Я избрал вас и предлагаю вам рука об руку продолжать жизненный путь. Я – сила, и вы – сила. Вместе мы горы сдвинем. Я еще четыре года назад решил, что так будет. Вы будете добрым товарищем. Вы тоже должны поступить в телеграфное ведомство. У вас будут тогда обязанности, к которым надо относиться строго. Это вырабатывает характер. В жизни я испытал много разочарований, но теперь у меня есть путеводная звезда. Ну, по рукам, что ли! Вместе на борьбу, на жизнь, на работу!»
Внизу, постскриптум, было написано:
«Извиняюсь, что письмо такое деловое. Но дело прежде всего. Теперь, когда мы с главным покончили, я вам напишу второе письмо, обращая преимущественное внимание на свои ощущения».
Окончив читать, Людмила бережно сложила письмо, заперла в шкатулку, погасила лампу и легла в постель.
VIII
К восьми часам вечера квартира Антона Антоновича была ярко освещена. Стол в столовой отодвинули; все хозяйство Антона Антоновича пошло в ход, скатерть сияла белизной, стаканов было вдоволь. Прислуживал сторож Демьяныч, единственный русский во всем штате телеграфистов. Демьяныч туземцев не то что презирал, а как-то совсем не считал людьми, избегал непосредственных отношений с ними и зорко следил, чтобы они не ели из одной посуды с ним или господином начальником.
Демьяныч ухаживал за господином начальником, сам готовил ему кушанье, смотрел за хозяйством, но в его отношении заметно было недоверие и даже легкое презрение. Для него начальник был, хотя и человек, но не совсем настоящий немец, не соблюдавший русских обычаев, редко бывавший в церкви. Демьяныч как-то соболезновал своему хозяину и только из жалости ходил за ним. Все-таки человек, а кто ж ему, кроме Демьяныча, сделает? Не зверюшек же этих к себе допускать!
Демьяныч был еще не стар, имел длинные желтые усы и серьезное лицо. Горный климат ему не принес пользы; он худел с каждым годом и напоминал сухую рыбью кость.
– Демьяныч, а сыр, масло, свежие чуреки… Готово у тебя?
– Некуда торопиться, ваше высокоблагородие, – равнодушно отвечал Демьяныч. – Еще и гостей никого нет, а сказывали, вначале читать будете.
Наконец гости стали сходиться.
Пришли студенты, явился и казацкий офицер с двумя тетрадями огромной величины. Офицер повертывался так быстро, что каждый раз полы его черкески разлетались, и дамы чувствовали ветер. Офицер говорил, что все его стихи более или менее известны и он решительно не знает, что прочитать.
Тогда Ламме грустно предложить офицеру прочесть «Пташку», которая несомненно лучшее из его лирических стихотворений.
В длинной зале, вокруг овального стола с лампой посередине, собиралось все больше и больше любителей искусства.
Антон Антонович боялся за московского корреспондента – вдруг не придет? А это было бы очень важно. Но корреспондент пришел, маленький и поджарый, в черной жакетке. Только, несмотря на всю любезность Антона Антоновича, держал себя довольно странно – не то небрежно, не то презрительно. Может быть, впрочем, это было просто московское обыкновение.
Дам пришло мало: только Людмила с теткой да поэтесса Манлиева.
Усевшись кругом, все молчали.
– Что ж, господа, надо бы начинать! – сказал Антон Антонович, который все время пересаживался с одного стула на другой и вообще был в заметном волнении.
– Я не начну, – сказала Манлиева. – Я буду читать последняя. Я приготовила прозу на этот раз.
– Можно узнать, что именно? – любезно обратился к ней одесский студент, который неожиданно для всех тоже оказался поэтом.
– Как вам сказать? Это не новелла и не повесть… Называется просто: «Размышления над трупом». Высказано несколько мыслей… Тут всего пятьдесят четыре страницы разгонистого почерка.
У студента по лицу прошла какая-то тень, но он улыбнулся. Решено было, что начнет хозяин.
Антон Антонович немедленно принес свою книгу и, порой сбиваясь, но стараясь быть спокойным, прочел свое «Розовое видение» и «Невозвратное время», очерки осенних дней. Все знали, что «Розовое видение» написано Людмиле, и смотрели на нее с любопытством. Она была равнодушна и молчала.
Когда Антон Антонович кончил и ему принялись хлопать, она встала, прошла через залу и села на открытое темное окно. Ночь была безлунная и свежая, сквозь черные деревья сада чуть блестели звезды. О чем думала Людмила – не догадывался даже сам Антон Антонович, тем более что лицо ее, как всегда, казалось беззаботно веселым.
Читал Ламме убитым голосом что-то о ранней смерти поэта. Потом принялся читать казацкий офицер. Прочел автобиографию в стихах, дневник в стихах, что заняло часа полтора, наконец приступил к «Пташке».
Но «Пташка», к общему изумлению, оказалась так плоха, что сам офицер сконфузился и стал извиняться, говоря, что он, собственно, не лирик и призвание его – сатира. Стал читать «сатиры» – и тут выяснилось, что симпатии автора главным образом на стороне кахетинского вина:
У нас знакомый – незнакомый –
Пей кахетинское вино! –
с жаром заключал офицер каждую строфу, и полы черкески разлетались, и дамы чувствовали ветер.
Всем стало легче, когда принялся читать одесский студент. Стихи студента были совсем другого характера, чем стихи Ламме. Вместо печали и дум о смерти тут все полно было самой сильной энергии:
За идею свою
Я как барс постою!
И все хлопали, а студент был красен и взволнован.
Пробило уже одиннадцать часов, когда Манлиева начала свои «Размышления над трупом». Гости точно сразу опустились и как будто даже уменьшились в своих креслах. Но неизбежному приходилось покоряться.
Самовар перекипел, Демьяныч сердился, а Манлиева читала и читала. Но зато, когда она кончила, все были так благодарны ей, что не знали, чем выразить свое расположение. И отрадно у всех на душе стало: спасибо Манлиевой – она кончила! Манлиева разливала чай и была героиней вечера.
Когда гости разошлись, Антон Антонович не знал, что думать: удался вечер или не удался? Как будто и хорошо, а между тем что-то не то.
Впрочем, Антону Антоновичу некогда было предаваться размышлениям о вечере. Он прошел в спальню и нетерпеливо развернул тонкую бумажку. Эту бумажку ему передала Людмила, прощаясь. Там стояло всего несколько слов:
«Завтра я уезжаю в город. Вернусь не позже четверга. В пятницу, в шесть вечера, будьте у нас. Мы пойдем на нижнюю дорожку. Я чувствую, что нам необходимо поговорить по душе. Приходите. Я верю вам. Я жду. Л.».
IX
Прошло два дня. Дождь лил как из ведра. Все кругом потускнело, горы спрятались за серыми, пушистыми облаками, маленькая речка шумела и пенилась, на дороге было грязно. Музыка играла на веранде, и часто порыв ветра сдувал капли с листьев дикого винограда прямо на ноты какого-нибудь солдата. Несчастные музыканты ежились в своих белых рубахах: было очень сыро и холодно.
Антон Антонович, исполнив свои утренние обязанности, непременно уходил гулять. Так уж было заведено, и дурная погода для него ничего не значила.
Накануне приезда Людмилы Антон Антонович был в самом радостном настроении. Он погулял в парке, пошутил с библиотекарем, посмотрел на небо – а небо, кажется, собиралось опять сделаться ясным – и мирно возвращался домой.
Обедать он сегодня должен был один, потому что вся его «молодежь» уехала рыбу ловить на большое озеро, за 60 верст. Собирались вернуться не раньше трех дней. Даже Ламме они взяли с собою.
Антон Антонович думал о Людмиле.
– Завтра она приедет, вечером. Послезавтра пятница. Я аккуратен как часы. Без десяти шесть можно выйти из дома, если идти не торопясь.
Мечтая о завтрашнем дне, Антон Антонович дошел до своей калитки, миновал двор и уж собирался войти в комнаты, как вдруг на пороге увидел испитое лицо Демьяныча, озаренное на этот раз счастливой улыбкой.