Чувствую, как льётся энергия из центра ладони, из кончиков пальцев. Ласково провожу ладонью над семенами, стряхиваю энергию, будто солнечный дождь. Потом ставлю чашечку на правую ладонь и опять делаю левой те же движения, не теряя из виду тёплое солнце, изумрудную озимь… Опыт длится всего три–четыре минуты.

Остается поставить эти чашечки на полку в книжный шкаф.

Через пять дней вижу: в контрольной пустили корешки лишь несколько семян. В опытной — все окутано сильными белыми корнями, кое–где торчат бледно–зелёные росточки.

После смерти Сталина не погасло Солнце. И Земля не сбилась со своей орбиты.

Прошел XX съезд партии. К 1980 году Никитой Сергеевичем Хрущевым обещан коммунизм.

А я по ночам в нашей коммунальной кухне читаю Ленина. Читаю подряд все краснотомное собрание сочинений, оставшееся от отца.

Столько знакомых цитат, знакомых работ, по которым сдавал основы марксизма–ленинизма, диамат. Но ещё больше таких высказываний о том, каков должен быть социализм, что, опубликуй их сейчас, когда на всех ступенях государственной пирамиды блат, взяточничество, преступность, проституция, продажность милиции, — опубликуй это, и люди поймут: то, что у нас построено, не социализм.

По ночам выписываю ленинские высказывания в общую тетрадь. Зачем это делаю — сам не знаю. Потом лихорадочно начинаю штудировать Маркса. И окончательно запутываюсь. Засыпаю с трудом, с трудом просыпаюсь.

Однажды будит звонок в дверь. Мама давно ушла в поликлинику. Заставляю себя встать, отпереть.

На пороге стоит старик с котомкой через плечо.

— Погостить пустишь? — говорит он, шепелявя, переступает порог. — Папка‑то на работе?

— Отец умер. Четыре года назад, — отвечаю я.

— Вот это учудил! Я живой, а он помер, ну и дела… — Старик опускается на стул, потом поглядывает на меня. — А ведь ты — Артур. Небось, не помнишь, я тебя на коленях качал, пел: «С нами Ворошилов, первый красный офицер…»?

— Дядя Федя?!

— Он самый и есть, дядя Федя Рыбин.

Суетливо отнимаю у него котомку, ватник, готовлю завтрак.

Выясняется, что дядю Федю лишь недавно реабилитировали, и вот он приехал в Москву хлопотать о пенсии в Министерстве социального обеспечения и о месте в каком‑либо доме для престарелых: за время, пока он находился в лагерях, все его родные умерли.

К вечеру приходит мама. Удивительно, она сразу узнала его, обняла.

Пьем чай. Дядя Федя ни на что не жалуется. Днем он сходил в баню, вымылся. Он всем доволен.

И надо же было маме отыскать альбом с фотографиями! Сидим, рассматриваем довоенные снимки. Между страницами альбома вложен чёрный пакет из‑под фотобумаги. И там тоже довоенные фото. Одно из них наполовину обрезано. Остался отец, и на его плече — чья‑то рука.

— А это вот мы с твоим папкой к Первому мая снимались, когда вместе в Реввоенсовете работали, — говорит дядя Федя. — Рука‑то моя, в косоворотке украинской… Белая была, вышитая. На праздники надевал. В ней меня и взяли.

Молчание повисает в комнате. Мы с мамой сидим, не смея поднять глаз. Она плачет.

— Ну, это зря. — Дядя Федя отбрасывает фотографию на скатерть. — Он был настоящий коммунист. А коммунист должен верить своей партии.

Я уже не рад был тому, что исполнил обещание и наконец появился у Маргариты.

— От моего взгляда белая мышь умирает за три минуты, — сообщила она, продолжая вытаскивать на пол из нижних ящиков комода груды книг, ксероксов, отпечатанных на машинке работ. — Ваша, Артур, энергетика порядка 600, моя — 900, у Розы Кулешовой было что‑то около ста пятидесяти.

— Ста пятидесяти чего?

— Не помню. Один учёный говорил, он исследовал, измерял фоллиевым аппаратом мой третий глаз. Чёрт возьми, где же эта книга?!

В комнате было грязно, сквозь оконные стекла, видимо не мытые много лет, с трудом пробивалось солнце февраля.

Из второй комнаты в закрытую на задвижку дверь все чаще, все нетерпеливее скреблись, стучались люди, которым Маргарита строго–настрого приказала ждать, пока она будет беседовать с «духовным братом своим Артуром».

Меня покоробило это насильственное обращение в брата, покоробила длинная очередь больных на лестнице перед квартирой Маргариты, где несколько энергичных молодцев в джинсовых костюмах раздавали за пятёрку картонные талончики с номерами. Они ни за что не хотели меня впускать, пока Маргарита не выглянула на площадку.

— Идиоты! Артур, если б я не почувствовала вашего приближения, они, чего доброго, спустили б вас с лестницы. Заходите. Раздевайтесь. А я долечу эту пневмонию, и мы с вами уединимся.

В благоговейном окружении страждущих Маргарита одновременно водила ладонью над грудью тяжело дышащего толстяка и поглядывала на экран телевизора, где шёл видеофильм «Все звезды эстрады».

Закончив лечение, она получила с толстяка двадцать пять рублей, небрежно сунула их в резную шкатулку, назначила ему следующий сеанс через день и, повелев оставшимся смотреть фильм, уединилась со своим «духовным братом».

— Ладно, Маргарита, не ищите, — сказал я. Хотелось уйти отсюда.

— Не знаю, куда подевалась эта книжка. У меня все растаскивают, ничего не возвращают, ужас какой‑то! Отдаю свою энергию половине Москвы, кормлю ораву бездельников, и они же меня обворовывают. Как жаль, Артур, эта книжка вас бы продвинула, многое бы объяснила.

— Что за книжка, в конце концов?

— «Третий глаз».

— А это всё что такое? — указал я на кипы, громоздящиеся на полу возле открытых ящиков.

— Бог знает! Покупаю всё что ни попадя, а прочесть не успеваю. Хотите — поройтесь, а я сейчас зайду, у меня там ещё один нужный пациент, неудобно. Щитовидка. Всего минут пятнадцать. А потом займёмся самым главным, я ведь помню, я обещала.

…Камилл Фламмарион, «Неведомое».

Блаватская, «Тайная доктрина».

«Знаки Агни–йоги» Елены Ивановны Рерих.

Ее же «Иерархия».

«Карма–йога».

«Хатха–йога».

«Жнана–йога».

«Порыв к творчеству» Карагулы.

«Оккультное лечение» Рамачараки.

Сафонов, «Нить Ариадны».

«Магия» Папюса.

Опять Рамачарака — «Основы миросозерцания индийских йогов».

Джон Лилли — «Центр циклона».

Выдранная из «Иностранной литературы» повесть «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха.

Переплетенные лекции целителя Криворотова.

Лекции Спиркина…

Прекрасно отдавая себе отчёт в том, что эта литература наверняка содержит много мути, я все же несколько растерялся. Хотелось бы спокойно полистать хоть несколько книг, разобраться. Но что выбрать из этой груды?

Сатпрем, «Шри Ауробиндо, или Путешествие сознания».

Алиса Бейли — «Посвящение человеческое и солнечное».

Когда рука потянулась за лежащей в стороне обыкновенной канцелярской папкой, вдруг ощутил жар в ладони.

— Этого вы ещё тоже не одолели? — спросил я вошедшую в комнату Маргариту.

— Нет. — Она снова закрыла дверь на крючок. — Надоело! То пневмония, то диабет, то щитовидка. Ну их к чёрту! Давайте лучше научу вас диагностировать. Садитесь напротив меня, вот на этот стул. Да положите папку на подоконник. Что вы за неё держитесь? Хотите почитать — дам хоть насовсем.

Я покорно отложил папку, сел.

— Я диагностирую этим местом, — Маргарита указала острым накрашенным ногтем на своё междубровье. — Как развёртка телевизора, понимаете?

— Нет.

— Ну так смотрите. Это очень легко! — И она стала чуть поводить головой из стороны в сторону, как бы что‑то прочитывая во мне. — Так… Голова в порядке, щитовидка в норме… А вот правое лёгкое чуть задето, то ли простужен, то ли было воспаление… Дальше — пищевод, желудок… Печень не беспокоит?.. Ага, кроме того, сигналят поясничные позвонки — даёт о себе знать радикулит…

— Извините, Маргарита. — Я встал. Было неприятно, что тебя «раздевают». И, кроме того, ни простуды, ни радикулита у меня не было. И печень не беспокоила. А вот голова стала побаливать, о чём я и сообщил.