Такого рода постановления, равно как и казуистика риббитов (казуистика прибыли и роста) указывают на глубокое влияние древних теократических пут, которыми был связан оборот, в частности долговое право. Впрочем, весь характер Талмуда доказывает по возможности еще яснее, чем анализ эллинистического социального строя, во всяком случае, одно: что в восточно-эллинистическом мире не существует «социального вопроса» или «социального движения» в каком бы то ни было смысле, какой мы связываем с этим вопросом, что чему-либо подобному там не было и не могло быть места. «Социальные проблемы», которые, как таковые, чувствуются субъективно, в Древнем мире являются политическими проблемами свободного гражданина полиса: опасностью, грозящей гражданскому равенству, деклассированием вследствие задолженности и потери владения. Там, где бюрократическое государство, а затем мировая империя наложили свою руку на свободу граждан, гражданин полиса вступил в круг «подданных», там, правда, рабочий кричит о своем «хлебе насущном», если его ему урезали, арендатор стонет под игом помещика, все вместе под бременем податей и их откупщиков, — но в качестве «социальных проблем», которые должны бы быть разрешены переустройством общества на новых началах, эти беды индивидуумов не ощущаются. Они не вызывают к жизни идеальных построений государства будущего (Zukunftsstaat) (Платон) или идеальных картин прошлого (Ликург[404]), как некогда в эллинском полисе, но переходят в общий аполитизм, который с тех пор остался на Востоке присущим подвластному. Тем более в такие эпохи, как поздняя эпоха эллинизма, к началу императорской эпохи, когда экономическое положение мелкого крестьянина и мелкого бюргера в общем было более сносным и более обеспеченным, чем когда бы то ни было раньше, о «социальных проблемах» могла быть речь меньше, чем когда-либо во всемирной истории. Не только неправильно, но прямо бессмысленно пытаться, например, христианство выводить из «социальных» причин или представлять его одним из отростков античных «социалистических» движений — только потому, что оно, как всякая «религия искупления», привязанность к «миру», а потому и богатство, которое к этому ведет, считает «опасными». Точно так же и наоборот, неумно (töricht) из «отдавайте кесарю кесарево» — выражение самого крайнего индифферентизма в отношении ко всему, относящемуся к государству, как справедливо подчеркнул Tröltsh (Arch. f. Sozialwissensch. В. XXVI) — вычитывать заповедь позитивно-этического поведения по отношению к государству. Освобождение от мысли о национально-теократическом иудейском государстве, с одной стороны, а с другой стороны — отсутствие «социальных» проблем (в древнем смысле) для его приверженцев были ведь как раз теми основными условиями, при которых вообще христианство стало «возможно». Как раз вера в то, что римское господство будет продолжаться до конца дней и, следовательно, в бессмысленность «социально-реформаторской» работы, отвращение ко всякой «классовой борьбе» были почвой, из которой вытекала христианская, чисто этическая и благотворительная, чуждающаяся мира «любовь к ближнему».

Углубляться в рассмотрение италийской и специально этрусской доисторической эпохи здесь нет надобности, а для меня было бы и невозможно. Что касается этрусков, то археологи совершенно опровергли все результаты работ Гельбига, не сделав, однако, возможным окончательное решение вопроса (пока не прочтена ни одна из примерно 8000 их надписей). Основанная на остроумных соображениях и защищаемая Фуртвенглером, Модестовым, Скучом и другими гипотеза о проникновению этрусков к морю из восточносредиземноморской области на постороннего человека всегда производит такое же впечатление, как и гипотеза о том, что родиной норманнов является Сицилия, возникшая только потому, что норманны утвердились было (как это вполне установлено) в районе Сицилии (так же, как и «Турша» египтян в Восточном море) и постоянно давали там морские сражения (что, впрочем, сделали и эллины до самой Корсики и еще дальше за ней). Что специфически этрусская городская культура (Poliskultur) быстро расцветает и из области возле Тарквиний и Цере[405] распространяется внутрь страны, это, однако, вполне соответствует общей схеме: это могло быть, как и во всяком другом месте, следствием торговли и никем из исследователей не оспариваемого эллинского влияния. Все же важнейшие основания для этих утверждений лежат в таких областях, которые может обозреть только специалист (тождество гаруспиций[406] с вавилонскими явлениями подобного рода и древняя традиция самих этрусков являются действительно самыми вескими аргументами в пользу этого — более важными, чем техника земляных работ, — отсутствие всякого следа родственных этрускам народов или пережитков этрусской культуры на Востоке, в то время, как на Западе этруски выступают немедленно же как культуртрегеры, но при этом свое письмо заимствуют у греков, — самое веское основание против этого). Строго аристократически (на роды) и согласно родословному дереву расчлененное, замкнутое теократическое государство (die theokratische Adelsstaat) этрусков несомненно дало римлянам (по их собственному мнению) многое: технику межевания полей и, кроме того, может быть, развитие клиентелы, в связи с чем утверждается авторитарное положение магистратуры (и главы семьи? — в Этрурии господствует метронимия); все это в то время, когда Рим (название которого, как и древние названия фил: Tities, Ramnes, Luceres, в настоящее время толкуются, как этрусские) был городом, которым владели этрусские цари, — но в какой мере? Об этом спорят, как и прежде. Во всяком случае развитие этрусков не пошло в направлении к полису гоплитов (Hoplitenpolis), с другой стороны, сабелы[407] не прошли пути развития от крестьянского государства к городу-государству, и поэтому и те, и другие покорились гоплитской дисциплине Рима.

Выставлять догадки об эпохе царей и о природе царской власти — не мое дело. Были ли «celeres» (от κέλης — лошадь) древней дружиной царя (легенда о «разбойниках» соответствует, см. выше, другим аналогиям), произошло ли, далее, положение «fabri» в войске центурий (где они соответствуют первому — согласно другому взгляду, второму — имущественному классу) из военных литургий, поселенных царем демиургских родов или впервые явилось продуктом нового устройства государства на базисе гоплитского войска, этого, конечно, просто нечего рассматривать.

И ранняя эпоха аграрного развития «свободного» римского полиса окутана мраком. Мы можем признать, что положение единственно полноправных в феодальном городе-государстве ранней эпохи патрицианских родов покоилось на такой же экономической основе, как и господство родов в эллинских городах: на владении скотом и рабами, с одной стороны, и на монополизации посреднической торговли — с другой: уже до-сервиева, а, во всяком случае «сервиева» стена[408] (с IV в. до P. X.) окружает пространство, которое к территории тогдашнего Рима (особенно, если видеть ее в «ager Romanus» [Римском поле]) имеет слабое отношение. Рим в раннюю эпоху не вышел еще в сколько-нибудь значительной мере из стадии пассивной торговли: в руках иностранных купцов находился привоз греческих, финикийских, карфагенских товаров и вывоз полученных в обмен на них рабов и сырых продуктов (сырья). Город долгое время после того, как он уже вступил в широкий торговый оборот в Средиземном море, оставался без флота и без монеты из благородного металла. Господствовавший над сельским округом феодальный город-государство — по-видимому, в основных чертах своих военно-политических порядков в значительной мере однородный с греческими городами-государствами и отличавшийся от них только со страшной силой утверждавшейся дисциплиной и, следовательно, широтой власти, которой была наделена магистратура — в своей аграрной основе так же для нас не ясен, как это надо сказать и о большинстве городов-государств в Элладе.