— Владычица, — произнес он. — Ах, владычица, как же я скучал по тебе.

Клеопатра вскинула брови.

— В самом деле? Я этого не заметила.

Но Антоний не собирался позволять втянуть себя в ссору — только не здесь, не на глазах у доброй половины Востока. Он опустился на одно колено, чтобы оказаться ближе к своим детям. Близнецы смотрели на него в упор; он ответил им тем же.

— Мама на тебя гневается, — без обиняков заявил Гелиос.

— Позволь тебя поздравить, — засмеялся Антоний. — Как я погляжу, ты унаследовал ее нрав.

— Я Птолемей, — гордо произнес Гелиос. — И наполовину римлянин.

— Само собой. — Антоний снова не удержался от смеха. — Эта половина идет от меня.

Он посмотрел на Селену.

— Ну что, маленькая царевна? Ты заодно со своим братом?

— Еще не знаю, — призналась девочка. Она освободилась от материнской руки и подошла поближе, разглядывая отца внимательно, но осторожно. После долгой паузы она протянула руку и погладила его по щеке. — Кажется, ты мне нравишься. Ты — добрый.

Антоний прижал ее к себе. Селена не отстранилась, даже когда он встал, держа ее на руках. Толпа повеселела. Он аккуратно поставил ее на ноги и взял на руки сына, высоко подняв его в воздух. Пораженный поначалу Гелиос залился смехом. Это привело толпу в неописуемый восторг. Люди кричали до тех пор, пока у них не заболели глотки.

Оказавшись на вилле триумвира — толпы остались снаружи, как и большинство свиты и военных, — Клеопатра не оттаяла. Настроение ее не улучшило даже то, что оба ее ребенка радостно примостились на коленях отца, а он угощал их кусочками торта и фруктами с медом.

Антоний, нарочито бодрый, словно не чувствуя ее настроения, улыбнулся ей поверх темной и белокурой головок, тепло заговорил:

— Я ждал этого дня с тех пор, как покинул Александрию. И, спасибо богам, он наконец наступил.

— Да, благодаря богам — но не тебе, — иронично сказала она. — Как поживает твоя жена, господин? Она уже родила тебе сына?

— Еще нет, — ответил Антоний любезно, как всегда. — Попробуй-ка вина. Цекубского нового урожая — не такое сладкое, как обычно, но зато покрепче.

Клеопатра даже не посмотрела на кубок, поднесенный слугой.

— Похоже, ты думаешь, что я вернусь прямиком к тебе на ложе, одурев от одиночества. Ты покинул меня не на одну ночь, а на четыре года — это еще можно понять: я знаю, как мужчин носят по свету дела. Но я не желаю делить тебя ни с одной женщиной — тем более с Октавией.

— Вряд ли тебе стоит об этом беспокоиться. Ты же не римлянка, и потому не понимаешь такой необходимости. Я не виню тебя, но и не прошу прощения. С Октавией я оставался до тех пор, пока был вынужден, а теперь отправил ее туда, откуда она появилась. Пришло время взять Восток в свои руки — целиком, а не частями. Ты хочешь заняться этим вместе со мной?

— По-моему, ты прекрасно справлялся и без меня.

— Но еще лучше, если бы мы были вместе.

— Ты мог объединиться с любым царем.

— Но Клеопатра всего одна.

Она нахмурилась.

— Мне почему-то кажется, что ты отрепетировал этот разговор до того, как я здесь появилась. Неужели я настолько предсказуема?

— В некоторых отношениях — да, — улыбнулся он. — Но иногда ни за что не угадаешь, что придет тебе в голову.

— Во всяком случае, я не позволю тебе снова распоряжаться мною! Ты утратил эту привилегию, когда связался со своей необходимостью… — Ее губы дрогнули в ироничной усмешке… — и представил Октавиану возможность женить тебя на ней. Тоже мне миротворец… Ну да ладно, я стану твоей союзницей — но придется заплатить за это.

— С лихвой, я догадываюсь. Но ты не поднимешь руку ни на Октавию, ни на ее брата.

— В Риме хватает крови и без меня. Теперь мне нужны земли, Марк Антоний, и чтобы их хватило на целую империю. Сделай меня царицей Востока по праву — можно даже без твоего участия.

— Только земли? — Он приподнял бровь. — И все?

— Богатые, плодородные земли, — уточнила она. — Такие, каким когда-то был Египет и, надеюсь, каким станет. Я знаю, что тебе нужен египетский флот — чтобы обеспечить мир на море и охранять себя самого от твоих римских приятелей, которые не преминут предать тебя при первом же удобном случае. Я построю для тебя корабли, обучу команду и предоставлю людей, если ты дашь мне достаточно лесов, плодородных земель и городов, которые наполнят мои сокровищницы золотом для оснастки кораблей.

— У тебя же есть Кипр и Ливан. Разве этого мало? Что еще тебе нужно?

— Десятиградье, — быстро ответила она. — Побережье Сирии, Итурию — до Дамаска, Киликию. И еще… — Она запнулась, словно собираясь поразмыслить. — Эдом и Иудею.

— Только не Иудею, — спокойно сказал он. — О ней не может быть и речи. А что до остального… — Антоний потер подбородок. — Я подумаю. Ты ведь просишь самую малость — всего-то полмира.

— Ты прав, этого действительно мало. Наверное, мне следовало попросить весь мир. И голову Октавии в шелковом мешке.

Антоний рассмеялся, но это не улучшило ее настроения.

— Вот за что я тебя люблю. Ты — сгусток страсти, даже когда торгуешься, как образцовая жена на рынке.

— А почему не Иудею? — властно поинтересовалась она, не обращая внимания на его слова и отказываясь от примирения.

— Я отдал ее Ироду, — ответил он. — Кстати, мне только сейчас пришло в голову, что вы ведь были друзьями — больше, чем друзьями, если верить слухам. Что там у вас стряслось — ссора любовников?

Клеопатра плеснула ему в лицо вином.

Все замерли. Наступила зловещая, долгая тишина. Антоний сидел неподвижно; вино стекало по его щекам, как кровь. В сущности, отчасти так и было — край серебряного кубка порезал ему скулу. На фоне побагровевшей маски его глаза, светло-карие, почти золотые, как у льва, казались бледными. Как странно, подумала Диона, сидевшая рядом с царицей, что она не замечала этого раньше, наверное, потому, что они всегда были красноватыми от вина или сужены смехом? Она еще никогда не видела их широко распахнутыми.

Антоний шевельнулся. Все напряглись, опасаясь, что он ударит царицу. Но он только обтер лицо и прижал к щеке салфетку, чтобы остановить кровь. А потом безучастно уставился в окно. Было ясно, что он будет ждать, пока не заговорит Клеопатра.

И она заговорила, тщательно подбирая слова. Каждое слово отчетливо звучало словно в грозовой тишине.

— Можешь думать все, что угодно. Я приютила его, когда он был изгнанником, предложила помощь и дружбу, защитила от тех, кто мечтал его затравить. Теперь же он платит мне насмешками и презрением. Может ли Ирод дать тебе корабли, Марк Антоний? Может ли держать оборону на море, пока ты воюешь — и уже очень давно — с парфянами?

— Это не в его силах, — бесстрастно ответил Антоний. — Но Ирод полезен в другом. Я не отдам тебе его земли.

— А как насчет тех, которые на самом деле принадлежат Египту?

— Я тебя понял. Ты хочешь получить старую империю целиком. С твоей стороны, разумно. Но Ирод мне нужен. Он прикрывает меня от парфян. Возможно, это кажется ему обременительным, возможно, он преследует свои цели, но я не стану ни избавляться от него, ни отбирать часть его царства.

— Тогда ты ничего от меня не получишь, — отрезала Клеопатра, вставая.

Антоний остался на месте, с детьми на коленях.

— Ты готова отказаться от всего, предать нашу любовь из-за куска земли, полезного для войны, которую я веду.

— Этот кусок может быть полезен, если будет принадлежать мне.

— Нет, — возразил он. — Как говорят в народе, кишка тонка. Ирод в Иерусалиме преграждает Парфии выход к морю. Его воины — мужчины с гонором, как, впрочем, и все мужчины. Они не станут служить женщине, к тому же чужестранке, так как служат ему.

— Этому можно научиться, — надменно проговорила Клеопатра.

— Только не иудеям, — заметил он и поднял свой кубок в ее честь. — Поразмысли над этим на досуге. Я подарю тебе все побережье Азии — кроме крохотного пятачка, который сохраню для своих нужд. Это — щедрый жест, как сказали бы люди.