского слова» в ту пору мечтали многие литераторы. Шутка сказать — к 1913 году газета имела тираж в триста тысяч экземпляров! Какое издание могло сравняться с «Русским словом» по читательской популярности? Традиционно считалось, что русская литература жила в толстых журналах. Но разве могли и старые, почтенные издания, такие, как «Русская мысль» и «Вестник Европы», и новые либеральные «толстяки» «Русское богатство» и «Мир Божий», и недолговечные модернистские журналы «Мир искусства», «Весы», «Золотое руно», «Аполлон» дать своим авторам такую широчайшую аудиторию, какую им предоставляло «Русское слово»? Наконец, напечататься в «Русском слове» — это было своего рода патентом на имя, на известность. Может быть, поэтому в редакции не спешили с «введением в оборот» малоизвестного имени. Поэт Владимир Пяст, предпринявший попытку сотрудничать с «Русским словом» (с этой целью ездил на юбилей Стриндберга в Стокгольм), свидетельствует в своих воспоминаниях: «Право подписываться в этой газете ценилось очень высоко. Чья-нибудь напечатанная там подпись сразу составляла литератору имя»^[1153]. Корней Чуковский записал в дневнике: «Тогда казалось, что „Рус. слово“ — а значит и Дорош <евич> — командует всей русской культурной жизнью: от него зависела слава, карьера, — все эти Мережковские, Леониды Андреевы, Розановы — были у него на откупу, в подчинении»^[1154]. Была очевидна и материальная выгода сотрудничества в популярной ежедневной газете, которую тот же Пяст называет «баснословно богатой». В писательской среде прекрасно были осведомлены о том, как щедро платит своим авторам «Русское слово». Передавались слухи о невероятных заработках ведущих сотрудников и особо уважаемых авторов.

Литературный отдел «Русского слова» межреволюционного десятилетия (1907–1917 гг.) не отличался каким-то узкопартийным, кружковым подходом. Хотя был очевиден принцип — никаких идеологических крайностей. В газете печатались Горький, Бунин, Куприн, Леонид Андреев, Блок, Алексей Толстой, Мережковский, Зинаида Гиппиус, Андрей Белый, Бальмонт, Игорь Северянин, Брюсов, Розанов, Вяч. Иванов, Сергей Городецкий, Татьяна Щепкина-Куперник, Тэффи, Чуковский, Серафимович, Тренев… Возглавлял литературный отдел известный критик символистской «ориентации» Дмитрий Философов. Шефом отдела искусства был Николай Рерих. Дорошевича сближал с ним общий «индийский интерес»; в 1913 году Рерих с теплой надписью подарил ему первый том начавшего выходить в издательстве Сытина собрания сочинений. Николай Константинович публиковал в «Русском слове» свои очерки, сказки. Патриотическая позиция газеты в годы первой мировой войны не помешала ему опубликовать в «Русском слове» цикл пацифистских статей.