Они оба были сосредоточены на карьере. Соня перешла в компанию помоложе и поменьше, которая занималась продвижением интересов производственных предприятий, а не организаций, базирующихся в Сити. Она чувствовала, что с нее довольно общения с банкирами и юристами и в личной жизни. Ее не смущало, что Джеймс не подумал изменить режим своей работы. Телефон так и продолжал звонить в любое время дня и ночи, требуя участия в международной конференции между Лондоном, Токио и Нью-Йорком. Зарплата банкира требует жертв. Соня это прекрасно понимала и никогда не возражала против того, чтобы по нескольку раз в неделю муж ужинал с клиентами. В те вечера, когда он оставался дома, сил у него хватало разве лишь на то, чтобы внимательно изучить выпуск «Инвестор кроникл» и уставиться отсутствующим взглядом в телевизор. Единственными исключениями были редкие походы в кино и на званые ужины, которые он и Соня с завидной регулярностью посещали или устраивали сами.

Со стороны их жизнь выглядела безоблачной. У них было все: хорошая работа, дом в Уондсворте, который неуклонно прибавлял в стоимости, и куча места для будущих ребятишек. Они представлялись образцовой парой, такой же, каким был их дом и улица, на которой они жили. Ясно, что следующим шагом в их жизни должно было стать рождение ребенка, но Соня, к досаде Джеймса, отчего-то тянула с этим. Она начала находить отговорки как для себя, так и для Джеймса. Чаще всего она говорила, что сейчас не лучшее время делать перерыв в карьере. Признаться хотя бы себе, в чем заключалась истинная причина, было нелегко.

Соня не могла припомнить точно, когда выпивка стала серьезной проблемой. Вероятно, все началось не вдруг, не с определенного бокала вина, конкретного бара или отдельного вечера, когда Джеймс пришел домой и она поняла, что он «позволил себе лишнего». Это могло случиться во время делового обеда или званого ужина, может, даже того, который они давали на прошлой неделе, когда она сервировала большой обеденный стол красного дерева лучшим фарфором и хрусталем, имевшимся в доме, подарками с их идеальной сказочной свадьбы пятилетней давности.

Она восстановила в памяти, как гости стояли в уютном полумраке их светло-голубой гостиной, потягивая шампанское из высоких узких фужеров, и вели свои предсказуемые беседы. Мужчины, все как один, были облачены в костюмы, у женщин тоже имелся строгий дресс-код: легкая летящая юбка, туфли на каблуке-рюмочке и верх, который раньше назвали бы «двойкой». Обязательным модным дополнением служила какая-нибудь подвеска с бриллиантом, а также комплект из тонких позвякивающих браслетов. В таком смешавшем в себе нарядное и повседневное стиле одевалось их поколение: женственно, слегка игриво, но без намека на вульгарность.

Соня вспоминала, что разговоры велись, следуя привычному сценарию: гости поделились, когда лучше записывать детей в ясли, обсудили «замершие» цены на жилье, пошептались об открытии нового ресторанчика в Уимблдон-Коммон, упомянули ужасную стычку между водителями, случившуюся на соседней улице, а потом мужчины, решив разрядить обстановку, принялись пересказывать пошлые анекдоты из интернета. Она помнила, как ей хотелось взвыть от этих истасканных, но любимых средним классом тем и от этих людей, с которыми, как ей казалось, у нее не было ничего общего.

В тот вечер Джеймсу, как обычно, не терпелось похвастаться своей обширной коллекцией марочных кларетов, и мужчины, уставшие после долгой рабочей недели в Сити, с удовольствием опустошили несколько бутылочек бургундского урожая 1978 года, хотя уже на втором бокале начали ловить на себе неодобрительные взгляды своих жен: те сообразили, что теперь за руль придется сесть им.

В полночь наступил черед сигар.

– Угощайтесь! Меня уверяли, что их прямо на своих бедрах скручивали девственницы, – соблазнял Джеймс, передавая по кругу ящик с настоящими гаванскими сигарами.

И хотя мужчины слышали эту присказку уже в тысячный раз, они разразились дружным хохотом.

Консервативному сорокашестилетнему банкиру, такому как Джеймс, вечер вроде этого представлялся идеальным: спокойный, респектабельный, его родителям он бы тоже пришелся по вкусу. По сути, он ничем не отличался от званых ужинов, которые устраивали у себя мистер и миссис Кэмерон-старшие. Джеймс как-то сказал Соне, что помнит, как сидел на верхней ступеньке лестницы, вглядываясь через столбики перил и прислушиваясь к обрывкам разговоров и редким взрывам смеха, доносящимся из столовой: двери в комнату то и дело распахивались, пропуская его мать, которая сновала между столовой и кухней, выставляя то супницы, то кастрюльки с запеканкой на свой нескромных размеров сервировочный столик. Его детская игра в шпионов всегда заканчивалась еще до того, как гости расходились, и та атмосфера праздника надолго сохранилась в его памяти. Бывало, Соня спрашивала себя, спорили ли его родители о том, кому мыть гору оставшейся после ужина посуды, и как часто его мать валилась в кровать без сил в два часа ночи под бок к храпящему мужу.

На той неделе последние гости разошлись уже далеко за полночь. Ликвидацией неприятных последствий званого ужина Джеймс занялся с удивившей Соню своим запалом яростью, принимая во внимание, что созвать полный дом своих коллег из Сити и их крикливых жен было, как обычно, его решением. Она тоже не приходила в восторг от перспективы намывать бокалы, слишком хрупкие для посудомоечной машины, вытряхивать пепельницы, забитые тлеющими окурками, счищать с тарелок намертво налипшие на их стенки остатки зеленого супа, сводить со скатерти разводы от кларета, а с белых льняных салфеток – идеально повторяющие форму губ отпечатки помады. Кто-то из гостей пролил на ковер кофе и ничего не сказал, а на бледной обивке кресла расплылось пятно от красного вина.

– Какой смысл платить уборщице, если нам самим приходится драить посуду? – вспылил Джеймс, принимаясь оттирать особенно неподатливую сковороду с такой силой, что вода приливной волной выплеснулась за края раковины. Хотя его гости пили умеренно, Джеймс себя в спиртном не ограничивал.

– Она работает только по будням, – отозвалась Соня, подтирая лужу грязной воды, растекшейся озерцом у ног Джеймса. – Ты и сам это знаешь.

Джеймсу было прекрасно известно, что по вечерам в пятницу уборщица не приходит, но это не мешало ему задавать один и тот же вопрос всякий раз, когда он оказывался у раковины, сражаясь с упрямыми разводами.

– Чертовы ужины, – ругался он, занося третий по счету поднос, заставленный бокалами. – Зачем мы их вообще устраиваем?

– Потому что сами на них ходим, и потому что ты любишь принимать гостей, – спокойно ответила Соня.

– И так по чертову кругу, это хочешь сказать?

– Послушай, мы теперь еще долго можем ничего не устраивать. Вон у нас сколько приглашений скопилось.

Соня знала, что дальше этот разговор лучше не продолжать и вообще держать язык за зубами.

К часу ночи тарелки выстроились в посудомоечной машине в идеальном порядке – слева направо, как шеренга солдат. До этого они с Джеймсом, по обыкновению, поспорили, нужно ли перед загрузкой ополаскивать тарелки, чтобы смыть с них остатки соуса. Победителем вышел Джеймс. Нарядный вустерширский фарфор уже поблескивал в гудящей машине. Сковородки тоже сверкали чистотой. Больше Джеймсу и Соне говорить было не о чем.

В Гранаде отход ко сну выглядел совсем иначе. Соне нравилось лежать на этой узкой кровати одной, быть наедине со своими мыслями. Ее охватило необыкновенное умиротворение. В немногочисленных доносившихся до нее звуках было что-то жизнеутверждающее: внизу протарахтел мопед, в узкой улочке гулко отдавался приглушенный разговор, отраженный стенами зданий, а рядом тихо посапывала ее самая закадычная подруга.

Несмотря на все еще пробивающийся в комнату свет уличного фонаря и едва развидневшееся небо, предвещавшее скорый рассвет, сознание Сони наконец погасло, как задутая кем-то свеча, и погрузилось в темноту. Она заснула.

Спустя всего несколько часов женщин разбудил настойчивый звон будильника.