– Нет, – призналась Соня, – никогда.

– Сходить стоит, – с пылом проговорил старик, – хоть раз в жизни.

– Не уверена, что высижу там. Жестокое зрелище.

– Ну, бык обыкновенно погибает, что есть, то есть, но так ведь к этому же все не сводится. Это больше похоже на танец.

Соня осталась при своих сомнениях, но понимала, что сейчас спорить по поводу изуверского, по ее мнению, развлечения было не ко времени. Она прошла к противоположной стене, тоже сплошь завешанной десятками фотографий, большей частью девушек в костюмах фламенко. На некоторых из них встречался и мужчина.

На первый взгляд это была серия снимков разных девушек, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что на них всех запечатлен один и тот же человек, превращающийся из ребенка в женщину, из пухленькой девчушки в платье в горошек – в чувственную красавицу с сердитым взором и в кружевах, из гадкого утенка – в изящного лебедя с веером из перьев. От снимка к снимку менялась и прическа: волосы были то собраны в затейливый узел, то заплетены в косы, то закручены в шиньон, а кое-где украшены огромным гребнем, высившимся позади головы. В нарядах тоже царило разнообразие: среди платьев с роскошными шлейфами, отделанными кружевными оборками, иногда мелькала шаль с длинными кистями или юбка до колен, а на одной фотографии вдруг обнаружились брюки в комплекте с коротким пиджаком. Наряды менялись, а вот выражение девичьего лица на всех снимках оставалось неизменным – дерзким, пылким, передававшим, как выразилась бы Корасон, актитуд.

– Это сестра Игнасио, – охотно пояснил старик.

– Как ее звали?

– Мерседес Каталина Консепсьон Рамирес, – протянул он, точно вспоминая строчку из стихотворения.

– Ничего себе имя!

– В этих краях довольно обычное. Родные звали ее Мерче.

– И такая, похоже, была красавица.

– О да, она была… – он запнулся, словно подыскивая нужные слова, – очень красивой. Родители в ней души не чаяли, а братья баловали так, что чуть беды не сотворили. Девочкой была непослушной, но все ее просто обожали. Она танцевала, видите? Танцевала фламенко – и танцовщицей была очень хорошей, очень, очень хорошей. Настоящей знаменитостью в этих местах.

Из головы Сони никак не шел образ девушки, за которой она в тот день подсмотрела. Женщина на этих снимках выглядела совсем иначе.

– И где же она выступала?

– На местных праздниках, на хуэргас, – это такие частные торжества, иногда их проводят в барах. Лет с трех она забавляла всех вокруг тем, что изображала танцовщицу фламенко, без устали, как заводная кукла, отрабатывая движения. На пятый день рождения Мерседес отвели на ее первый настоящий урок сюда, в Сакромонте, а в качестве подарка она получила свою первую пару настоящих туфель для танцев.

Соня улыбнулась. Ее тронула официальность, с которой старик изъяснялся, и то, как тщательно подбирал фразы на чужом языке. Она видела, что ему приятно вспоминать мелочи прошлого.

– Похоже, упорства ей было не занимать. А ее мать танцевала?

– Да так же, как и большинство местных жительниц, – ответил старик. – Если ты отсюда, значит вырос с фламенко. Это часть нашего города. От него не спрячешься, его танцуют на праздниках, на вечеринках, повсюду в Сакромонте, и в какой-то момент почти каждая пробует в нем свои силы, но не с таким напором, какой был у той девчушки.

– А кто ей аккомпанировал? Ее отец умел играть на гитаре?

– Немного. Но один из ее братьев оказался очень музыкальным, поэтому рядом всегда находился кто-то, готовый ей подыграть. Ее первое выступление состоялось, когда ей было лет восемь. Прямо тут, в баре. На гитаре играл ее брат Эмилио, тот, который музыкант. Успех она имела необыкновенный, и не просто потому, что выросла на глазах своих зрителей, – поверьте, никто ей не потакал. Дело было в другом. Когда эта девчушка танцевала, она становилась кем-то еще. Происходило какое-то волшебство. Даже после того, как все уже по многу раз увидели, как танцует Мерседес, каждое ее выступление все равно собирало толпу.

Старик немного помолчал, разглядывая фотографии, и Соне показалось, что в его старческих глазах появилась влага. Он закашлялся, точно прочищая горло. Она чувствовала, что ему есть что добавить.

– У нее был дуэнде.

Опять это слово. Соня помнила, как он использовал его днем ранее, и тогда не совсем поняла, что оно значит, но сегодня, когда оно встретилось ей в новом контексте, она уловила его смысл. Насколько хватало ее понимания, это что-то не от мира сего, что-то настолько мощное, что от его присутствия пробирает дрожь.

Они несколько минут постояли вместе перед стеной фотографий. Да уж, она вполне могла представить, что у той девушки тоже было дуэнде.

Соня попрощалась и пообещала хозяину кафе, что заглянет к нему, если еще когда-нибудь вернется в Гранаду. За короткий срок их знакомства Соня успела проникнуться к старику. Уходя, расцеловала хозяина в обе щеки. Какие же они с Мэгги разные! Эти отношения более всего походили в ее жизни на отпускной роман. А она даже не знала, как его зовут.

В тот день состоялся их последний урок танцев. К концу недели бессонные ночи давали о себе знать. Ученики маялись от недосыпа и с трудом следовали указаниям своих преподавателей.

Соня с Мэгги не были исключением: они еле переставляли ноги, точно налитые свинцом, в попытке повторить движения, которые им следовало в тот день разучить. Соне пришлось не раз извиниться перед своей парой, а обычно отличающийся терпением «партнер по найму», которому досталась Мэгги, не удержал болезненного вскрика. Терпение Корасон подходило к концу.

– Вамос, чикос![25] Давайте же, двигайтесь! – твердила она, стараясь растормошить класс. А если кому-то удавалось изобразить что-нибудь, хоть отдаленно похожее на поворот, который она показала, одобрительно восклицала: – Эсо ес! Эсо ес! Вот так! Вот так!

Даже «партнеры по найму» были в тот день какими-то заморенными. Ясное дело: если бы не деньги, они находились бы где угодно, только не в этой студии. Казалось, энергия и хорошее настроение, которыми заряжал всех этот веселый танец, испарились без следа, и как бы Фелипе с Корасон ни старались, класс на попытки вернуть их к жизни не поддавался. В конце концов они сдались.

– Вале, вале. Ладно, – сказала Корасон, – давайте попробуем кое-что еще. Сейчас перерыв, а потом мы покажем вам новый танец, с которым справились бы даже ваши бабули.

Теперь из колонок загремел совершенно иной ритм.

– Меренге! – воскликнула Корасон, хватая Фелипе. – До двух считать умеете, значит и его осилите.

Она оказалась права: танец был – проще некуда, а мерный, как тиканье часов – раз-два, раз-два, ритм не требовал от двух танцующих ничего, кроме готовности «прилепиться» друг к другу и раскачиваться из стороны в сторону. Банальнейший в своей простоте меренге сумел-таки расшевелить класс. Прошло минут десять, добавились новые повороты, и атмосфера в классе поменялась: на лицах расцвели улыбки.

– Я таким обычно в кровати занимаюсь, – тяжело переводя дыхание, проговорила Мэгги, – только без одежды.

– Удивительно, как они это вообще танцем называют, – со смехом согласилась Соня.

И подруги снова согнулись пополам от смеха. По настроению меренге донельзя отличался от тревожащего душу фламенко.

Успехов в этом танце долго дожидаться не надо, да и разучить меренге можно за один урок, а не класть на него целую жизнь. Меренге дозволял партнерам чуть ли не нечестивое единение, в то время как фламенко требовал от них предельной сосредоточенности на внутреннем мире и погружения в самих себя. Меренге являлся диаметральной противоположностью цыганскому фламенко, и лишь немногие могли устоять перед его заразительным обаянием и темпераментом; да, в нем не было ни толики присущей фламенко мрачности, но не было и его глубины.