Противоречивость позиции А. П. Козлова заключается в следующем.
Во-первых, нелогично допускать возможность соучастия с косвенным умыслом только при распределении ролей между соучастниками, но исключать косвенный умысел при совершении преступления преступной группой, которую А. П. Козлов не признает соисполнительством[326].
Во-вторых, необходимость ссылки на ст. 33 УК в соответствии с законом зависит от роли, выполняемой соучастником, а не от вида умысла, с которым он действует.
В-третьих, автор не дает указаний, на какую часть ст. 33 УК нужно ссылаться при оценке действий соучастника, совершенных с косвенным умыслом. Если имеется в виду часть вторая, то непонятно, почему на эту норму нужно ссылаться при оценке действий соучастника, совершенных только с косвенным умыслом, а не в принципе при квалификации действий любого соисполнителя. Ссылка на иную часть ст. 33 УК вообще недопустима, если участник группы выполнял роль исполнителя, пусть даже, как допускает А. П. Козлов, с косвенным умыслом.
Общей ошибкой ученых, полагающих, что соучастие возможно и с косвенным умыслом, является то, что они механически используют законодательную формулу умысла для раскрытия содержания вины при соучастии, не учитывая качественной специфики соучастия как особой формы преступной деятельности.
Так, П. Ф. Тельнов писал: «Интеллектуальные элементы умысла соучастника включают: а) сознание общественной опасности собственного деяния; б) сознание общественно опасного характера деяния других соучастников (минимум еще одного); в) предвидение наступления совместного преступного результата. Волевой элемент его умысла образует желание совместного достижения преступного результата или сознательное допущение его наступления»[327]. Из приведенного высказывания видно, что автор, как и другие ученые, допускающие возможность соучастия с косвенным умыслом, исходит из волевого отношения соучастников к наступлению общественно опасных последствий совершаемого сообща преступления, явно переоценивая их значение для характеристики соучастия. Подобная переоценка последствий приводит некоторых исследователей к недопустимому отождествлению результата преступления как объективного признака с целью соучастников как признаком субъективным[328].
Основной недостаток конструкции косвенного умысла при соучастии заключается в том, что она не отражает психического отношения (интеллектуального — почти, а волевого — совершенно) к главному признаку соучастия, выражающему специфическую особенность этого института, а именно: к факту объединения нескольких лиц для совместного совершения одного и того же преступления. Кроме того, она оставляет вне поля зрения соучастие в преступлениях с формальным составом, составляющих преобладающее большинство.
Некоторые сторонники допущения косвенного умысла при соучастии исходят из того, что вид умысла соучастника определяется его психическим отношением не к общественно опасным последствиям, а к преступным действиям исполнителя, которые, по их мнению, могут быть либо желаемыми, либо сознательно допускаемыми[329]. Но и эта точка зрения не ставит в центр психического отношения соучастника главную особенность института соучастия — совместность преступных действий соучастников. «Конструктивным элементом умысла соучастников является намерение совершить преступление или участвовать в его совершении… Поэтому стоит еще раз подчеркнуть: намерение возбудить в другом лице решимость совершить преступление или содействовать ему всегда свидетельствует о наличии у соучастника прямого умысла независимо от целей и мотивов, сопутствующих ему»[330].
Определяющая особенность состава соучастия в преступлении заключается в том, что к преступной деятельности исполнителя присоединяется деятельность иных соучастников, которая в силу этого тоже приобретает преступный характер. Поэтому «разграничение прямого и косвенного умысла по волевому отношению к преступному результату не может быть признано существенным для решения вопроса об ответственности за соучастие»[331]. Вид умысла соучастника должен определяться волевым отношением к факту объединения преступных действий, то есть к факту, выражающему юридическую сущность соучастия. Присоединиться к сообща совершаемому преступлению возможно только по собственному желанию. «Субъект, сознавая, что его действия вызывают в другом лице решимость совершить преступление, или укрепляют эту решимость, или содействуют ее проявлению вовне, действует так, а не иначе только потому, что он хочет так действовать. Как бы субъект внутренне отрицательно ни относился к деятельности исполнителя, сознательно содействуя преступлению, он желает этого содействия»[332].
Итак, вид умысла при соучастии определяется волевым отношением не к последствиям преступления, а к факту совместности совершения преступления и может проявляться только в желании, то есть свидетельствовать о прямом, а не косвенном умысле. Его интеллектуальный элемент включает: 1) осознание общественно опасного характера своих действий или своего бездействия; 2) осознание способа содействия преступлению или способа воздействия на исполнителя (то есть факта и характера участия в преступлении совместно с другими лицами); 3) осознание общественной опасности и характера совершаемого исполнителем преступления (что включает и предвидение общественно опасных последствий в преступлениях с материальным составом). Волевой элемент умысла соучастников может заключаться только в желании именно избранным способом принять участие в совместном совершении данного преступления. При конструировании косвенного умысла при соучастии волевой элемент умысла нередко «подменяется нюансами эмоционального отношения соучастника к преступным действиям и последствиям деяния исполнителя… Нельзя смешивать эмоции субъекта с его волей. Соучастник может негодовать и осуждать или, наоборот, радоваться и поощрять действия исполнителя, но если он сознательно содействует его преступной деятельности, то делает это с прямым умыслом»[333]. Поэтому нельзя не согласиться с М. И. Ковалевым, полагающим, что волевой элемент умысла соучастников характеризуется только желанием видеть преступление совершенным, а значит «современная доктрина и законодательство должны исключить возможность косвенного умысла при соучастии»[334].
К числу важных аспектов проблемы соучастия относится вопрос о пределах вменения каждому из соучастников юридически значимых обстоятельств совместно совершенного преступления. Ключевым для решения этой проблемы является понятие объема вины, то есть совокупности психических отношений ко всем юридически значимым объективным свойствам совершенного общественно опасного деяния. Каждому отдельному соучастнику могут быть поставлены в вину лишь те юридически существенные обстоятельства, которые охватывались его сознанием. Из этих обстоятельств первостепенное значение принадлежит самому факту совместности преступных действий. О соучастии речь может идти только в тех случаях, когда каждый из участников преступления осведомлен о том, что преступление совершается им не в одиночку, а сообща с другими лицами. Однако некоторыми учеными данное требование рассматривается как обязательное не для всех соучастников. Так, по мнению Ф. Г. Бурчака, Б. А. Куринова, Г. А. Кригера, В. С. Комиссарова, А. П. Козлова[335] и некоторых других, требование взаимной осведомленности о преступной деятельности других лиц, участвующих в совершении преступления, является обязательным только при соисполнительстве. При других же формах соучастия достаточно того, «что подстрекатель и пособник знали о преступлении, которое готовился совершить исполнитель, и сознательно подстрекали или способствовали его совершению. Что же касается требования осведомленности исполнителя о деятельности подстрекателя, пособника и организатора, то такое условие не вытекает из юридической природы института соучастия»[336]. Исходя из достаточности односторонней субъективной связи между соучастниками, сторонники этого мнения допускают возможность «замаскированного», «тайного» подстрекательства или пособничества, о котором «исполнитель» даже не подозревает.
