Цикл «Джентльмены» начинается словами: «Давненько я не бывал в Москве. А как приехал, прямо — как писателю и подобает — по знакомым купцам отправился». Несомненно, во время приезда в Москву осенью 1898 года Дорошевич встречался с Сытиным. Во время этих встреч обговаривались условия не только его сотрудничества в «Русском слове», но и издания книги палестинских очерков, которые публиковались в это время в «Одесском листке». Конечно же, встречаясь с Дорошевичем и в Одессе, и в Москве, Сытин преследовал прежде всего главную цель — плотнее вовлечь его в свое новое дело.

Он только что стал полновластным владельцем «Русского слова». К «своей газете» Иван Дмитриевич, уже набравший силу как книгоиздатель, начал подступаться еще с конца 80-х годов. Вдохновлял Чехов, от которого он «при каждой встрече» слышал: «Сытин должен издавать свою газету»^[912]. Речь шла об издании «дешевом, народном, общедоступном», т. е. соответствовавшем общему просветительскому курсу его издательской деятельности. Спустя чуть более полутора десятков лет в очерке «Русское слово» Дорошевич подтвердит: «Мысль об издании И. Д. Сытиным газеты принадлежит А. П. Чехову»^[913]. Не случайно в редакции его считали духовным патроном газеты, о чем свидетельствовал портрет писателя, украшавший комнату общих собраний сотрудников. «Прекрасно зная тяжелые условия периодической печати в эту эпоху, — говорится в подготовленной в редакции „Истории газеты „Русское слово““, — А. П. Чехов смотрел на газетное дело глазами практика. Убежденный в полной бесплодности попытки основать в последние годы минувшего царствования (имеется в виду правление Александра III. — С.Б.) прогрессивный орган печати, он считал, однако, важным заручиться правом на издание бесцензурной газеты хотя бы и приятного сферам консервативного направления, в надежде на наступление более светлых времен и возможность коренного преобразования газеты уже существующей и хотя сколько-нибудь известной публике»^[914].

Но на все прошения издателя из Главного управления по делам печати следовал отказ. Сытин решил действовать через приват-доцента Московского университета Анатолия Александрова. Редактор православно-монархического журнала «Русское обозрение», внешне безалаберный и даже напоминавший неряшливой внешностью «нигилиста», Александров был более чем благонадежен и истово набожен, а потому пользовался доверием и покровительством самого обер-прокурора Синода Победоносцева. Мог он вполне рассчитывать и на поддержку начальника Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистова, время от времени печатавшегося в «Русском обозрении». В общем, приват-доцент подал прошение о разрешении на издание газеты, а Сытин сколотил под нее финансовую компанию, сумев завлечь перспективой возможных прибылей знаменитого московского адвоката Ф. Н. Плевако, сызранского купца В. Ревякина, литографа М. Т. Соловьева. К ним присоединился знакомый Плевако крымский помещик И. А. Вернер. В октябре 1894 года было получено разрешение, и с 1 января следующего года в Москве стала выходить без предварительной цензуры, под редакторством Александрова, новая «ежедневная политическая, общественная, экономическая и литературная газета» «Русское слово».

Знаменем «Русского слова» стала известная триада министра народного образования времен Николая I С. С. Уварова — «Православие, самодержавие, народность». Основными авторами были сотрудники «Русского обозрения» — Л. Тихомиров, В. Грингмут. Заполнявшие газетные страницы пространные религиозно-философские рассуждения с верноподданническим уклоном не могли привлечь читателя даже при очевидной дешевизне издания. «Русское слово» было убыточным, что, конечно, не вдохновляло пайщиков. Вскоре «отвалил» Ревякин. Очень недоволен был Плевако, считавший, что газета «не нашла своей дороги и идет шаблонами…»^[915] Газета чахла, несмотря на явную заинтересованность в ней и финансовую поддержку со стороны московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и самого Николая II. «Она умирала от всеобщего невнимания, без подписки, без розницы, без объявлений, съевши казенную субсидию, задыхаясь от злости и ругательски ругая либералов, которые ее не замечали», — писал Дорошевич в том же очерке о «Русском слове»^[916]. В августе 1897 года Александров решился на продажу газеты Сытину. Но проблема упиралась в желание властей, прежде всего великого князя, при новом владельце издания тем не менее «иметь первым редактором Александрова». Сытину пришлось согласиться, и только на этом условии он в декабре 1897 года получил лицензию. Издатель понимал, что поднять газету он не сможет при прежнем редакторе и сотрудниках. Александрову были предложены хорошие отступные, и в мае 1898 года он официально отказался от редакторской должности. Началась чехарда: на редакторском посту в «Русском слове» побывали К. Н. Цветков (в свое время был близок к М. Н. Каткову, в конце 80-х начале 90-х гг. редактировал православно-патриотические журналы «Друг детей» и «Царь-Колокол»), Ю. М. Адеркас (бывший секретарь редакции газеты Мещерского «Гражданин»), С. Ф. Шарапов (ученик И. С. Аксакова и сотрудник его газеты «Русь», в глазах тогдашней бюрократии опасный публицист), А. К. Гермониус (тот самый, что работал в «Петербургской газете», а потом в «Одесском листке»), Е. Н. Киселев (до этого был редактором издававшегося Сытиным журнала «Вокруг света») — люди абсолютно разные как по своим убеждениям, так и по деловым качествам. Наконец, в мае 1901 года Сытину удалось провести на должность редактора своего зятя Федора Ивановича Благова, врача по образованию, человека, хотя и не хватавшего звезд с неба, но преданного газетному делу.

Стало поправляться понемногу экономическое положение газеты, уменьшались убытки, подрос тираж. Но Сытин понимал: без участия, говоря сегодняшним языком, «звезд» «Русскому слову» не выбиться в первые ряды отечественной журналистики. Читая «Россию», чуть ли не о каждом номере которой шли разговоры в публике, он, конечно же, задумывался о возможности привлечения в свою газету двух ее «светил» — Амфитеатрова и Дорошевича. Наверняка, до него доходили сведения о тамошней напряженной внутриредакционной атмосфере. Трудно наверняка утверждать, кто сделал первый шаг к деловому союзу. Нельзя не обратить внимания на то, что в 1900–1901 годах в издательстве Сытина выходят три книги Дорошевича — «В земле обетованной. Палестина», «Му-Сян. Китайский роман» и «Китайский вопрос» (совместно с Амфитеатровым). Его контакты с московским издателем в этот период были довольно тесными. Общаясь с Дорошевичем как автором выходящих у него книг Сытин не упускал из виду свою давнюю мечту — сделать его имя приманкой для читателей «Русского слова». Первым шагом в этом направлении стала договоренность об участии Дорошевича в начавшем выходить с 1901 года иллюстрированном литературно-художественном журнале «Искры», еженедельном приложении к «Русскому слову». Его разрекламированные юмористические рассказы появлялись там в каждом номере.

Летом того же года сотрудничество Сытина и Дорошевича качественно и содержательно приобрело новый уровень. 26 июля издатель («потомственный почетный гражданин») и журналист («сын коллежского секретаря») подписали договор на три года, действие которого начиналось с 1 сентября. Этот небывалый до того в издательской практике и журналистской жизни документ говорит о том, как могли меняться на рубеже веков в новой экономической и общественной ситуации условия подобных контрактов. Дорошевич обязывался давать для «Русского слова» 52 воскресных фельетона в год («по возможности из московской жизни») и еще «не менее 52-х статей в год по текущим вопросам общественной жизни». Сытин должен был платить за первые по 500 рублей в месяц, а за вторые «по 25 копеек за печатную строку». Гонорар по тем временам был выдающимся, но и работы — 104 материала в год! — он требовал каторжной. А ведь Дорошевич еще состоял ведущим сотрудником «России», постоянное присутствие на страницах которой его имени было также обязательным. Это может показаться жизнью на износ. Но такова была реальная ситуация, при которой обязательное многописание составляло основу тогдашнего литературно-газетного процесса. Другое дело, что разные пишущие имели разные договоренности с издателями: обычная цена была четвертак за строчку, десять-двенадцать копеек уже считались очень хорошей платой, ну а 25 копеек за ту же строку были уже просто сказочным гонораром. Естественно, бедные литературные поденщики, как та же романистка Назарьева, о которой писал Дорошевич, гибли от непосильной и скудно оплачиваемой работы. Ее призрак, как и тень сгинувшего друга юности Риваля, как судьбы других умерших в нищете газетных талантов, жили в памяти Власа. Он страшился подобного конца, потому что знал — придет время, он постареет, нагрянут болезни, и он уже не сможет писать так много и успешно. И что тогда? Жалкое, нищенское прозябание? Не только желание жить хорошо и наверняка обеспечить свое будущее, но прежде всего понимание еще со времен сотрудничества в «Новостях дня» и «Московском листке», что его перо приносит прибыли издателям газет и пора наконец заставить их серьезно делиться доходами с теми, кто обеспечивает успех издания, были причиной появления в договоре совершенно уникального шестого пункта. «Помимо упомянутых жалованья и гонорара», Сытин обязался выдавать Дорошевичу «ежегодно по 20 % из чистой прибыли от издания газеты».