— Не могу. Он у тебя все время, что я тебя знаю.

— Бери! — когда Кейт что-то говорит таким тоном, спорить с ней невозможно. — Он будет охранять тебя, Джонни. Каждый раз, как ты посмотришь на медальон, думай обо мне. Вспоминай меня.

Я неохотно взял медальон, крепко сжал в руке. Вот частичка Кейт, которая будет со мной всю жизнь. Она подняла руку, коснулась моего лица, как тогда, в самый первый раз. Потом поцеловала меня. Такой сладкий поцелуй, полный любви и горя.

Больше я никогда не видел Кейт. Я женился, стал отцом двух замечательных дочерей, но больше я никогда никого не любил.

Боже, боже! Почему я выбросил медальон в море? Что на меня нашло?!. Мне это приснилось — или было на самом деле? Зачем, зачем я так поступил? Бедняжка Кейт! Я потерял ее навсегда.

Зажигается яркий свет. И я начинаю моргать. Какая-то женщина смотрит на меня так, будто у меня две головы.

— Почему вы сидите в темноте, мистер Макдональд? Да еще и в уличной одежде!

— Пора доить коров, — отвечаю я. — Я жду, пока Мэри принесет мне завтрак.

— Для завтрака еще рано, мистер Макдональд. Давайте я помогу вам вернуться в кровать.

Зачем? Ведь я уже встал. А коровы ждать не будут!

Женщина берет меня под руку, помогает встать. Она смотрит мне в лицо, и я вижу: она чем-то озабочена.

— Мистер Макдональд… Вы плакали?

Правда? Я подношу руку к лицу и чувствую: оно все мокрое.

Дом священника стоял на холме над Пляжем Чарли, у поворота, где однополосная дорога уходила к Парксу и Акарсад Мор. Священник был иссохшим, морщинистым и сгорбленным — годы не пощадили его. Но у него сохранилась грива белых волос, а острые синие глаза светились умом. С крыльца старого дома священника открывался вид на Коллег а’Фреонса и новый волнорез, а за ними отлично был виден Залив Барры.

Фин приехал поздним утром и теперь стоял на крыльце, ожидая, пока хозяин ответит на стук. Каскады солнечного света играли на бирюзовой воде гавани, свежий ветер теребил брюки и куртку.

— Вряд ли есть лучшее место на Земле, чтобы провести свои последние годы.

Фин обернулся и увидел, что священник стоит рядом и смотрит на залив.

— Каждый день я вижу, как прибывает автомобильный паром с Барры. И все время обещаю себе, что в один прекрасный день сяду на него. Съезжу навестить старых друзей, пока они еще живы. Барра — красивый остров. Вы там были?

Фин покачал головой.

— Тогда вам надо туда съездить. Не берите пример с меня, ленивца этакого! Ладно, заходите.

Теперь священник склонялся над обеденным столом в гостиной. На нем были разложены рисунки, фотографии и раскрытые альбомы, а в них — вырезки, фотокопии и рукописные документы. Хозяин дома занялся делом сразу же после звонка Фина: не так уж часто ему выпадал шанс похвастаться своей коллекцией. Священник был одет в зеленый, застегнутый на все пуговицы кардиган и белую рубашку в тонкую коричневую клетку. Его серые фланелевые брюки собирались в складки над коричневыми шлепанцами. Фин заметил, что под ногтями у священника была грязь. Он явно не брился пару дней — тонкая серебристая щетина виднелась на дряблой коже лица.

— Джерси с Эрискея — один из самых редких традиционных промыслов Шотландии, — заметил священник.

Фин удивился:

— Его еще производят?

— Ну да, для Кооператива Эрискея. Сейчас этим занимается семь женщин. Раньше джерси делали только одного цвета — темно-синего. Сейчас можно найти и кремовый. На однотонной ткани лучше всего видны сложнейшие узоры.

Священник достал из стоявшего на полу пакета образец джерси и расправил на столе. Фин сразу понял, о чем он говорил. Узор был очень тонкий — ряды горизонтальных, вертикальных и диагональных выпуклостей. Некоторые имели форму ромбов, другие шли зигзагами. Старик легко провел пальцем по плотной синей шерсти.

— Для таких узоров используют очень тонкие спицы и плотные, легкие петли. Как видите, ткань соединяется без швов. Одежда получается теплой и водостойкой. На один свитер уходит примерно две недели.

— И у каждой семьи был свой узор?

— Все верно. Он переходил из поколения в поколение. Когда-то так было заведено по всем Гебридским островам, теперь — только на Эрискее. Здесь это искусство тоже вымрет, видимо. Молодежь не хочет его перенимать. Слишком долгая работа! А нынешние девушки хотят, чтобы все было прямо сегодня. Или даже вчера, — священник грустно покачал головой. — Я очень не хотел, чтобы это ремесло исчезло, не оставив следов.

— Скажите, у вас есть примеры всех семейных узоров на острове?

— Ну, почти всех. По крайней мере, за последние семьдесят лет. Хотите что-нибудь выпить? Возможно, немного виски?

Фин вежливо отказался.

— Для меня еще рановато.

— Для глоточка виски никогда не рано, мистер Маклауд. Я дожил до своих лет не потому, что пил молоко! — он ухмыльнулся и прошел к старой конторке с откидной крышкой. В ней обнаружилась целая коллекция бутылок. Священник выбрал одну и налил себе немного. — Вы точно не соблазнитесь?

Фин улыбнулся.

— Нет, спасибо.

Старик вернулся к столу, сделал крохотный глоток.

— У вас есть образец того, что вы ищете?

— Есть.

Фин достал из сумки факс от Ганна и положил его на стол, поверх ткани. Священник принялся рассматривать его.

— Да, это узор с Эрискея, — сказал он. — Где вы это взяли?

Бывший полицейский замялся.

— Это зарисовано с отпечатка, оставленного одеялом или ковриком. Чем-то вязаным.

Священник кивнул.

— Мне потребуется время, чтобы сравнить это с моими образцами. Раз от виски вы отказались, сделайте себе чаю, — он кивнул в сторону плиты. — Да, и присядьте к огню. Я бы предложил вам Библию, — тут он хитро улыбнулся, — но боюсь, для таких крепких вещей еще рановато.

Фин сидел у камина с кружкой сладкого черного чая и смотрел на пляж из маленького, заглубленного окна. Интуиция говорила ему, что перед ним место преступления. Именно здесь был убит молодой человек, тело которого вытащили из болота на Льюисе. Фин до сих пор не знал, как его звали. Но ему казалось, что ветер шепчет: он подошел уже близко к ответу.

— Мистер Маклауд?

Он обернулся к столу. Старик-священник улыбался.

— Я, кажется, нашел автора этой работы.

Фин встал, подошел к столу и сразу увидел старую черно-белую фотографию эрискейского джерси. Она была очень четкой; положив ее рядом с факсом Ганна, можно было провести прямое сравнение двух узоров. Священник указал все точки совпадений. Их был слишком много, чтобы оставались какие-то сомнения. Оба узора были сделаны одной рукой; можно сказать, они были идентичны.

Фин ткнул пальцем в факс:

— Но это был не свитер.

— Верно, — священник задумчиво покивал. — Я думаю, это было покрывало из сшитых вязаных квадратов. Очень теплое, кстати.

Он проследил пальцем прямой угол одного из квадратов. Фин подумал, что мертвецу тепло ни к чему.

— Вы так и не сказали, откуда у вас это.

— Боюсь, что пока я не имею права вам сказать.

Священник кивнул с привычным фатализмом человека, вся жизнь которого была построена на вере.

Фин больше не мог сдерживать любопытство.

— Скажите, чей это узор?

Старик перевернул фотографию. На обратной стороне была аккуратная надпись выцветшими чернилами: «Мэри-Энн Джиллис». И дата: 1949.

Руины фермерского дома стояли высоко на склоне холма. Они почти терялись в высокой, клонящейся под ветром траве. Верхняя часть дома давно обрушилась. На месте двери зияла пустота между двух крошащихся стен. Маленькие заглубленные оконные проемы по обе стороны от двери остались нетронутыми, хотя стекол и рам в них не было. Печные трубы время пощадило; на одной даже остался высокий желтый керамический горшок. В траве виднелись фундаменты других строений: сарай, в котором держали животных; амбар, где хранили сено зимой. Полоска земли, на которой растили траву, тянулась вниз по склону, до самой дороги. На ее дальней стороне вода маленькой бухты отражала солнце. За ней виднелся залив. По синему небу мчались облака, их тени бежали следом по земле. У дороги стоял небольшой белый дом. В его маленьком, открытом всем ветрам саду цвели весенние цветы. Их красные и желтые головки на высоких стеблях качались под порывами ветра.