Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Он чмокнул ее в лоб и умчался на свой симпосий — Диона знала, что эти пирушки вовсе не были такими дебошами, как пытался изобразить Тимолеон.

Богиня-кошка, свернувшаяся у ее ног, подняла голову и сказала:

— Мя-яу!

— Вот именно, — строго заметила Диона. Но она улыбалась.

23

Александр Гелиос и Клеопатра Селена пришли в этот мир с величием, под всполохи огней. Их брата осеняли тишина и покой; благоприятные знаки предшествовали его появлению на свет, тихим, легким и почти стремительным было и само его рождение. Даже для новорожденного он был спокойным ребенком, большеглазым и молчаливым.

Но все же у Дионы не было никакого сомнения, что этот ребенок, как и его братья, рожден стать царем. Мать назвала его в честь величайшего из всего рода — Птолемей Филадельф[51].

Младенец нес благородную тяжесть своего блистательного имени без малейшего усилия. Диона, склонившись над колыбелью наутро после его рождения, положила палец ему на лоб. Он важно и пристально уставился на нее. Диона подумала, что он может стать кареглазым и белокурым.

— Ты назвала его верно, — сказала она.

— Он принадлежит к богам, — ответила с ложа Клеопатра. Она почти не устала — таким легким было рождение ребенка, благословенное, как назвали его жрецы, и благословен был плод его. Жрецы желали, чтобы появление на свет царственного младенца являлось благим знаком победы Антония в Мидии. Того же хотела и Клеопатра.

— Да, я вижу, — согласилась Диона. — Он весь светится своим божественным предназначением. И это сияние — такое спокойное, тихое, как и все в нем. Я смотрю на него и думаю о летних вечерах — и о кошке на охоте.

— Покой вместе с опасностью, — улыбнулась Клеопатра. Да, такие мужчины в твоем духе. Как, по-твоему, похож он на отца?

— Нет, — сказала Диона. — Он настоящий Птолемей.

— О боги! — шутливо воскликнула Клеопатра.

Диона повернулась к ней.

— Это — благородное наследство.

— Да, особенно нос, — засмеялась Клеопатра и вздохнула. — Ну да ладно. Могло быть и хуже — слава богам, что он не родился девочкой.

Диона подошла к ее огромному ложу и села на краешек, поджав под себя ноги, как любила сидеть в юности. Клеопатра помнила это: она улыбнулась, потянулась и весело подмигнула ей; хорошее настроение не покидало царицу со времени появления ребенка на свет.

— Ты осознаешь, — сказала Диона, — что ты дала Риму и Египту трех сыновей и дочь, которая станет царицей? Надеюсь, ты гордишься собой?

— А разве когда-нибудь я не горжусь собой? — опять подмигнула Клеопатра.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — очень серьезно ответила Диона.

Клеопатра кивнула. Они замолчали, и молчание их было спокойным и непринужденным, а ребенок уснул, пока нянька качала его колыбель. Диона не спала всю ночь, но почти не устала. Творить мир для этого младенца было так же легко и просто, как произносить слова. Она не позволяла себе думать, что все оказалось слишком просто. Он был Птолемеем — и этим все сказано. Для Птолемеев мир уже давно сотворен и только ждет, когда они придут и объявят его своим — не то что Гелиос и Селена, нуждавшиеся в новой вселенной.

Все это напоминало состязание. Три сына и дочь. Сын — Цезарю, еще два — Антонию, а дочь — Клеопатре. Если будут еще — слава богам. Но главное в том, что род Лагидов в Египте уже не пресечется.

Ум Клеопатры уже переметнулся с дел житейских на дела государственные — Диона хорошо знала этот взгляд из-под слегка нахмуренных бровей. Пусть себе спокойно думает, она подождет.

Диона откинулась на золоченое изголовье ложа и закрыла глаза. Она вовсе не собиралась спать, но голос Клеопатры, казалось, донесся откуда-то из снов.

— Октавиан, — промолвила царица. Она никогда не произносила этого имени без яда, но сейчас язвительная нотка была тут же приглушена, и голос прозвучал задумчиво. Диона заморгала, пока не стала ясно видеть лицо Клеопатры. Та казалась погруженной в свои мысли. — Интересно…

Диона тряхнула головой, отгоняя сон.

— Да нет. Ничего новенького — ничегошеньки. Просто… он заставляет меня думать. Я презираю его. И всегда буду презирать. Но ты заметила, как ему невольно удается — чтобы он ни делал — заставить думать о том, что делает? И додумывать — каплю за каплей? В нем нет ни капли верности кому-либо, ни чести, ни воспитания — даже элементарной способности выполнять свои обещания. И все же, Диона… И все же… А что, если то, что он говорит о себе, правда? Что он так же велик, как Цезарь? А вдруг он еще более велик?

— Это невозможно. Цезарь был сам ум и очарование. У Октавиана нет ни того, ни другого.

— Без ума можно обойтись — иначе как выжила бы вся эта орава придворных? Очарование — пустой звук, если за ним не стоят культура и ум. Я всегда считала, что такие качества необходимы мужчине, призванному править, но теперь начала сомневаться в этом. Октавиан не скрывает своей уверенности, что он — и только он — способен править Римом так, как должно им править; дать мир империи, не знавшей ничего, кроме гражданских войн, со времен, когда Ромул убил своего брата Рема у стен новорожденного Рима. А вдруг эта вера — истина? Что, если мы выбрали не того супруга для царицы?

— О, богиня! — ахнула Диона. — Да ты просто не в себе!

— Не в себе, — резко согласилась Клеопатра и, помолчав, продолжила:

— Конечно, я преувеличиваю. Я никогда не смогу проявить благосклонность к этой холодной рыбе. Но, как бы ни любила я моего римского льва, я знаю и всегда знала, что кое-чего ему не хватает: величия, блеска ума, способности править в мире и покое так же, как и на войне.

— Зато это есть в тебе. Вот почему боги и свели вас вместе. Антонию подвластно искусство войны, тебе дано искусство править и дар мира. Вместе вы — гармония целого.

— Да… — молвила Клеопатра с оттенком сомнения. — Я хотела бы… о, боги, я хотела бы, чтобы эту тварь удавили еще в колыбели.

— И все мы — тоже. И многие римляне хотели бы того же. Октавиан не относится к людям, пользующимся любовью своих сторонников.

— Но, тем не менее, он является их вожаком. У него нет ни малейшего таланта воевать. Но он умеет изворачиваться и интриговать, как любой восточный царек. И не колеблется. Его не мучают угрызения совести — ни малейшие. Он неуязвим.

Диона вовремя прикусила язык, но Клеопатра докончила за нее.

— Ты считаешь, я ему под стать? Но, Диона, я — всего лишь человек. И во мне есть кое-что уязвимое — сердцу ведь не прикажешь. Я люблю Марка Антония, не собираюсь делить его ни с кем и не отрекусь от него.

— Но у Октавиана тоже есть своя слабость, — сказала в замешательстве Диона. — Он — азартный игрок.

— Но, играя на царства, он делает ставки только там, где может выиграть.

Диона никогда не могла победить Клеопатру в войне умов. Она развела руками и вздохнула.

— Ну хорошо. Пусть Октавиан недосягаем, как вершины Альп. Но он один, а вас двое. И у него нет Египта.

— Пока нет, — сказала Клеопатра. — И не будет — пока я жива.

Диона грезила. Она знала это — как знает каждый, кому такой сон ниспослан богами, а не является плодом работы ума простого смертного. Ее греческая половина сказала, что он пришел из врат рога божества, раздающего блага изобилия, из врат истины. Но все же она была египтянкой и обладала крылатым духом «ба»[52]. Его оболочка была одиноким соколом, птицей Гора, но с головой человека, с человеческим умом и волей.

Диона летела на сильных крыльях сквозь облака миров своей грезы. Кое-где дымка поредела, и она увидела дворец, спящую царицу и детей в их покоях; маленькому Птолемею было уже три месяца, близнецы спали в своих кроватках вместе с кошками — золото и серебро; увидела она и Цезариона — в личных покоях и с собственной стражей у дверей, как и подобало царю одиннадцати лет от роду, коим он и был. Диона благословила их всей своей магической силой. Близнецы заворочались во сне, словно почувствовали ее присутствие. Птолемей открыл карие спокойные глаза и улыбнулся.

вернуться

51

Птолемей II Филадельф (308–246 гг. до н. э.), царь Египта с 285 г. Укрепил политическое и экономическое положение страны в эллинистическом мире.

вернуться

52

Согласно религиозному учению древних египтян, человек имеет несколько душ. Главными были «ка» и «ба». В период Древнего царства они считались присущими только богам и фараонам, но позднее стали приписываться и всем остальным людям. «Ка» являлась духовным двойником человека, с которым тот встречается после смерти. «Ба» означала примерно то, что можно назвать «чистым духом». Он покидал человека после его смерти и направлялся на небеса. «Ба» считался внутренней энергией человека, его божественным содержанием, продолжавшим существовать и после смерти. Изображалось в виде птицы с головой, а иногда и руками человека.

45
{"b":"265000","o":1}