Мартынов, с непогасшей ещё улыбкой на лице, подошёл к столу.

— Я не мальчик, Виктор Семёныч. Эти штуки мне знакомы. Но пора бы с этим кончать, право! На каком основании ты предлагаешь пересчитать им натуроплату по высшей группе?

— На том основании, что стране нужен хлеб!

Мартынов закурил, помолчал, стараясь взять себя в руки, не горячиться.

— Во «Власти Советов» урожай, конечно, выше, чем в других колхозах. Но всё же на девятую группу они не вытянули. И убрали они хорошо, чисто, никаких потерь. А что на двух полях у них озимую пшеницу и ячмень прихватило градом — то не их вина. Почему же теперь им — девятую группу, да ещё задним числом? Что Опёнкин колхозникам скажет?

— Пусть что хочет говорит. Нам нужен хлеб. Чего ты болеешь за него? Старый зубр! Вывернется!

— Знаю, что убедит он колхозников, повезут они хлеб. Но объяснение остаётся одно: берём с них хлеб за те колхозы, где бесхозяйственность и разгильдяйство.

Вошёл председатель райисполкома Иван Фомич Руденко, в одной гимнастёрке, без фуражки, — перебежал через двор. Райсовет помещался рядом, в соседнем доме.

— Здорово, Виктор Семёныч! С приездом! Гляжу в окно — знакомая фигура поднимается по ступенькам. Недогулял?

— Привет, Фомич. Недогулял.

Руденко посмотрел на хмурое, рассерженное лицо Борзова, на нервно покусывавшего мундштук папиросы Мартынова.

— С места в карьер, что ли, заспорили? Может, помешал?

— Нет. — Борзов вышел из-за стола, не глядя на Руденко, подвинул ему стул. — Садись. Ну продолжай, Мартынов.

— А что мне продолжать. — Мартынов затушил окурок в пепельнице и встал. — Как член бюро голосую против. — Обратился к Руденко. — Предлагает дать девятую группу Опёнкину и другим, кто выполнил.

— Ну-у? — неопределённо протянул Руденко, — Это надо подумать…

— Чтоб и в тех колхозах, где люди честно трудились, и где работали через пень колоду, на трудодни хлеба осталось поровну!.. Я тоже знаю, Виктор Семёныч, что стране нужен хлеб, — продолжал Мартынов. — И план районный мы обязаны выполнить. Но можно по-разному выполнить. Можно так выполнить, что хоть и туго будет потом кое-где с хлебом, но люди поймут, согласятся: да, это и есть советская справедливость. У наших агитаторов будет почва под ногами, когда они станут с народом говорить: «Что заработали, то и получайте». И пусть рядом, во «Власти Советов», люди втрое больше получат хлеба! И нужно строить на этом политику! А можно так выполнить, что!.. — Мартынов махнул рукой, заходил по кабинету.

Да, Виктор Семёныч, как бы не зарезать ту курочку, что несёт золотые яички, — сказал Руденко.

Борзов сел опять за стол.

— Хорошо. Подсчитаем, что мы сможем вывезти из других колхозов, не трогая этих. — Провёл пальцем по первой графе с наименованиями колхозов. — Какой возьмём? Ну вот — «Рассвет». Сколько у них есть на сегодняшний день намолоченного зерна?

— Нет ничего, — ответил Мартынов. — Они до дождей хорошо возили, всё подбирали, что за день намолачивали. Скошенный хлеб у них в скирдах. И не скошено ещё процентов десять.

— Их МТС подвела, — добавил Руденко. — Дали им молодых комбайнеров, курсантов. Новые машины, а больше стояли, чем работали.

— Так. Значит, в «Рассвете» нет сейчас зерна. А хлебопоставки у них на…

— На шестьдесят два процента, — подсказал Руденко.

— В «Красном пахаре» как?

— Такое же положение.

— «Наш путь»?

— Там хуже дело, — подошёл к столу Мартынов. — Не скошено процентов тридцать, и скошенный хлеб не заскирдован… У них же нет председателя, — помолчав, добавил он. — В самый отстающий колхоз послали самого ненадёжного человека. В наказание, что ли? За то, что завалил работу в промкомбинате?..

— Так… «Вторая пятилетка»?

— Там есть много зерна намолоченного, — сказал Руденко. — Но лежит в поле, в кучах. Надо сушить.

— Так какого же вы чорта толкуете мне тут про справедливость, политику? — стукнул ребром ладони по столу Борзов. — Где хлеб? Такой хлеб, чтоб сейчас, в эту минуту можно было грузить на машины и везти на элеватор?

— В эту минуту, положим, машиной не повезёшь, — кивнул Мартынов на окно, за которым, лило, как из ведра.

— Перестанет дождь — за день просохнет. А хлеб где? Те «выполнили», умыли руки, на районную сводку им наплевать, у тех нет намолоченного. Обком, думаете, согласится ждать, пока мы здесь эту самую справедливость будем наводить? Что мы реально сможем поднять в этой пятидневке? Что покажем в сводке? По-ли-ти-ки!..

— А если без политики выполнять поставки, так и секретари райкомов не нужны. Каким-нибудь агентам можно поручить, — ответил Мартынов.

— Я вижу, — сказал Борзов, — что главная помеха хлебопоставкам в районе на сегодняшний день — это ты, товарищ Мартынов. Сам демобилизовался и других расхолаживаешь. «Выполнили!» Разлагаешь партийную организацию.

— Ну, это уж ты слишком, Виктор Семёныч! — задвигался на стуле, хмурясь, Руденко.

Мартынов сел, потеребил рукой волосы, откинулся на спинку стула, пристально глядя на Борзова. Загорелое лицо его побледнело. Но сказать он ничего не успел. Борзов позвонил, в кабинет вошёл помощник секретаря, белобрысый молодой паренёк, Саша Трубицын.

— Приехали, Виктор Семёныч?!

— Да, приехал. Здравствуй. Садись, пиши… «Всем директорам МТС, председателям колхозов, секретарям колхозных первичных партийных организаций… Безобразное отставание района в уборке и выполнении плана хлебопоставок объясняется исключительно вашей преступной беспечностью и полным забвением интересов государства»… Написал? «Предлагается под вашу личную ответственность немедленно, с получением настоящей телефонограммы, включить в работу все комбайны и простейшие орудия»… Написал? «Обеспечить круглосуточную работу молотилок… Безусловно обеспечить выполнение дневных заданий по хлебовывозу, с на-верстанием в ближайшие два-три дня задолженности за прошлую пятидневку… Загрузить на хлебовывозе весь наличный авто- и гужтранспорт… В случае невыполнения будете привлечены к суровой партийной и государственной ответственности»… Подпись — Борзов. — Покосился на Руденко. — И Руденко.

Руденко махнул рукой.

— Валяй!..

— Один экземпляр этой телефонограммы, Трубицын, сбереги, — сказал Мартынов. — Может, когда-нибудь издадут полное собрание наших сочинений.

Саша Трубицын остановился на пороге, удивленно-вопрошающе взглянул на Мартынова.

— Иди, печатай, — сказал Борзов. — Передать так, чтоб через час была во всех колхозах!

Трубицын вышел.

— Для очищения совести посылаешь эту «молнию»? — спросил Мартынов. — Все же что-то делали, бумажки писали, стандартные телефонограммы рассылали.

— Напиши ты чего-нибудь пооригинальнее. Тебе — карты в руки, литератору, — с деланным спокойствием ответил Борзов и повернулся к Руденко, хотел заговорить с ним, спросил его о чём-то, но тот не ответил на его вопрос, кивнул на Мартынова.

— Нет, ты послушай, Виктор Семёныч, что он предлагает.

— А что он предлагает?

— Вот что предлагаю, — придвинулся со стулом к Борзову Мартынов. — Жерди, хворост в лесу рубить по дождю можно? Можно. Навесы крыть соломой можно? Неприятно, конечно, вода за шиворот потечёт, но можно. На фронте переправы под дождём и под огнём строили. Машину не уговоришь по грязи работать — человека можно уговорить. Вот на что нужно сейчас нажать!

— Одно другому не мешает, — ответил Борзов.

— Нет, мешает! Забьём председателю колхоза голову всякой чепухой — он и дельный совет мимо ушей пустит. «Включить в работу все комбайны». Это же болтовня — такие телефонограммы! — взорвался, наконец, Мартынов. — Тогда уж вали всё: и озимку предлагаем сеять, невзирая на дождь, и зябь пахать.

— А мы из обкома не получаем таких телеграмм? Нам иной раз не звонят: «Почему не сеете?» А у нас на полях — снег по колено.

— Область большая. Там — снег, там — тепло, там — дожди, там — засуха. А у нас всё на глазах!.. Знаешь, Виктор Семёныч, чего никак не терпят хлеборобы в наших директивах? Глупостей. Они-то ведь не хуже нас знают, на чём булки растут.