— Что-то важное? — поинтересовалась Маршели.

Фин набрал ответ, отправил его и только потом ответил.

— Когда вчера я искал в сети данные по этому приюту, то нашел один форум. Там бывшие воспитанники Дина обмениваются фотографиями и воспоминаниями. Наверное, они считают, что как-то связаны между собой, даже если жили в Дине в разное время.

— Что-то вроде семьи.

Он посмотрел на Маршели:

— Ну да. Семья, которой у них никогда не было. Троюродный брат, которого ты никогда не видел, все-таки ближе тебе, чем случайный прохожий, — Фин засунул руки в карманы. — Многие бывшие воспитанники эмигрировали. Больше всего их почему-то в Австралии.

— Старались уехать как можно дальше от Дина?

— Ну да, и начать жизнь с нуля. Стереть прошлое, забыть свое несчастное детство.

Фин понял, что ему трудно говорить, с такой силой отзывается у него в душе каждое слово. Именно это он пытался проделать и сам. Маршели положила руку ему на плечо, и одно ее прикосновение сказало больше, чем тысяча слов.

— Так или иначе, один из бывших воспитанников до сих пор живет в Эдинбурге. Зовут его Томми Джек. Он мог жить в Дине в то же время, что и твой отец. Он оставил на форуме свой адрес, и я написал ему, — Фин пожал плечами. — А мог и не писать. Я ни на что особо не рассчитывал.

— И он тебе ответил?

— Да.

— И что?

— Прислал свой адрес и сказал, что будет счастлив видеть нас вечером у себя дома.

Окно в номере было открыто, и легкий ветер шевелил занавески. По краям они пропускали солнечный свет. Шум машин казался очень далеким. От плотины на Уотер-оф-Лейт под окном доносился шум воды. Их номер был на верхнем этаже, из него открывался вид на реку и Дин-Виллидж. Как только они вошли, Фин задернул занавески. Им нужна была темнота, чтобы прийти в себя.

У них не было никакого плана действий. Отель стоял напротив галереи, а им все равно нужно было где-то ночевать. Фин не смог бы объяснить, почему ни он, ни Маршели не пытались протестовать, когда их поселили в номер с одной большой кроватью. В отеле было много свободных номеров. В маленьком лифте они поднимались молча, не глядя друг на друга. У Фина все внутри сжималось от волнения.

Почему-то им оказалось проще раздеться в темноте. Странно, ведь когда-то они отлично знали тела друг друга — каждый изгиб, каждую линию, каждый дюйм кожи. И сейчас, лежа на прохладных простынях, они заново вспоминали все. Это получилось удивительно легко и естественно, как будто последний раз они были вместе только вчера. Фин обнаружил в себе ту же самую страсть, какую чувствовал к Маршели с их самой первой ночи. Жаркую, всепоглощающую страсть. Он провел руками по ее лицу, заново вспоминая его черты. Начал гладить шею, плечи, мягкие округлости грудей, изгиб ягодиц.

Их губы встретились, как старые друзья после долгой разлуки. Осторожно соприкоснулись, словно не веря, что все осталось как прежде. Два тела двигались, как одно. Прерывистое дыхание перемежалось криками. Не было ни слов, ни мыслей; только желание, страсть, жадный голод. Жар, дрожь, полное погружение друг в друга. Фин чувствовал, как с каждым движением в нем оживает наследие островов. Бесконечные болота, пронзительный ветер, ярость океана, несущего волны к берегу. Голоса предков, поющие древние песни на гэльском.

И внезапно все кончилось. Так же, как тогда, в первый раз. Ворота шлюза открылись, вода ушла. Стены из гнева и непонимания разрушены, все потерянные годы смыты приливной волной. Двое лежали, крепко обнявшись, думая каждый о своем. Вскоре Фин понял, что дыхание Маршели замедлилось, а голова, лежавшая у него на груди, потяжелела. И тогда он задумался, что же они будут делать дальше.

Томми Джек жил в арендованной трехкомнатной квартире на Браутон-Стрит. Под ним располагались винный магазин и газетный киоск. Таксист высадил Фина и Маршели на Йорк-Плейс, и они медленно спустились с холма в вечерних сумерках. Воздух вокруг них был наполнен незнакомыми городскими запахами — выхлопные газы, солод, карри. На острове пахло совсем не так. Фин провел в Эдинбурге пятнадцать лет жизни, но стоило вернуться домой на несколько дней — и город стал казаться чужим, тесным и грязным. Тротуары залеплены кляксами жевательной резинки, в канавах валяется мусор. Вход в дом Томми находился на Албани-Стрит-Лейн. Когда они сворачивали туда, мимо проехал грузовой фургон с эмблемой детской благотворительной организации, «Барнардос» на борту. Лозунг компании гласил: «Мы возвращаем детям будущее». Фин задумался, как можно вернуть то, чего еще нет.

Томми оказался невысоким человеком с блестящим круглым лицом под блестящей круглой лысиной. Воротник его рубашки истрепался, на сером пуловере были пятна от яиц. Брюки на размер больше, чем надо, слишком туго затянуты на животе. На носках домашних тапочек протерлись дырки. Томми провел гостей в узкий коридор с темными обоями, а оттуда — в гостиную. Днем ее, наверное, наполнял солнечный свет, но сейчас, в сумерках, она казалась неряшливой. Квартиру заполнял застоявшийся запах кулинарного жира и человеческого тела.

При этом характер у Томми был веселый. Из-за очков без оправы на гостей смотрели острые темные глаза. Фин решил, что ему около семидесяти лет, возможно, чуть больше.

— Хотите чаю? — предложил Томми Джек.

— Было бы неплохо, — ответила Маршели.

После этого хозяин говорил с ними из крохотной кухоньки, где он ставил на огонь чайник, доставал чашки, блюдца и чайные пакетики.

— Я теперь живу один. Жена умерла уже лет восемь как. Мы больше тридцати лет прожили вместе. До сих пор не могу привыкнуть, что ее нет.

Есть грустная ирония в том, что Томми Джек начинал жизненный путь в одиночестве и заканчивает его так же, подумал Фин.

— А детей нет? — спросила Маршели.

Хозяин вошел в гостиную с улыбкой, но улыбка эта была грустной.

— Нет, к сожалению. Это очень печально — не иметь ни детей, ни возможности дать им то детство, которого я сам был лишен, — он снова вернулся в кухоньку. — Хотя много бы я мог им дать на свою зарплату банковского клерка? — Он хохотнул. — Представляете, я всю жизнь пересчитывал деньги, которые принадлежали другим людям!

Томми принес чай в фарфоровых чашках. Гости поставили их на истертые ручки старых кресел, накрытых грязноватыми белыми салфетками. В камине, облицованном плиткой, тускло горел газовый огонь. На каминной полке стояла черно-белая фотография в рамке, на ней — Томми и, видимо, его жена. Фотограф смог запечатлеть любовь во взглядах супругов. Фин подумал, что приютский ребенок все же смог найти какое-то счастье в жизни.

— Когда вы жили в Дине, Томми?

Тот покачал головой.

— Точных дат я вам не назову. Несколько лет, где-то в пятидесятых. Управляющим там в это время был мистер Андерсон. Неприятный тип. Руководил приютом, где дети-сироты должны были найти уют, а сам не любил детей. Характер у него был ужасный. Помню, однажды он собрал все наши вещи и сжег их в печи центрального отопления. Наказал нас за то, что повеселились, — он коротко засмеялся воспоминанию.

Он даже смог найти, над чем посмеяться в этой истории! Фин удивлялся человеческой способности легко относиться к ударам судьбы. Видимо, все дело в желании выжить. Стоит сдаться хоть на секунду, и тебя затянет во тьму.

— Конечно, я был не только в Дине. Нас переводили из одного приюта в другой. Сохранить друзей было трудно, так что мы переставали их заводить. И еще нельзя было надеяться, что такой жизни придет конец. Даже когда приезжали взрослые, чтобы выбрать пару детишек для усыновления, — Томми снова засмеялся. — Сейчас все не так. А раньше нас всех мыли, потом одевали в лучшее и выстраивали в одну линию. Потом дамы, от которых пахло французскими духами, и мужчины, воняющие сигарами, приходили и осматривали нас. Как овец на рынке. Конечно, они всегда выбирали девочек. У маленьких мальчиков вроде меня не было ни шанса, — он наклонился вперед. — Хотите еще чаю?