Той ночью Соня лежала у себя в номере без сна, уставившись в потолок. Как это часто бывает в дешевых гостиницах, комната была слишком темной днем и слишком светлой – ночью. Луч фонаря, пробиваясь с улицы через тонкие занавески, рисовал на потолке бледные психоделические узоры из завихрений, а в ее мозгу, еще пребывающем в кофеиновом возбуждении, кружились мысли. Но даже будь в комнате потемнее и воздержись она от кофе, вряд ли у нее получилось бы заснуть на тонком матрасе.

Соня думала о том, как ей нравится в этом городе. Мерное дыхание Мэгги, спящей на соседней кровати буквально на расстоянии вытянутой руки, странным образом успокаивало. Соня вспоминала, как прошел вечер и как она увиливала от расспросов подруги. Как бы Соня ни старалась, Мэгги рано или поздно докопается до правды, и никакие слова не помогут: подруга запросто сообразит, что и как у нее на самом деле. Мэгги хватало всего ничего – секундной, едва заметной перемены в лице у человека, которого спросили «Как жизнь?», чтобы понять, каким был бы правдивый ответ. Поэтому-то Джеймс ее и недолюбливал, как, вообще говоря, и многие другие лица мужского пола. Слишком уж она была проницательна, о мужчинах обычно отзывалась нелестно и спуску им никогда не давала.

Джеймс и вправду был, как мягко выразилась Мэгги, «кислым». И дело было не только в возрасте, но и в его отношении к жизни. «Киснуть» он, похоже, начал еще в колыбели.

Поженились они пятью годами ранее, после расписанного как по нотам ритуала романтических ухаживаний, несколько натянутым, зато сказочным финалом которых стала их идеальная свадьба. Лежа на жесткой и узкой гостиничной койке, во всех смыслах далекой от откровенно роскошного ложа под балдахином, на котором она провела первую брачную ночь, Соня вернулась мыслями к тому времени, когда он появился в ее жизни.

Они познакомились, когда Соне было двадцать семь, а Джеймс приближался к своему сорокалетию. Он был младшим партнером в небольшом частном банке и в течение пятнадцати лет с начала своей карьеры, подталкиваемый честолюбием, работал по восемнадцать часов в сутки, поднимаясь по служебной лестнице. Несмотря на то что в офисе он проводил столько времени, в период скрепления сделки его вообще нельзя было застать без телефонной трубки в руке. Иногда, поздними вечерами, он знакомился с противоположным полом в винных барах, но все это были женщины, которых он бы никогда не смог представить своим родителям. Раз или два он заводил отношения с работавшими в его банке секретаршами, эдакими кошечками, любящими подефилировать на шпильках. Романы эти ни во что серьезное никогда не выливались, и рано или поздно девушки снимались с места, чтобы устроиться на работу личным секретарем в какой-нибудь другой банк.

Когда до сорокалетнего юбилея оставались считаные недели, Джеймс решил, как выразились бы американцы, владевшие его банком, «пересмотреть свои приоритеты». Ему требовался кто-то, с кем можно было бы ходить в оперу, на званые ужины, завести детей. Другими словами, ему захотелось жениться. И хотя несколько лет потом Соня пробыла в неведении, в конце концов она поняла, что просто удачно вписалась в график предстоящих дел, размеченный в его роскошном ежедневнике.

Соня прекрасно помнила их первую встречу. Начальник Джеймса, Беркманн Уайлдер, недавно провел слияние с другим банком и, озадачившись созданием нового бренда, обратился в консалтинговое агентство, предоставляющее услуги в области связей с общественностью, где работала Соня. На встречи с представителями финансовых организаций она всегда одевалась смело: знала, что предпочтения мужчин из Сити не блещут оригинальностью. Поэтому, когда Соню провели в зал заседаний, Джеймс не мог ее не заметить. Миниатюрная блондинка с упругой попкой, обтянутой узкой юбкой, и изящной грудью в кружевном бюстгальтере, угадываемом под шелковой блузкой, она являлась воплощением не одной мужской фантазии. Под пристальными взглядами Джеймса ей стало слегка неуютно.

– Конфетка, – описал ее будущий муж в тот день своему коллеге за обедом. – И с огоньком к тому же.

На следующей неделе, когда она пришла на вторую встречу, он предложил вместе пообедать. Потом они выпили по бокальчику в винном баре, а через неделю, по определению самого Джеймса, уже стали «парой». Соня влюбилась по уши, так что порхала от счастья и обратно на грешную землю возвращаться не желала. Мало того что Джеймс был весьма недурен собой, он заполнил многочисленные бреши в ее жизни. Выходец из большого, в высшей степени добропорядочного и до мозга костей английского семейства, проживающего недалеко от Лондона, он имел прочные опоры в жизни, которых Соне так не хватало и близость к которым дарила ей чувство безопасности. После учебы у нее случилось два серьезных романа, закончившихся для нее плачевно. Первый был с музыкантом, второй – с фотографом-итальянцем. Оба ей изменяли, и в Джеймсе ее привлекли его надежность и солидность, отличавшая выпускников частных школ.

– Но он же гораздо старше тебя! – протестовали ее друзья.

– Неужели это так уж важно? – удивлялась Соня.

Пожалуй, именно благодаря разнице в возрасте он мог позволить себе непомерно широкие жесты. На День святого Валентина он прислал ей не дюжину красных роз, а дюжину дюжин, и ее маленькая квартирка в Стритэме оказалась завалена цветами. Соню никогда так не баловали и, уж конечно, не делали такой счастливой, как в день ее рождения, когда на донышке бокала с шампанским она обнаружила кольцо с бриллиантом в два карата. Единственным возможным ответом было «да».

Соня не планировала бросать любимую работу, однако Джеймс предложил ей финансовое обеспечение на долгие годы, взамен чего она должна была рожать детей и терпеть его мать, по мнению которой никто не мог стать достойной партией для ее сына.

Лежа в тесной комнатке гостиницы в Гранаде, Соня погрузилась в совсем живые еще воспоминания об их чудесной свадебной церемонии: видео со дня свадьбы было сделано профессионально, и время от времени они его просматривали. Торжество состоялось через два года после знакомства, венчание прошло в Глостершире, в деревушке, расположенной неподалеку от родового дома Джеймса. Унылые улицы Южного Лондона, где выросла Соня, не были достаточно живописными, чтобы послужить декорациями к их бракосочетанию. В церкви гости разделились на две явно неравные части: приглашенных со стороны невесты оказалось заметно меньше, чем со стороны жениха, причем последние были представлены его троюродными братьями и сестрами, стайками маленьких детей и друзьями его родителей, – но Соня ощущала, что по-настоящему ей не хватает лишь матери. И она знала, что отец чувствует то же самое. В остальном все было идеально. Церковные скамьи украшали гирлянды из веточек фрезии, разливающих в воздухе свое благоухание. А когда Соня, опираясь на руку отца, шагнула сквозь увитую белыми розами арку, гости ахнули. Юбка ее платья из тюля была столь пышной, что едва не закрывала собой проход между рядами, пока Соня, мягко ступая, скользила по ковровой дорожке к жениху. Ее голову украшал цветочный венец, а фигуру окружал ореолом солнечный свет. Фотографии в серебряных рамках, расставленные по дому, служили напоминанием о том, какой лучистой, какой неземной она выглядела в тот день.

После торжественного ужина из четырех блюд, накрытого на триста человек в бело-розовом полосатом шатре, Джеймс и Соня сели в «бентли» и отправились в Кливден. В одиннадцать утра на следующий день они уже летели на Маврикий. Начало было безупречным.

Соне долго еще нравилось, что ее холят и лелеют. Ей было приятно, что Джеймс открывает перед ней двери, уезжая в командировки, из Рима привозит атласное белье в обшитых внутри шелком коробках, из Парижа – духи, запакованные наподобие матрешки, сразу в несколько коробочек, а в аэропортах прикупает ей шарфики от «Шанель» и «Гермес», которые она себе бы никогда не выбрала. Манеру одевать ее и решать, чем от нее будет пахнуть, он перенял от отца. Родители мужа, Ричард и Диана, прожили вместе почти пятьдесят лет, вот Джеймс и пришел к очевидному для себя выводу: женщинам такой расклад определенно нравится.