Остальные новости относились к местным событиям. Однако каждые десять минут на отдельной секции экранов появлялись портреты и описания двух преступников. Вознаграждение за их поимку возросло до 120.000 кредитов.

Затем Эшвин включил показ различных записей событий всех дней в разных частях мира. Во многих местах происходили демонстрации, а в дюжине городов Китая, Южной Африки, Западной Европы, России, Бразилии и Австралии — мятежи в служебных органах.

— У Симмонса в самом деле организация, — оценил Дункан. — Требуется масса связей и личной энергии, чтобы заполучить такие записи.

— Вы весьма проницательны, — вот все, что сказал Эшвин. Вид у него при этом был весьма самодовольный.

— Дункан радовался. Его послания вызвали такую бурю, на которую он и не рассчитывал. Как сохранить этот взрыв, как сделать, чтобы боевой дух не умирал?

Ответ был один: не он, а народ должен совершить это. Одному человеку не под силу ни разрушить мир, ни спасти его. Люди должны сохранять гнев, пока он не уничтожит прогнившие основы.

Слабость этого полувосстания — а пока оно таковым и было, — этой наспех сработанной революции в отсутствии монолитной организации, достаточно мощной, чтобы действовать открыто. Необходим также целеустремленный лидер, который мог бы координировать действия всей организации. Возможно, тот порыв, который иногда овладевает подсознанием масс, может принести победу. Великим множеством людей — случалось такое не раз и до Новой Эры — овладевает дьявол, заставляющий их действовать в унисон. Доведенные до бешенства, выступая как многоголовый, но единодушный организм, они свергали с пьедесталов тиранов и в клочья раздирали правительства.

После полудня Дункан и Сник, сопровождаемые Эшвином и его коллегой, предприняли дальнюю прогулку в лес. Затем Эшвин предложил им покататься на лошадях. Хотя никому из них никогда не доводилось сидеть верхом на лошади и, возможно, никогда более и не придется, они оседлали благородных животных и целый час катались по петляющей лесной тропе за ранчо. Эшвин непрерывно инструктировал их в пути. Сразу же по окончании обеда Эшвин спустился к ним по большой деревянной лестнице. Остановившись возле стола, он объявил:

— Полковник хочет видеть вас сейчас. Пожалуйста, следуйте за мной.

Он провел их вверх по ступенькам, потом вниз, в холл. У дверей стояли двое вооруженных гэнков. Эшвин постучал. Глубокий голос Симмонса пригласил их войти. Полковник сидел за просторным письменным столом красного дерева; стол был уставлен корзинками, полными небольших разноцветных сфер — лент и стопок распечаток. Симмонс поднялся. Его улыбка излучала ликование и доверие, безграничное удовлетворение. Выступающий подбородок с глубокой ямкой, казалось, проецировал свет, словно он был передающей антенной.

— У меня добрые новости для вас. _Н_а_д_е_ю_с_ь_, вы сочтете их хорошими. Если вы согласны — сегодня вечером мы отправляемся в Цюрих.

— Цюрих? — повторил Дункан. — Столица мира?

— Да, — улыбаясь подтвердил Симмонс. Глаза его остановились на лице Дункана, будто он с усилием пытался добраться до его мыслей. — Штат Швейцария. Именно здесь Мировой Совет только что подготовил список кандидатов на место Ананды.

— Я не заметила этого в новостях, — вставила Сник.

— Список еще не объявлен.

Дункан уже более не удивлялся доступности для Симмонса непубликуемой информации.

— Почему? Я хотел сказать — зачем вам надо, чтобы мы ехали в Цюрих?

— Садитесь, пожалуйста. — Симмонс откинулся на спинку кресла, сомкнув руки на затылке. — Вы ускользнули от органиков и безнаказанно провели свои нападения благодаря вашей смелости. L'audace, toujours l'audace [из известного призыва деятеля Великой французской революции (1789-94) Жоржа Дантона — de l'audace, encore de l'audace, toujours de l'audace — смелей, еще смелей и всегда смелей]. Вы знаете, что это значит?

Дункан и Сник отрицательно покачали головами.

— Смелей, всегда смелей. Эта великая фраза из великого языка французского, к сожалению, уже мертвого, как и латынь. Но галльский дух жив. Смелей, всегда смелей. В вас обоих воплощен этот дух. Но вы слишком долго убегали, настало время, чтобы вы… мы… нанесли удар… стратегический ход, который даст значительно больший эффект, чем ослепление Лос-Анджелеса дважды подряд. Ваши действия — всего лишь раздражающий фактор, хотя я допускаю, что жители Лос-Анджелеса считают отключение электричества не просто досадным происшествием. — Симмонс положил руки на стол, склонился вперед, словно пытаясь приблизиться к слушателям. — Вот что я предлагаю.

Дункан и Сник дослушали Симмонса до конца не прерывая, хотя с трудом сдерживали себя.

— Все, — объявил полковник. — Что выдумаете об этом? Смело, не правда ли?

— Или самоубийственно безрассудно, — произнесла Сник. Поймите меня правильно. Я согласна с вами в принципе. Но тут все зависит от случая. Либо пан, либо пропал. Разве есть реальные шансы на успех?

— Мы не знаем этого, пока не совершим дело, — ответил Симмонс. — Что вы думаете, Дункан?

— В случае успеха вашего плана все может закончиться для нас большой победой. Я сказал — может. Недостатки… как бы это выразиться… я ненавижу отдавать себя в руки врагов… Сник тоже. Едва ли все пойдет, как задумано. С другой стороны, подобное относится к любому смелому действию.

— Риск велик, я признаю, — сказал Симмонс, — но это никогда не останавливало вас в прошлом. Кроме того, что еще реально предпринять на этой стадии игры?

— Власти будут глубоко поражены, — заметил Дункан. — Такое подействует обезоруживающе, выведет их из равновесия.

Он взглянул на Сник.

— Нам нужно немного порассуждать. Одним.

Симмонс встал.

— Конечно. Я так и предполагал, что вы захотите все обстоятельно обсудить между собой. Можете воспользоваться этой комнатой. Обещаю, вас не станут прослушивать.

Полковник вышел. За ним Эшвин. Когда дверь закрылась, Дункан сказал:

— В этом плане достаточно гарантий. Гэнки не осмелятся стрелять в нас. Слишком много глаз будет вокруг.

— _Е_с_л_и_ Симмонс сможет выполнить все задуманное. Но меня беспокоит роль самого полковника. Зачем он сам делает это? Он подвергает себя такой же опасности, как и нас.

Подозрения Сник казались Дункану обоснованными. Он тоже не переставал размышлять о мотивах полковника.

— Власть, — проронил Дункан. — Если он поднимется на вершину, то получит огромную власть. Полковник, должно быть, крайне честолюбив, коль решается на такое. Награда, которую он получит, перевесит жертву — так он думает.

— Допускаю, что он убежденный революционер, — заметила Сник.

— Да. Но и они движимы отнюдь не исключительно высокими идеалами. Они стремятся подорвать власть правительства, против которого восстают, и обычно это правительство заслуживает свержения. Но в глубине души подсознательно их одолевает жажда власти.

— Ну, а мы? Это относится и к нам? — продолжала дискуссию Сник.

Дункан рассмеялся.

— Не думаю. У меня никогда не было стремления править другими. Но кто знает, что творится в нас самих, когда внутри просыпается безмозглый зверь? Так или иначе побуждения Симмонса — не самое главное сейчас. Важно то, что произойдет в Цюрихе.

— Мы едем?

— Я — да.

— Тогда и я тоже. Только…

— Только — что?

— Давным-давно я видела представление о Французской революции. Главный персонаж, его, кажется, звали Дантон, был великим вождем восстания. Каждый француз испытывал смертельный ужас при упоминании его имени. Он послал на гильотину тысячи людей. В конечном счете он тоже был осужден и ему отрубили голову. Он сказал своим судьям… подожди-ка… дай вспомнить… а, вот. Он сказал: Революция подобна сатане: она поедает собственных детей.

Дункан не ответил.

Детское лицо, его собственное, словно метеорит, вспыхнуло в его сознании. И как падающая звезда, исчезнув, оставляет после себя лишь мрак. Это лицо обернулось ужасом и отчаянием.