Куда ни кинь, везде тупик.

Можно подумать, Мина не хочет, чтобы я кого-то заподозрил. Можно подумать, не желает, чтобы я провел расследование, хотя сама же об этом попросила.

Можно подумать, она уже знает, кто ее шантажирует. Но что-то не сходится. Если бы знала, не стала бы впутывать в это дело меня.

Когда я встаю из-за стола, Мина обнимает меня и говорит, что я самый классный парень в мире. Конечно, на самом деле она так не считает, и, скорее всего, говорит так не из добрых побуждений, но все равно приятно.

Вернувшись в комнату, застаю Сэма лежащим на кровати с наушниками на голове. Так он и лежит, хотя давно пора делать домашку, и тихо посапывает в одеяло. Спит, даже не раздевшись.

В среду он почти не говорит и почти не ест. Берет еду в столовой, а на мои отчаянные попытки рассмешить отвечает ворчанием. Потом вижу его на перемене, и вид у него потерянный.

В четверг он пытается поговорить с Даникой, внезапно бросившись вслед за нею после завтрака. Иду за ними; живот сжимается от дурных предчувствий. Небо затянуто облаками, холодно — не удивлюсь, если пойдет не дождь, а снег. Уоллингфорд кажется выцветшим, серым. Некоторое время Сэм и Даника стоят вместе, и я уже думаю, что Сэму дали шанс. Но потом Даника круто разворачивается и шагает в сторону Академического центра; косички мотаются по ее спине.

Кто? — Кричит Сэм ей вслед. — Просто скажи, кто он. Скажи, чем он лучше меня!

Зря я тебе сказала! — Визжит в ответ Даника.

Все кругом стремятся поставить на то, кто же этот таинственный парень, но никто не отваживается высказать свои догадки Сэму. Он с потерянным видом, как безумный, бродит по школе. Тогда желающие сделать ставки приходят ко мне, и я очень рад, что уже прикрыл свой бизнес.

К пятнице уже настолько обеспокоен, что заставляю Сэма пойти со мной. Оставляю свой «Бенц» в Уоллингфорде, и мы едем к старому дому моей матери в катафалке Сэма, работающем на растительном масле. Подъезжая к крыльцу, замечаю, что у дома уже припаркована машина. Дед приехал в гости.

Вхожу в дом; Сэм следом за мной. Дверь не заперта, слышится гул посудомойки. Дед стоит за разделочным столом и нарезает картошку и лук. Он снял перчатки, и черные обрубки на месте пальцев сразу же бросаются в глаза. Четыре пальца, четыре убийства. Он — мастер смерти.

Одно из этих убийств спасло мне жизнь.

Дед поднимает глаза.

Сэм Ю, верно? — Спрашивает он. — Сосед по комнате.

Сэм кивает.

Ты приехал из Кэрни,

говорю я. — И готовишь ужин. Что происходит? Как ты узнал, что я приеду сюда на выходные?

А я и не знал. О твоей матери что-нибудь слышно? — Спрашивает дед.

Не знаю, что и ответить.

Он фыркает. — Так я и думал. Не хочу, чтобы ты вмешивался в ее грязные делишки. — Он кивает на Сэма:

Парень умеет хранить секреты?

В данный момент он хранит почти все мои,

отвечаю я.

Почти все? — Уголок губ Сэма слегка приподнимается. Это самое близкое подобие улыбки, которое я видел за последние дни.

Тогда слушайте. Кассель, я знаю, она твоя мать, но ты ей ничем не поможешь. Шандра вляпалась по самые уши. Пусть сама и выпутывается. Понял меня?

Киваю.

Только не надо мне поддакивать, если не согласен,

говорит дед.

Я ничего такого и не делаю. Просто хочу попробовать найти одну вещь, которую она потеряла,

отвечаю я, косясь на Сэма.

Которую она украла,

говорит дед.

Украла у губернатора Паттона? — Сэм потрясен до глубины души.

Хотел бы я, чтобы ей стоило опасаться только этого идиота,

дед снова принимается резать овощи. — Посидите пока. Я готовлю бифштексы. На троих хватит с лихвой.

Качаю головой, иду в гостиную и бросаю рюкзак возле дивана. Сэм следует за мной.

В чем дело? — Спрашивает он. — О чем это он?

Мама кое-что украла и пыталась продать хозяину подделку. — Пожалуй, лучше объяснить попроще. Подробности только запутают дело. Сэм знает, что отец Лилы — босс мафии, но вряд ли понимает, что кто-то из родителей может быть смертельно опасным. — Этот тип жаждет получить оригинал, но мама не помнит, куда его подевала.

Сэм медленно кивает. — По крайней мере, с нею все в порядке. В бегах, наверное, но жива.

Ага,

я сам не очень в этом уверен.

До меня доносится запах лука, брошенного в кипящее масло на сковороде. Рот наполняется слюной.

Ну и дерьмовая у тебя семейка,

говорит Сэм. — До такого дерьма другим расти и расти.

Эти слова заставляют меня рассмеяться. — Моя семейка — сборище психов, до которых другим психам расти и расти. Раз уж о ней зашла речь, деда можешь не смущаться. Сегодня будем делать все, что душе угодно. Сбежим в стриптиз-бар. Посмотрим порнушку. Пригласим девушек по вызову. Сгоняем в Атлантик-Сити и просадим все деньги в рамми. Только скажи.

А в Атлантик-Сити играют в рамми?

Скорее всего, нет,

признаю я. — Но там наверняка сыщутся ребятки, которые охотно перекинутся с нами в картишки и оставят без гроша.

Напиться хочу — в стельку,

мечтательно говорит Сэм. — Так, чтоб забыть не только сегодняшний день, а как бы даже последние полгода.

При этом я вспоминаю Баррона с его заклятьями памяти, и мне становится не по себе. Интересно, сколько бы сейчас заплатил Сэм, чтобы с ним такое проделали. Чтобы забыть Данику. Чтобы забыть, что он ее любил.

Или чтобы заставить ее забыть о том, что она его разлюбила.

Точно так же, как по просьбе Филипа Баррон заставлял Мауру — жену Филипа — забыть о том, что она хочет уйти от мужа. Но ничего не вышло. Они снова и снова начинали ссориться, и она охладевала к Филипу точно так же, как и в прошлый раз. Снова и снова. Пока не застрелила его.

Кассель? — Сэм трясет меня за плечо. — Есть кто на связи, прием?

В столовой всегда был бар. Вряд ли кто-то его трогал с тех пор, как папа умер, а маму посадили в тюрьму. Путь к нему преграждали такие завалы, что мне с трудом удалось до него добраться. Я нашел в его дальнем углу пару бутылок вина, пару бутылок с жидкостью бурого цвета и этикетками, которые я не смог разобрать, а в ближнем — еще несколько, поновее. Горлышки бутылок покрыты пылью. Беру все это и выставляю в ряд на столе.

А что такое «Арманьяк»? — Кричу я Сэму.

Отличный коньяк,

отзывается дедушка из кухни. Чуть погодя он заглядывает в столовую. — А это еще что?

Мамина выпивка,

отвечаю я.

Дед берет одну из бутылок и изучает этикетку. Потом переворачивает. — Осадка много. Одно из двух: или ты такого вина еще не пробовал, или это просто уксус.

В результате мы имеем три бутылки возможно скисшего вина, «Арманьяк», почти полную бутыль виски, грушевую настойку с плавающими в ней бледными шариками плодов и целый ящик «Кампари»

ярко-красного, пахнущего микстурой от кашля.

Мы садимся ужинать, и дед открывает все три бутылки вина. Наливает в стакан из первой. Вино темно-янтарного цвета, почти как виски.

Дед качает головой:

Скисло. Выбрасывай.

Может, хотя бы попробуем? — Интересуюсь я.

Сэм боязливо косится на деда — словно бы ожидает выговора за наш набег на бар. Не считаю нужным ему сообщать, что большинство моих знакомых расходятся с законом во мнении по поводу того, с какого возраста можно пить. Сэм мог бы и сам припомнить поминки Филипа.