В несколько измененном виде это положение воспроизведено и Пленумом Верховного Суда РФ, который в постановлении от 22 апреля 1992 г № 4 разъяснил, что деяние может квалифицироваться как изнасилование несовершеннолетней или малолетней, «когда виновный знал или допускал, что совершает насильственный половой акт с несовершеннолетней или малолетней»[241]. Как видно из приведенного суждения, Пленум Верховного Суда РФ уже не признает возможности отношения к названным квалифицирующим признакам в виде небрежности, но все еще допускает возможность косвенного умысла по отношению к ним.
Изложенная позиция не соответствует теоретическому понятию и психологической сущности, а также законодательному описанию умысла и неосторожности, поэтому подвергается обоснованной критике со стороны известных ученых. Так, А. Я. Светлов пишет: «Психическое отношение к отдельным объективным признакам состава не следует называть «умыслом» или «неосторожностью», поскольку закон употребляет эти понятия лишь для обобщенной характеристики деяния в целом»[242]. Аналогичное мнение отстаивал и П. С. Дагель: «Формы вины характеризуют отношение виновного к деянию и вредным последствиям в целом, то есть в целом к совершенному преступлению. Поэтому они не могут рассматриваться только по отношению к одному из признаков, который характеризует какой-либо из элементов состава преступления»[243].
Все объективные признаки преступления, за исключением последствий, осознаются либо не осознаются субъектом, то есть составляют предмет интеллектуального, а не волевого отношения, а само это отношение не является ни умыслом, ни неосторожностью. Поэтому конструирование двух форм вины на основе неоднородного психического отношения к чему-либо, кроме последствий, теоретически несостоятельно.
Таким образом, научно необоснованным является построение неосторожной вины по отношению к таким квалифицирующим признакам, как особые свойства объекта (возраст потерпевших при изнасиловании), способ совершения преступления (например, общеопасный), обстановка (например, условия стихийного бедствия) и т. п. При совершении умышленного преступления лицо может относиться неосторожно по отношению только к одному квалифицирующему признаку — последствию, а «иные квалифицирующие обстоятельства умышленного преступления могут вменяться в вину только тогда, когда преступник заведомо знал о наличии этих обстоятельств»[244]. Отвергая возможность вменения при совершении умышленных преступлений таких обстоятельств, о которых лицо не знало, но могло и должно было знать, Г. А. Кригер писал: «Поскольку умышленное деяние предполагает осознание лицом общественно опасного характера своих действий, то, видимо, все обстоятельства, влияющие на характер общественной опасности, должны быть известны лицу»[245].
Действительно, никакое преступление не может быть признано умышленным, если субъект не осознает характера объекта либо тех обстоятельств объективной стороны, которые существенно влияют на характер и степень общественной опасности деяния. Ведь по законодательному определению умысел характеризуется осознанием общественной опасности совершаемого деяния. А применительно к квалифицированным составам это требование означает осознание повышенной общественной опасности деяния, что предполагает обязательное знание субъектом тех фактических обстоятельств, которые и повышают эту опасность. Не случайно высшие судебные органы необходимым компонентом умышленного преступления обычно считают знание виновным не только основных, но и квалифицирующих обстоятельств. Например, такую позицию занял Президиум Верховного Суда РСФСР по делу X., осужденного Кемеровским областным судом по ч. 4 ст. 117 УК РСФСР. Президиум переквалифицировав содеянное по ч. 3 ст. 117 УК на том основании, что X. не знал, что потерпевшая является малолетней, а внешне она выглядела на 17–18 лет[246]. Эта позиция разделяется и Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РФ, которая по конкретному делу указала: «Если умысел виновного был направлен (курсив мой. — А. Р.) на получение взятки в крупном размере и заранее было обусловлено, что она будет получена по частям, то при получении хотя бы части взятки содеянное должно квалифицироваться как оконченное преступление в виде получения взятки в крупном размере»[247].
Итак, психическое отношение к квалифицирующим последствиям может быть чаще всего неосторожным либо — значительно реже — умышленным. Все прочие, помимо последствий, квалифицирующие обстоятельства, характеризующие особые свойства объекта или объективной стороны преступления, могут быть вменены лишь при условии, что виновному было известно о наличии этих обстоятельств.
§ 3. Субъективная ошибка и квалификация преступлений
С принципом субъективного вменения непосредственно связан вопрос о субъективной ошибке. «Ошибка — это заблуждение лица относительно объективных свойств общественно опасного деяния, которые характеризуют его как преступление. Иначе говоря, это заблуждение лица относительно характера и степени общественной опасности совершаемого деяния и его противоправности»[248]. Нужно сказать, что для определения субъективной ошибки в юридической литературе использовались различные понятия со сходным значением. Некоторыми учеными ошибка характеризуется как заблуждение лица относительно фактических или юридических свойств совершаемого деяния[249]; другими она характеризуется как неверное представление о фактических или юридических признаках совершаемого деяния[250], третьи определяли ее как неверную оценку субъектом своего поведения[251]. Хотя отдельные ученые настроены резко критически против использования разных понятий для характеристики субъективной ошибки, думается, употребление различных терминов для определения субъективной ошибки вполне допустимо во избежание многочисленных терминологических повторений, а тем более для характеристики разных ее видов и значений. Ведь не мешает же употреблению в литературе и в обыденном лексиконе понятия «верблюд» то обстоятельство, что для его обозначения в арабском языке используется свыше сорока названий.
Классификации субъективных ошибок уделялось много внимания еще в русском дореволюционном уголовном праве. Так, Н. С. Таганцев, положив в основу деления предмет, относительно которого возникает заблуждение, различал ошибку, относящуюся к фактическим обстоятельствам, и ошибку, относящуюся к законоположениям[252], а П. П. Пусторослев к этим двум видам добавлял еще и ошибку в лице или предмете[253]. Используя другие классификационные критерии, Н. С. Таганцев выделял ошибки в силу неведения и неправильного представления, извинительные и неизвинительные[254] и проч. Немало трудов посвящено вопросу о субъективной ошибке и в более поздней отечественной правовой литературе. Так, В. Ф. Кириченко различал субъективные ошибки: а) относительно обстоятельств, являющихся признаками состава преступления; б) относительно общественной опасности деяния и в) ошибку в праве, или юридическую ошибку[255].
Более развернутую классификацию субъективных ошибок предложил П. С. Дагель, классифицировав их: а) по предмету — на ошибку юридическую и фактическую; б) по причинам возникновения — на извинительную и неизвинительную; в) по своей значимости — на существенную и несущественную; г) по степени оправданности — на виновную и невиновную[256].
