Гость зевнул и потянулся.

— Что-то разморило меня после баньки и твоих россказней. Пойду вздремну, а то и вовсе спать завалюсь до утра.

Он вытащил из рюкзака пузырёк одеколона.

— Тунгуску свою одеколоном с ног до головы продезинфицируешь и ко мне — в постель.

Тонко щелкнуло реле в компьютере. Экран погас.

Фёкла поднялась с медвежьей шкуры:

— Постеля стелитя?

— Ага, — строго сказал Ерофеич. — Только подмойся и нацепи все женские штучки-дрючки, ну трусы там, лифчик, пеньюар, чулки и всё такое, как я тебя учил. И меня перед гостем не осрами — губы накрась, брови подведи, припудрись, нарумянься, надушись, как в компьютере модниц учат. И парик надень с золотыми кудряшками, чтобы на женщину походить, а не на зверину таёжную.

Крохотная женщинка в знак покорности закивала головой и тут же скрылась за внутренней дверью, которая вела в ещё не остывшую баньку.

— Понятливая мартышка, — зашёлся от беззвучного смеха пьяненький гость и смачно сплюнул на выщербленный от частого мытья сосновый пол.

Утром Ерофеич не утерпел спросить:

— Ну и как тебе моё тунгусское гостеприимство, док?

— Не дался ей секспросвет на порносайтах. Как надувная кукла из сексшопа. Ни одной эмоции — бревно бревном.

— Ага, пенёк с глазами. Юмора совсем не понимает. Анекдоты не доходят. Китайские мультики смотрит — не улыбнётся, а мурмычит себе под нос, как загадку какую разгадывает аль задачку решает.

— Да и худая она у тебя.

— Худая? Видел бы ты её, какая она пришла ко мне! Тощая, ножки-ручки спички-спичками, ребристая, как радиатор отопления… Она ж по женской части только того и знала, что бисером по бересте вышивать. В расход вошёл, приодел чумичку. Вдолбил с пятого раза, для чего женщине трусы, к чему лифчик. На себе показывал, как напяливать колготки и что с гигиеническими прокладками делать. Научил косметикой мазаться. Только вот с причёской у меня облом вышел — и сам не знаю, как бабы волосы укладывают, завивают да красят. Поэтому заставляю её вязаную шапку носить, чтоб эту срамотищу ейную спрятать. А с маникюром я тоже ни уха ни рыла.

— Надо её в косметический салон сводить или вообще на месяц в клинику красоты уложить, чтобы морду пескоструйной установкой отскоблили. Но ты для простого таежника — молодец. Из гоминидки почти человека выдрессировал.

— Так я ж охотничьих лаек двадцать лет по соболю натаскиваю! Опыт ого-го какой!

Крохотная женщинка переодевалась за полуприкрытой занавеской в своём укромном уголке на медвежьей шкуре. Меняла доспех ночной обольстительницы на привычные таёжные одежки — штаны из замши и заячью рубашку. Женские шмотки она стянула узлом для стирки такими резкими движениями, словно ей гадко было прикасаться к предметам дамского обольщения. Гость без зазрения совести наблюдал за её манипуляциями и как-то сочувственно вздохнул:

— Негоже православному валяться с язычницей в постели. Ты бы окрестил её, что ли. Церковь тут есть поблизости?

— Скит староверческий подойдёт?

— В самый раз.

Гость на белье всегда носил портупею, похожую на подтяжки. Под левой мышкой — кобура с пистолетом. Под правой — кошелёк. Он вытащил несколько кредиток.

— Отдашь батюшкам на крещенский сбор и на пожертвование для церкви, ну и за моё здравие пусть помолятся.

— Не много ли им будет?

— Не тебе, мужик, решать.

— Фёкла, бери собачек и ехай к батюшке Мафусаилу! Вот тебе записка к нему от нашего дорогого гостя и деньги за твоё крещение. Как только он тебя покрестит — сразу домой! Никаких гостеваний у родни в чумах. Вшей мне только не хватало.

Тунгуска вся подобралась, как кошка, и стрельнула в их сторону звероватыми глазками-щёлочками. Но на плоском лице не отразилось никакого чувства, словно это была маска неподвижного манекена в историческом музее, изображающего беспощадного воина-мстителя из карательных отрядов Чингисхана.

— Хозяйна! Мне на дальнюю заимку потом надо — олешков посмотреть.

— Знаю твои увёртки!

— В прошлый раз рысь вокруг топталася. И росомахи бродили.

— Ладно, сгоняй и туда, а на обратно пути подстрели мне пару беляков. Зайчатинки чтой-то захотелось. Ну чо, по маленькой для аппетиту перед завтраком, док?

На этот раз гость охотно согласился безо всяких увёрток и отговорок. Тунгуска ушла ещё затемно, наготовив мужикам еды на день. Солнце под конец осени на Етагыре чуть-чуть выглядывает из-за гор только после десяти утра. Поэтому и завтракали при слабеньком электрическом свете, ветряк еле крутился в затишье. А если включить ещё телевизор и компьютер, то электроника съедала почти всю электроэнергию аккумуляторов.

Гость начинал капризничать, как выздоравливающий ребёнок. После долгого и переизбыточного угощения с утра уже изрядно пьяный, он потребовал себе на обед миску лапши с медвежатиной и лосиную серьгу, это такой деликатес на любителя — мягкий нарост снизу на шее у лося:

— Хочу таёжной экзотики!

— Лёва, — панибратски положил Ерофеич ему руку на плечо. — Тебе же недавно язву вылечили. Нужно кушать что-нибудь лёгкое, и вообще есть понемногу, но часто.

— А я буду есть помногу, но часто!

— И не выпивать с утра лишку.

— Буду не выпивать, а пить запоем, назло всем врагам, а особенно назло врагу рода человеческого.

— Ты его этим только обрадуешь, а сам загнёшься, Лёвыч. У тебя вон руки со вчерашнего страху от подземелья до сих пор дрожат. Так-то ты весны не дотянешь. И на кой тогда тебе твои валютные миллионы?

— Спиритус — это дух по латыни! Питие — русский оберег от нечистой силы. Православного ни один чёрт не возьмёт. А я русский?

— Да русский ты, русский, Шманец.

— Тогда я буду пить, потому как питие — веселие Руси есть! Клин клином вышибают. Минус на минус даёт плюс! Русские спаслись только православием и водкой.

— Ага, я хоть ни чуточку не православный, а кержак-кержаком беспоповский, только я, получается, при тебе за бугром буду не телохранителем, а нянькой. Стану тебя в инвалидной коляске катать и памперсы тебе менять.

— Ничего ты не понимаешь, мужик. После сильного нервного потрясения нужна интенсивная терапия седативными медпрепаратами.

— Какими так-то аппаратами?

— Успокоительными лекарствами. Алкоголь снимает стресс.

— Хэх-ты, потрясение у него! Испугался обычного шахтного сполоха.