Один индеец высыпал из охотничьей сумки кости. Было решено, что трое, которые выкинут меньшее число очков, должны пожертвовать собой. В продолжение этой игры индейцы оставались совершенно спокойны, ни одной мышцей лица не выдавая, что происходит в их груди.

Первым попытал счастье Дикий Козел. Встряхнув кости, он высыпал их на песок; его черные глаза бегло следили за ними. Ни один мускул на его лице не дернулся.

— Двадцать четыре! — сказал Метис, пересчитав очки, между тем как отец его, который был немного ученее своих диких товарищей, записал это число на песке.

Так как не было никакой возможности отозвать назад четверых воинов, которые стерегли равнину, не подвергая их верной смерти, то они, естественно, не удостоились бросания жребия.

Второй воин метнул за Диким Козлом.

Этот почти не удостоил себя труда перетряхнуть косточки на руке и тотчас бросил их на песок.

— Семь! — воскликнул Метис.

— Воины будут оплакивать смерть Каменного Сердца, — произнес индеец, затягивая свою предсмертную песнь. — Они скажут, что он был герой.

После индейца, от которого отвернулась судьба, не замедлили и прочие исполнить эту формальность.

Семь и двенадцать очков — самые меньшие числа, которые уже были выкинуты; оставался лишь один индеец, не бросавший жребия.

Не было никакой вероятности, чтобы он был столь же несчастлив, как Каменное Сердце; так как высшее число после двенадцати было семнадцать, и этот последний индеец мог надеяться получить больше очков.

Тем не менее апах, которому приходилось бросать жребий последнему, несмотря на величайшие усилия проявить волю, не мог не обнаружить дрожанием руки своего малодушия.

Стоявшие кругом воины заметили это. Американец нахмурил брови, между тем как его сын презрительно скалил зубы; среди индейцев пробежал глухой ропот.

Рука воина, уже готовая высыпать кости, опустилась, и молодой индеец, окинув прочих зрителей печальным и задумчивым взором, произнес как бы в оправдание своей слабости:

— В хижине Степного Вздоха остались молодая жена, которая находится там только девять месяцев, и сын воина, который только в третий раз видит солнце.

И молодой апах бросил кости.

— Одиннадцать! — крикнул почти с радостью старый разбойник, находя странным, что можно любить свою жену и дитя.

— Горе и холод сделаются обитателями хижины Степного Вздоха, — прибавил индеец тихим, музыкальным голосом, который оправдывал его прозвание.

Бедняк погрузился в думы о двух слабых существах, которые в скором времени должны лишиться любви и защиты воина. Он тихо уселся в стороне, между тем как прочие перестали обращать на него внимание.

Метис с торжественностью глядел на отца, на лице которого мелькнула жестокая усмешка.

Но так как по плану Метиса индейцам приходилось идти на смерть одному за другим, то решено было опять бросать жребий, в каком порядке следовать друг за другом.

При вторичном бросании костей Степному Вздоху выпало быть последним.

Пока апахи совещались, солнце начало клониться к западу. Сухой, знойный ветер дул порывисто, гоня перед собой белые облака.

Черные коршуны поспешили укрыться между скал, предчувствуя близость бури.

— Как ты думаешь, сколько нас окружает индейцев? — спросил Розбуа испанца.

— Трудно сказать, — ответил Хозе. — Меня смущает мысль о том, какую дьявольскую шутку предложили индейцам этот хитрый Метис и его кровожадный папаша. Ты, верно, слышал их крик так же, как и я; они что-нибудь да придумали, ведь недаром эти краснокожие черти так торжествующе завыли у костров.

— С нашей стороны приняты все меры предосторожности, какие только можно придумать, — заметил Фабиан. — А когда человек исчерпал свои возможности, то ничего более не остается, как покориться судьбе.

— Ну так покоримся судьбе, — кивнул Хозе. — Но я чувствую жгучую жажду. Вы там ближе всех к водопаду, дон Фабиан, зачерпните, пожалуйста, воды в тыкву, которую я привязал на шомпол.

Фабиан подполз к водопаду, вытянул руку вперед и наполнил водой тыкву, которая пошла по кругу. Едва охотники утолили жажду, как Хозе вспомнил, что ничего не ел с самого утра, но Розбуа заметил, что припасы надо экономить.

Бойницы, устроенные охотниками, защищали от неприятельских пуль лишь тогда, когда они лежали на земле, но едва охотники немного приподнимались, их легко можно было видеть со стороны засады.

Прошло немало времени, и наступила минута, когда глаза охотника заметили движение на вершине утеса. Кустарник, покрывавший вершину скалы, на которой находились индейцы, заметно шевелился. Вскоре в ветвях мелькнул плащ буйволовой кожи.

— Ба! — воскликнул Розбуа. — Вот и начало новой военной хитрости; впрочем, может быть, это лишь уловка для отвлечения нашего внимания со стороны, где грозит более серьезная опасность.

— Опасность грозит именно с этой стороны; можешь быть уверен, — возразил Хозе. — Если прибавить к этой шкуре еще пять или шесть других шкур, то двое людей, стоя на коленях, могут очень легко поместиться позади такого укрепления, которое непроницаемо для наших пуль, как бы ни было мало расстояние, отделяющее нас друг от друга.

Пока Хозе рассуждал таким образом, вторая шкура, накинутая невидимой рукой на первую, как бы послужила доказательством правоты его слов.

— Что бы из этого ни вышло, — заметил канадец, — однако я внимательно наблюдаю за кустарником, и между листьями не может мелькнуть ни один глаз без того, чтобы я тотчас не увидел его.

Прошло немного времени, и к прежним двум буйволовым шкурам присоединилась третья, а вскоре за ней последовали еще пять других шкур, обращенных попеременно то кверху, то книзу шерстью.

— Эти шкуры, покрытые густым волосом, и впрямь непроницаемы для наших пуль, — сказал Фабиан.

— Нет сомнения, что это дело рук разбойника Метиса, — проворчал Хозе. — Наших глаз не хватит, чтобы уследить за всем, что будет твориться за броней из буйволовых шкур.

— Да! — сказал канадец. — Вон там шевелится кустарник, но так незаметно, что индеец, который там скрывается, верно, полагает, будто мы сочтем это колебание за дуновение ветра.

Место, на которое указывал Розбуа, находилось на крайнем конце утеса, напротив того выступа, где возвышался вал из буйволовых шкур. Выдавшийся там немного вперед огромный камень прикрывал небольшое отверстие, через которое один человек почти безопасно мог рискнуть высунуться вперед, чтобы посмотреть вниз.

— Ба, — заметил Хозе, — не заботься об этом бездельнике, а следи за Метисом и его гнусным отцом.

— Нет, говорю тебе, — возразил Розбуа. — Провидение отдает в наши руки человека, который виновен во всей этой дьявольской шутке. Видишь ты его?

Позади выдающегося вперед камня сидел, прижавшись на корточках, человек, которого с трудом можно было заметить за густым зеленым кустарником. Острый глаз старого охотника скорее угадывал цель, нежели замечал ее контур.

Человек оставался недвижим и не имел смелости отодвинуть ветку закрывающего его куста.

— Целься немного в сторону, Хозе, — крикнул канадец. — Вот так! Хорошо!!!

Выстрел из ружья испанца заглушил его слова.

Барайя, пораженный в голову, вытянулся, точно раненая змея. Ему не было никакой возможности удержаться, и он мгновенно покатился с утеса, оборвав кусок зеленого дерна, покрывавшего склон.

— Теперь бездельник торчит по горло в золоте, — сказал Хозе.

— Всевышний справедлив! — прибавил — старый охотник.

— Пусть теперь дьявольский Метис поищет сам сокровище, которое ему обещано, — хмыкнул испанец. — Как видно, я хорошо сделал, что прикрыл дерном обнаженную породу в долине.

Между тем небо заволокло тучами, эхо повторило первый глухой раскат отдаленного грома.

— Это будет страшная ночь, — сказал Розбуа. — Нам придется бороться не только с людьми, но и со стихией. Фабиан, глянь, хорошо ли закрыт наш порох, да осмотри равнину и удостоверься, где теперь четверо негодяев? Не у своих нор?