Перед Рождеством они с Шаннон хотели встретиться в Париже, но ее многочисленные дела помешали встрече. Шаннон такая сильная и преданная, так верит в их любовь, что было легко давать ей обещания, многие из которых при ближайшем рассмотрении оказывались пустыми. Зана все время беспокоило, что его долг Розмари постоянно растет, особенно после уплаты налога на килгаринское наследство. Было невозможно удержать ее от затрат на ремонт замка, где Розмари собиралась в качестве графини принимать гостей. Бизнес Зана пока не принес ничего существенного, что могло бы уравновесить колоссальный долг, грозящий его раздавить. Тем не менее новый граф Килгарин стоял здесь и сиял неизменной улыбкой, как будто был счастливейшим человеком в мире — человеком, у которого есть все.

— Дорогой, ты похож на маленького мальчика, который потерялся.

Это была Розмари. Подойдя, она взяла Зана под руку. Блондинка в сияющей золотистой парче, на этом балу она была одной из самых привлекательных женщин, а вместе они составляли прекрасную пару.

— Какой замечательный вечер, правда? — сказала она, оглядывая зал.

Прежде чем Зан успел ответить, Розмари уже пустилась танцевать. С усталой иронией Зан смотрел, как она уходит. Иногда ему казалось, что Розмари способна прочитать его самые сокровенные мысли. Сейчас в ее голосе прозвучала насмешка, которую Зан слишком хорошо знал. Розмари была богатой и красивой, ей завидовали. Зан ее уважал, даже восхищался, но не любил. Чувство вины перед Розмари начинало подтачивать его уважение к себе. Только Шаннон могла придать его жизни смысл. Зан твердо пообещал себе, что в наступающем году попытается выбраться из этого тупика. Хотя сейчас от Шаннон его отделял только Ла-Манш, с таким же успехом это мог быть и Тихий океан.

За несколько минут до полуночи к нему подошла Керри. Зан нашел, что вид ее хорошенького личика отвлекает его от тяжелых мыслей.

— Давайте встретим Новый год в танце, — сказал Зан, порывисто подхватив Керри, и бешено закружил по громадному залу, где день вчерашний перемешался с завтрашним.

В полночь оркестр резко прекратил играть, и, усиленный громкоговорителями, раздался голос диктора Би-би-си. Свет ламп потускнел, при первых ударах Биг-Бена люди в зале соединили руки, и сотни голосов хором затянули «В старое доброе время». Из сетки под потолком посыпались воздушные шарики, бумажные ленты обвили Керри и Зана. Он заключил ее в свои объятия и, почувствовав прикосновение ее нежных губ, забыл обо всем на свете. Ритуальный новогодний поцелуй оказался неожиданно страстным.

Застигнутая врасплох, Керри почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног, и ответила ему так же пылко. Вокруг бушевало дикое веселье. Не обращая ни на что внимания, они стояли, потрясенные, и молча глядели друг на друга.

Вечеринка продолжалась до трех часов, и задолго до этого Зан и Керри разошлись в противоположных направлениях. По темной дороге Марк и Керри отправились обратно в Дирборн-Холл, захватив с собой еще одну пару. Пока Марк болтал с ними, Керри делала вид, что дремлет. Она думала о том незабываемом полночном поцелуе, который изменил всю ее жизнь. Керри совершенно отчетливо понимала, что вчера вечером в Рэвенсбери-парк приехала совсем другая женщина. Сейчас Керри одновременно казалось, что она тонет и что она летит. Нынешнее чувство не было тем плотским вожделением, которое Керри испытывала к Линди, оно сильно отличалось от детского увлечения Заном много лет назад и не имело ничего общего с бесхитростной близостью с Марком — и в то же время включало в себя все эти ощущения.

Так вот, значит, что такое любовь, думала Керри.

В новогоднюю ночь, когда в Париже пробило час, Шаннон взглянула на часы, отметив, что в Англии как раз наступила полночь. Сейчас в Рэвенсбери-парк, где Зан встречает Новый год, хор исполняет «В старое доброе время». Шаннон попыталась представить себе, на что это похоже. Она подняла свой бокал и молча выпила за них обоих, уверенная, что в этот момент Зан тоже думает о ней. «В полночь я буду думать о тебе, дорогая», — обещал он, когда звонил на прошлой неделе. Возвращаясь к реальности, Шаннон обвела взглядом темный, прокуренный зал испанского ночного клуба на Монмартре — «Лос бандитос». Когда внезапное изменение планов заставило Амадео покинуть Ле-Турель, где они по традиции проводили рождественские каникулы вместе с Патриком и несколькими близкими друзьями, аргентинец уговорил ее составить ему компанию.

Гитарист еще только настраивался, стоя в углу крошечной сцены, где луч прожектора с трудом пробивался сквозь дымовую завесу. Шаннон перевела взгляд на длинный стол, вдоль которого сидели охрипшие греки и южноамериканцы. Это были гости Амадео — интернациональные пираты с грубыми, словно высеченными топором лицами. Все они, как и сам Амадео, сколотили состояния на морских перевозках, торговле нефтью и недвижимостью. С ними были эффектные женщины — жены или любовницы — одна шикарнее другой. Подобно прекрасным статуям, они с отчужденной усмешкой свысока взирали на происходящее, в то время как мужчины, громко смеясь, жестикулировали, как крестьяне на рынке. Продемонстрировав свое искусство пить красное вино из сосуда, расположенного высоко над его головой, Амадео салфеткой вытер рот и рубашку. Увидев, что Шаннон смеется, он тоже засмеялся и пожал ее руку.

— Неплохо, а, Шанита? У меня давно не было практики. Раньше я мог выпить пол-литра без остановки.

— Стоило сюда прийти хотя бы для того, чтобы это увидеть, — сказала Шаннон, покачав головой. Лицо Амадео оживилось, покраснев от выпитого вика и от удовольствия находиться в обществе самых близких друзей. За все годы Шаннон редко видела его таким, и эта сторона его противоречивой натуры ей нравилась. Именно такого Амадео она когда-то любила — раскованного, щедрого, сердечного человека, не чуждого слабостей.

Гитарист прибавил темп, и в темном клубе послышались аплодисменты. В свете прожектора появилась испанская цыганка, которую представили как «Ла Хойю». Драматически глядя на аудиторию сверкающими темными глазами, она выгнула руки над головой. Грудь цыганки страстно вздымалась, блестящие волосы откинулись назад. Она стояла с гордым видом — красивое чувственное животное. Пренебрежительным жестом отбросив в сторону длинный хвост желтых и черных юбок, цыганка принялась прищелкивать каблуками в ритм жалобным причитаниям «фламенко». Ее пальцы обвили кастаньеты, лицо превратилось в маску презрения, а такт музыки достиг крещендо. Гипнотический ритм нарастал, певец горестно стенал, а луч прожектора переместился к столу Амадео. Цыганка пристально смотрела на Бенгелу, ее каблуки ударяли об пол всего в нескольких сантиметрах от его ног. Все быстрее и быстрее цыганка трясла плечами, пот градом тек по ее лицу и рукам.

Глядя на Амадео, Шаннон почувствовала, как в ней поднимается раздражение. С каким восторгом он смотрит на танцовщицу, как горят его глаза! А она отвечает ему призывным взглядом. Вращая бедрами, цыганка резко наклонила голову набок и опустила руки.

Когда музыка внезапно умолкла, публика разразилась возгласами и аплодисментами. Отвесив глубокий поклон, «Ла Хойя» покинула сцену, волоча за собой хвост черных и желтых юбок.

Глядя ей вслед, Шаннон кипела от негодования: возмутительное и дешевое представление. Наверно, у нее возникло бы такое же чувство, если бы Амадео по дороге домой остановил машину на площади Пигаль и посадил рядом с собой проститутку. Не обращая внимания на ее досаду, Амадео смеялся, обмениваясь с сидящими рядом цыганом и аргентинцем какими-то замечаниями, как понимала Шаннон, явно грубыми шутками. Когда Амадео наконец обратил на нее внимание, Шаннон смотрела на него с ледяным спокойствием, пытаясь скрыть ярость. Амадео схватил ее руку и попытался шутливо поцеловать, но Шаннон ее отдернула.

— Еще вина! — крикнул Амадео официанту. — Все пьем до дна! Шанита, с Новым годом! — возбужденно сказал он, поднимая бокал.