В тендере двадцать четыре тонны угля. Краном засыпа́ли. Хватало на сто двадцать километров. Весь надо было перекидать в топку. Нагребет из тендера на лоток угля, а помощник машиниста в топку бросает. Только помощник хочет сыпануть, а Пашка тут как тут, заслонку открывает, только помощник сыпанул, повернулся за другим совком, а Пашка закрыл заслонку. Так целый день. От заслонки в тендер, от тендера к заслонке. Черный, одни зубы белые да белки глаз, чистый негр. Как в кузне, там мехи раздувал, а тут эта заслонка. Молодой был, ничего. Зато после первой получки костюм купил, после второй — туфли за 450 рублей, фуражку. Стал как городской. На улице уже не отличали от городских. Захотел в школу машинистов, на помощника учиться. Пошел экзамены сдавать. А какие у Пашки экзамены, в пятый класс когда-то перешел, а учиться не пришлось. Натаскали чудок у дяди. Стал сдавать. Этот преподаватель видит, чтой-то знал парень когда-то, спрашивает: хочешь учиться? Хочу. Ну ладно, поставил отметку, сдал, значит. Стал учиться. Старался. Были там и с десятилетки. Правда, азербайджанцы, с языком у них плоховато. Выравниваться стал. А сзади сидели хулиганы порядочные. Из резинок стреляли. Просто не давали учиться. Сидит Пашка, а сзади — хлоп! Оглянулся. Я тебе сейчас постреляю. Натянул резинку — в зубах держал и оттягивал руками. Учитель — цоп за руку. Вон из класса. Иди забирай документы. Что делать? Дядьке что сказать? Вот беда. Выгнали. Ходил за директором по пятам, приставал, канючил. Не помогает. Пашка не отстает. Стоит у ворот, идет следом до самого дома. Дядю ж больше всего боялся. Ходил, ходил за этим директором. Пожалел Пашку. Ладно, иди учись. И кончил. С отличием.

Стал помощником работать на паровозе. Ну что же. На колесах и на колесах. Ни туда ни сюда, всю жизнь на колесах. Не-ет, подумал Пашка. Эта жизнь не для него. Первый раз тогда подумал об жизни. Какая для него, какая не для него. Потом уже от этого своего закона не отступал. Пожалуйста, заставляйте чего хотите, но чтобы жизнь была. А нет ее, нету и Пашки.

Вот такая философия крылась под этим большим черепом, по которому тихонько ползала муха. Пашка спал, а эта философия у него держалась крепко все время, даже во сне. Муха разбудила спящего. Раз уж разбудила, надо подниматься. Протянул руку к столу, взял плетку-мухобойку, выследил паразитку и прихлопнул с удовольствием.

Зевнул хорошо. Почесал за шеей. Опустился босыми ногами на пол, застеленный ковриком. Достал сигаретку, вышел покурить. На крыльце еще раз хрустнул челюстями, зевнул:

— И-э-эх-ма…

Вышел во двор. Дня было еще много. Теплынь такая застойная, что, кажется, ничем ее не сгонишь. Стоит, давит теплынь. Что ж, надо к рыбалке приготовиться. Сережу позвать. Но тут вспомнил, что стартер что-то барахлит. Не заводится машина, толкать приходится. Уже сколько времени Пашка останавливается всегда на бугорке, чтобы сдвинуть машину с места и завести на ходу. Надо поглядеть.

Открыл гараж, выкатил машину, постлал под нее, полез. Поглядел, какие ключи нужны, как там стартер крепится. Пашке не приходилось снимать стартер, но это не имеет никакого значения. Он все может. Посмотрит, прикинет, а что тут такого! Всё ж люди делают. А он но считал среди людей себя последним человеком. Часто бывает, голова боится, а руки делают. И это он хорошо знал. Ага. Стал снимать стартер. Трудно подлезать, такая конструкция. Но удалось все же захватить ключом. Одну гайку, другую. Вот и снял грязный, замасленный и запыленный этот стартер. С одной стороны снял с трудом кожух, начал прокручивать якорь, а он не только не крутится свободно, как должен, а даже совсем не поддается. Ну да. Грязь набилась, и застопорило его. Давай выбивать, мыть в керосине, чистить наждачной бумажкой. И вот когда все водрузил на свое место, крутнул — пошло свободно. Вот в чем и все дело. Работает, как самовар. Теперь можно к Сереже. Прошел в сад-огород, к штакетнику, разделявшему усадьбы. Сергей! Крикнул. Сережка вышел, остановился около подсолнуха, обмотанного тряпками.

— Давай со мной на рыбалку. Как?

— У меня ж удочки нету.

— О, удочек я тебе наделаю сколько хочешь.

— На Куму?

— Зачем? К нам, в рыбхоз.

— Браконьерить?

— Зачем? У директора спрошусь.

— Давай, это дело я люблю.

— Значит, в шесть вставай. Аль будить?

— Что вы, будить. Я сам.

Вернулся Пашка, взял лопатку и под сажок, где всегда мокро, стал червяков копать. Набил банку, в гараж поставил. А чего? Махнуть сейчас в рыбхоз, отвезти эти зажимы и спросить. Теперь машина на ходу. Вжик, сел и поехал. Только въехал в рыбхоз — он наперерез.

— Вот, Егор Иванович, все тыщу двести штук. Готовые.

— Спасибо, выручил.

— Я сейчас отнесу. Тут, Егор Иванович, приехал в гости аж с Уренгоя наш земляк, большим инженером там служит. Хотели удочки покидать. Можно, Егор Иванович?

— Ну, давай, на втором можете. Дежурному скажете, директор, мол, разрешил.

— Вот спасибо. Человек он большой. Прямо из министерства сюда, домой.

Наврал Пашка и не побоялся. Он знал, что директор простому человеку всегда откажет, а если чуть-чуть повыше — разрешит. Боится, как бы кто не обиделся да не сказал где надо. Хитрый мужик. Пашка тоже не дурак. Понял давно. И пользуется.

Вот и едут они утречком, только солнышко в мареве туманном завозилось. Холодком так тянет, что не высовывайся в рубашке, замерзнуть можно. Отвык Сережа от этого климата. Днем летняя пустыня, ночью — полюс. Пашка в куртке, с сигареткой за рулем сидит. Сережка рядом, тоже в куртке. Ежится, все равно холод достает в машине, и в куртке неуютно, холодновато. Глядит кругом, думает. Какой еще рыбхоз? В степи? Примерно знает, где этот рыбхоз, Пашка рассказал. Там раньше камыш рос, а когда разливалась Кума, долго стояла по низинам вода, и Пашка пацаном еще ходил по этой воде с сумкой и палкой, бил щурят и складывал в сумку. А теперь рыбхоз. Вот за мостом налево и направо плантации садовые, молодые посадки фруктовых деревьев. Соседний совхоз специально фруктовый и овощеводческий. Культурно все. Распахано, от сорняков очищено, все деревца побелены, от земли на метр все стволы беленькие. Полный порядок. А дорога обсажена тополями, аллея зеленая. Нет, культурно стало кругом. Дикая же была, бросовая земля. Свернули направо, вдоль канала поехали по грунтовой дороге. Канал облицован по берегам, и, наверно, дно облицовано бетонными плитами. Порядок. Бурно бежит желтая кумская вода. Канал дальше пошел, а Пашка опять свернул налево, и открылись новые карты раскорчеванных полей. Это, Пашка говорит, новые водоемы будет закладывать рыбхоз. Хозяйство — дай бог! Мимо строений рыбхоза по узкой дороге проехали ко второму пруду. Сбоку поставили машину, развернули удочки и расселись по берегу. Пашка раскатал свою снасть, у него удилище такое, что не всякий удержит, целая таркалина, а закинул — поплавок с куриное яйцо, наискосок склонился, качается на воде, подернутой рябью. Поплавок выкрашен, как пасхальное яичко, ядовитыми красками, синей и красной. Воткнул удилище в берег, сидит, курит, сплевывает на воду. И что он хочет поймать на эту океанскую снасть? Крючки небось тоже кованные в кузне.

Притихли. Над водой стоит легкий парок. Воздух за ночь сильно остыл, а вода еще с прошлого дня теплая, вот и парует. Тихо над водой. Вот всплеск, сазан свечку сделал, выскочил и снова плюхнулся в воду. Там, там, там — в разных местах заиграла рыба, выпрыгивать стала, бить но воде, просто взбуровливать тихую воду. Ага, у Сережи тронулся поплавок, наклонился и пошел в сторону. Дернул удилище, что-то тяжелое не пускает удилище, упирается в воде, на глубине. Подтаскивает, хороший сазанчик вытащен на дорогу, бьется, в пыли вывозился. Снял с крючка, бросил в сетку, в воду опустил. Радость какая. Душа заиграла, азарт проснулся, даже холодок не так стал донимать. Поглядел на мутное солнышко, скоро ли выпутается из марева, вылезет и пригреет.

— Дядь Паш, у вас же клюет, — громким шепотом сказал Сережа.

— Это мелочь. У меня если возьмет…