В молодости она вскружила мне голову — нас познакомил твой дед. Не могу сказать, что мы друг другу нравились — но иногда такое бывало. Но… что бы она ни говорила тебе о наших отношениях, помни одно: я всегда уважал твоего отца. О такой честности, как у него, может мечтать любой преступник.

Не уверен, что хочу все это слушать, но вдруг до меня доходит, почему Захаров так откровенен со мной: он не хочет, чтобы я злился на него из-за отца, хотя и знает, что мне известно, что он спал с мамой. Откашливаюсь:

Слушайте, не буду притворяться, что понимаю — просто не хочу понимать. Это касается только вас с нею.

Захаров кивает:

Хорошо.

Думаю, его забрал отец,

говорю я. — Думаю, поэтому он и пропал. Он был у отца.

Захаров бросает на меня странный взгляд.

Я про бриллиант,

до меня доходит, что я выражаюсь совершенно непонятно. — Думаю, отец забрал у мамы бриллиант и заменил его фальшивкой. Поэтому она так и не заметила пропажу.

Кассель, украсть бриллиант «Воскресение»

все равно, что похитить «Мону Лизу». Если у тебя есть покупатель, ты можешь получить сумму, близкую к реальной стоимости, иначе ты крадешь лишь из любви к искусству или чтобы показать всем на что ты способен. Толкнуть такую вещь скупщику не получится. Привлечешь слишком много внимания. Бриллиант пришлось бы распилить на части, но тогда его цена упала бы во много раз. Куда проще взять и украсть пригоршню алмазов в любой ювелирной лавке.

За бриллиант можно потребовать выкуп,

думаю о маме и ее безумном плане раздобыть деньги.

Но твой отец не потребовал,

говорит Захаров. — Если камень был у него. Хотя, возможно, он подержал бриллиант у себя всего пару месяцев.

Окидываю его долгим взглядом.

Захаров фыркает:

Скажи, ты же не мучился вопросом, не я ли подстроил гибель твоего отца в аварии? Думаю, ты для этого слишком хорошо меня знаешь. Если бы я убил человека, который, как мне известно, меня обокрал, то сделал бы этот случай показательным. Все бы обязательно узнали, кто стоит за его смертью. Но я ни на миг не подозревал твоего отца. Он был мелким воришкой, вовсе не алчным. Вот насчет твоей матери я задумывался, но потом отмел эту мысль. Как выясняется, зря.

Быть может, он знал, что скоро умрет,

говорю я. — Может, считал, что камень сохранит ему жизнь. Как Распутину. Как вам.

Не знаю никого, кому бы не нравился твой отец — а если он и правда боялся, то наверняка отправился бы к Дези. — Дези — это мой дед. Даже странно слышать его имя, а не фамилию. Даже забыл, что оно у него есть.

Думаю, мы никогда этого не узнаем,

отвечаю я.

Мы долго смотрим друг на друга. Интересно, кого он видит, глядя на меня: отца или маму? Потом его взгляд останавливается на чем-то еще.

Поворачиваюсь. Лила в своей узкой юбке, ботинках и атласной белой блузке стоит на лестнице. Она улыбается нам, но один уголок ее губ ползет вниз, отчего выражение лица кажется странным.

Можно Касселя на минутку?

Направляюсь к лестнице.

Только верни его целиком,

окликает Лилу отец.

Комната Лилы в точности такая, как можно было ожидать, но я не представлял ничего подобного. Я был у нее в общежитии в Уоллингфорде и, наверное, решил, что здесь будет нечто вроде усовершенствованной версии той спальни. Я не учел состоятельности ее семьи и их любви к импортной мебели.

Комната просто огромна. На одном конце стоит очень длинная светло-зеленая бархатная кушетка, возле нее — туалетный столик с зеркалом. Блестящая поверхность столика завалена множеством кисточек и открытых коробочек с пудрой и тенями.

С другой стороны, возле окна висит зеркало в тяжелой резной раме, на его серебристой поверхности виднеются пятна, выдающие возраст. Рядом с зеркалом — кровать Лилы. Изголовье с виду старое, французское, вырезанное из какого-то светлого дерева. На кровати снова атлас — покрывало и бледно-желтые подушки. Переполненная книжная полка заменяат прикроватную тумбочку; помимо книг на них стоит золотистая лампа. С потолка свисает массивная позолоченная люстра, украшенная сверкающими кусочками хрусталя.

Старомодная комната старлетки. Единственное, что сюда не вписывается — кобура с пистолетом, которая свешивается с края туалетного столика. Ну, и еще я.

Мельком гляжу на свое отражение в зеркале. Черные волосы взъерошены, будто я только что встал с постели. В уголке губ красуется ссадина, на виске шишка.

Лила вводит меня в комнату и останавливается, словно не зная, что делать дальше.

Ты как? — Спрашиваю я, проходя и садясь на кушетку. Наверное, в остатках паттонова костюма я выгляжу до ужаса нелепо, но переодеться не во что. Сбрасываю с плеч пиджак.

Лила поднимает брови:

Хочешь знать, все ли у меня хорошо?

Ты убила человека,

говорю я. — А перед этим сбежала от меня, когда мы… думал, что ты, возможно, расстроилась.

А я и расстроилась. — Она долго молчит. Потом начинает расхаживать взад-вперед. — Даже не верится, что ты произнес такую речь. Не верится, что ты едва не погиб.

Ты меня спасла.

Да! Именно! — Лила осуждающе тычет в меня пальцем. — А если б нет? Если бы меня там не было? Если бы я не догадалась, что это ты? Что, если бы федеральный агент решил, что у кого-то еще есть еще больший зуб на Паттона, чем у моего отца?

Я…,

втягиваю воздух, а потом медленно выдыхаю. — Наверно, я бы… умер.

Точно. Нельзя строить разные планы, в результате которых тебя могут убить. Того гляди какой-то из них и сработает.

Лила, клянусь, я ничего не знал. Я ожидал, что будет трудно, но даже не догадывался насчет агента Джонса. Не ожидал от него такого. — Не хочу говорить о том, как мне было страшно. О том, что считал, будто мне не спастись. — Это в мои планы не входило.

Говори что хочешь, но это полный бред. Конечно, ты огорчил кое-кого из официальных лиц. Притворился губернатором штата Нью-Джерси и признался в совершении преступлений.

Не могу больше сдерживать улыбку, которая играет в уголках моих губ. — Ну что,

спрашиваю,

как это было?

Лила качает головой, но тоже улыбается. — Классно. Транслировалось по всем каналам. Говорят, теперь вторая поправка ни за что не пройдет. Доволен?

Тут меня осеняет:

А если бы на него совершили покушение, то…

Пожалуй, ты прав,

хмурится Лила. — Тогда ее бы с легкостью пропихнули.

Слушай,

встаю и подхожу к ней. — Ты права. Больше никаких идиотских схем и безумных планов. Правда-правда. Буду паинькой.

Лила смотрит на меня — явно пытается понять, говорю ли я правду. Кладу руки ей на плечи и надеюсь, что она не оттолкнет меня, когда я прижмусь губами к ее губам.

Лила тихо вздыхает, запускает руку мне в волосы и резко дергает. Поцелуй получается безумный, до синяков. Ощущаю вкус ее губной помады, чувствую ее зубы, упиваюсь ее судорожным рыдающим дыханием.

Все хорошо,

говорю я, не отрывая губ, повторяя ее собственные слова; крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. — Я здесь.

Лила прижимается макушкой к моей шее. Голос ее настолько тих, что я едва улавливаю слова:

Я застрелила федерального агента, Кассель. Мне придется на время уехать. Пока все не устаканится.