— Пойдем. Но я ни за что не ручаюсь.

— Зачем «пойдём»? Поедем! — обрадовался Вано. — Машину имею.

…На помятом заржавленном «запорожце» мы въезжали в старинное грузинское село. Справа остался деревянный мост через реку, слева тянулись горы.

«Что за судьба у меня? — думал я. — Что происходит? Будто лишился воли, своего выбора… Несет! Зачем? Куда? Чем все это кончится?»

Машина остановилась возле проволочного забора с воротами. В глубине большого двора виднелся кирпичный дом на сваях. Деревянная галерея обнимала его на уровне второго этажа.

Нодар с Вано и Тамрико пошли в дом. Я ходил взад–вперёд по асфальтовой дорожке среди двора, ждал, пока позовут.

«Все‑таки странно обернулось, — думал я. — Я здесь, Анна в Москве. Уже четвёртый день бездельничаю, понуждают играть роль не то врача, не то знахаря. Возят, как какого‑то генерала. Бред. Надо скорей браться за что‑то реальное, может, написать очерк о древнеримском городе?!»

Меня захватила эта идея. Поскольку мы приехали на неделю, я решил оставшиеся дни посвятить сбору материала, подробнее расспросить Нодара о раскопках, о его проблемах как руководителя археологической экспедиции. «По крайней мере, будет хоть нечто осязаемое, полезное, — думал я. — Вернусь не с пустыми руками. Если очерк напечатают — ещё и заработаю».

По своей давней привычке к бедности я не сразу вспомнил, что на какое‑то время обеспечен благодаря продаже марок. А вспомнив, поразился: до чего фантастически изменилась жизнь. «Кстати, — непоследовательно подумалось мне, — нужно непременно заставить Нодара сделать в Москве рентген. Кто знает — тот ли вышел камень?»

— Мамочка! — раздался голос откуда‑то сверху.

С галереи звала, махала рукой старая одутловатая женщина в накинутом на плечи пуховом платке. Я огляделся. Кроме индюка, расхаживающего в лоснящейся свежей траве, вокруг никого не было.

— Мамочка! Поди! Поди! — продолжала махать старуха. — Сюда иди!

Я понял, что зовут именно меня.

Тамрико, которая как раз спускалась, чтоб встретить у входа, провела по наружной лестнице на галерею, а оттуда в комнату, где у ложа больного стояли Нодар и Вано. Чувствовалось, что комнату только что наспех прибрали, сменили постельное белье. Пахло одеколоном.

Чистое, видимо только что выбритое, лицо старого человека, укрытого одеялом с накрахмаленным пододеяльником, было по–своему красиво, словно античная медаль.

— Вот наш дорогой Отари, — сказал Нодар. — А это Артур — настоящий волшебник!

— Почему? — спросил слабым голосом больной. — Почему никто не предложит стула? Здравствуйте. Пожалуйста, садитесь.

Я сел на стул, подставленный Вано. И почувствовал, что за моей спиной прибавилось народа.

— Простите, как ваше отчество?

— Отар Степанович.

— Что с вами, Отар Степанович?

— Может быть, пусть жена расскажет? — вмешался Нодар.

Я оглянулся, увидел ту самую одутловатую женщину, которая звала меня с галереи. В руках у неё были бумажки, очевидно выписка из истории болезни, рецепты. За её спиной, ближе к двери, теснились молодые ребята. Те самые, что вчера работали на раскопе.

— Она не знает по–русски, — сказал Отар Степанович. — Лежу почти месяц уже. Боль — повернуться не могу.

— Где боль?

— В радикулите. Спину больно. Скажите, если уколы делали, таблетки ем — не помогает, разве это радикулит?

— Посмотрим. — Было неловко протягивать свои руки, не хотелось приводить присутствующих в замешательство. И я попросил всех выйти.

Оставшись наедине с больным, обследовал ладонью позвоночник, поясницу. От одного из поясничных позвонков прерывисто, как морзянка, било холодом.

Начал насыщать это место энергией. Будучи уверен, что у Отара Степановича защемлён нерв, я не очень‑то представлял себе, как быть. Ни насыщение энергией, ни прогрев растёртыми друг о друга ладонями — все это не давало никакого эффекта, хотя больной, лёжа на животе, трогательно приговаривал:

— Как будто легче, немного легче.

«А может, там, наоборот, переизбыток?» — подумал я и стал выматывать всепроникающими розовыми полосами эту холодную энергию, зацеплять, вытаскивать её из позвонка наружу…

— Отар Степанович, попробуйте двинуться.

Едва шевельнувшись, больной закричал. Я испугался, что сейчас ворвутся домочадцы.

— Спокойно!

И тут я вспомнил, как недавно во время занятий Йовайша раздал каждому по листу голубоватой бумаги с изображениями человеческих стоп. Оказывается, что и на стопах, как и на ушах, каждый участок представляет внешние и внутренние органы… Наружный край, ребро стопы, представлял весь позвоночник.

Я откинул с ног одеяло и указательным пальцем стал поочерёдно надавливать и массировать ребра сначала левой, затем правой стопы. Потом сообразил, что участок, где стопа изгибается к пятке, подобен изгибу спины к пояснице. Изо всех сил нажал на этот изгиб раз, другой…

— Подвигайтесь, спровоцируйте боль!

Отар Степанович робко шевельнулся.

— Ничего не чувствую.

— Смелее! Не бойтесь! — Я снял одеяло, помог ему повернуться на спину, сесть, спустить ноги с кровати. Вокруг талии поверх кальсон у него был повязан какой‑то белый широкий пояс.

— Что это такое?

— В Тбилиси дали. Американский. Против радикулита. Пятнадцать рублей стоит.

— Снимите.

Развязывая пояс, старик удивился:

— Поворачиваюсь! Сижу!

— А сейчас встанете. Где ваши брюки?

Я достал из шкафа брюки, рубашку, помог надеть туфли.

— Вставайте!

Отар Степанович поднялся, сделал шаг.

— Ну что? — Я подстраховывал его, стоял рядом.

Недоуменная улыбка показалась на лице старика. И вдруг исчезла. Я встревожился.

— Моя Натэлла. Извините, раз вы уж здесь, сердце у неё.

— Хорошо. Посмотрю. Только идите за ней сами.

— Сам? — Старик с испугом взглянул на расстояние, отделяющее его от двери.

— Не робейте, Отар Степанович. Вперед!

Старик робко двинулся. У самой двери обернулся, выдохнул:

— Не болит.

…Пока я занимался одутловатой Натэллой, у которой действительно оказалось нездоровое сердце, привели её двоюродную сестру с воспалением седалищного нерва. И тут произошёл сбой: как я ни бился, женщине не становилось легче. Вконец измучившись, отпустил пациентку, и тут же на её месте возник мальчик с гландами.

После мальчика Тамрико умолила выйти во двор, куда привезли ещё одного острого радикулитчика — колхозного агронома.

Спускаясь по лестнице, я ужаснулся. Двор был полон народа. У раскрытых ворот стояли машины, подводы с лошадьми.

— Что вы наделали? — шёпотом сказал я Вано, шествующему рядом со стулом в руках.

— Они все заплатят, заплатят.

— Вы с ума сошли. Никаких денег я не беру.

— Не берете? — огорчился Вано.

Сидя на стуле, я принимал пациентов. Нодар, Вано, Тамрико ассистировали мне. То приносили стаканчики с водой для насыщения её энергией, то устанавливали очередь, прекращали брань. Краем глаза я порой замечал, как по двору довольно бодро снуёт Отар Степанович.

Непомерная усталость наваливалась на меня, а народа всё прибывало. Самым поразительным было то, что люди продолжали излечиваться. Снималась зубная боль, головная, стихали рези в желудке, в придатках. Переставали болеть сердца.

Отпустив очередного пациента, я сидел в изнеможении, расслабленно уронив руки, когда, раздвигая толпу, показался коренастый милиционер с лейтенантскими погонами.

«Заберут», — подумал я. Мне уже было всё равно.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте.

— Фурункулез лечить можете?

Я смотрел на лейтенанта, который торопливо расстёгивал китель, чувствовал, что выдохся окончательно.

— Завтра.

— Что?

— В другой раз. Извините. — И я начал валиться со стула.

…Нодар и Вано, поддерживая, вели меня к машине, Тамрико расчищала дорогу.

Открытый багажник «запорожца» был доверху забит какими‑то банками, пакетами, узелками. Отар Степанович и один из вчерашних парней втаскивали на забитое мешками заднее сиденье тяжёлую бутыль.