Он уже подумывал вернуться и попытать удачу с самолетом, как вдруг заметил причудливые очертания частично располо­женного на леднике здания. По телу прошла дрожь, но отнюдь не от холода. Это было вовсе не здание.

Кесслер стоял у носа исполинского корабля из прочной дре­весины с медной обшивкой. Если учесть, как медленно ползут ледники, то корабль застрял здесь, наверное, тысячелетия на­зад. Ничего подобного он прежде не встречал. Хотя… нет, этого не может быть. Он подумал об иллюстрациях в Библии, кото­рую дедушка читал ему на ночь в детстве. Маленький Кесслер обожал Ветхий Завет и до сих пор помнил размеры корабля — длина триста локтей, ширина его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей.

«…И погрузил Ной на ковчег каждой твари по паре».

Бендер-Аббас, Иран Настоящее время

Видавший виды корабль слишком долго стоял на якоре в порту Бендер-Аббаса, что не могло не привлечь внимания иранских войск. С ближайшей военно-морской базы послали патрульный катер, направившийся прямиком к стопятидесятиметровому судну.

Корабль носил имя «Норего» и принадлежал Панаме, если верить флагу, развевавшемуся на флагштоке. Похоже, до этого он всю свою жизнь возил смешанные грузы. Подобно деревьям без ветвей, на борту возвышались пять грузовых стрел, три на носу и две на корме. Их окружало множество раскрашенных в яркие цвета контейнеров, выстроенных до самых иллюмина­торов на мостике. Несмотря на немалое их количество, судно стояло на воде довольно высоко, так что над водой до нагру­зочной марки оставалось не меньше пяти метров красной необ­растающей краски. Монотонно-синий корпус судна явно дав­но не перекрашивали, верхняя часть надстройки и вовсе была зеленоватой. Две дымовые трубы настолько измазались сажей, что их первоначальный цвет определить было невозможно. Над кораблем сгущалась мрачная завеса дыма.

На корме грудились металлические леса, и люди в засален­ных комбинезонах работали над подшипником руля.

Когда проворный патрульный катер приблизился, его капи­тан поднес ко рту мегафон.

— Эй, на корабле! — заговорил он на фарси. — Примите к сведению, что мы собираемся подняться на борт.

Затем Мухаммед Гами повторил свои слова на английском, международном языке морской торговли.

На мостике тотчас же появился тучный человек в мокрой от пота офицерской рубашке. Он кивнул подчиненному, и «Норего» спустил трап.

Рассмотрев его получше, Гами заметил погоны на его плечах и слегка удивился: что человек с таким званием делает на этой развалине? Брюхо капитана «Норего» свисало над ремнем сан­тиметров на двадцать. Волосы под белой фуражкой были смолисто-черного цвета, с редкими прожилками седины, на лице щетина. Оставалось лишь диву даваться, где владельцы корабля откопали такого типа.

Проверив на всякий случай кобуру, Гами ступил на трап и начал подъем. Его заместитель следовал за ним по пятам. Один из матросов дежурил за пулеметом, другой стоял непо­далеку с «АК-47» за спиной. Поднимаясь, Гами заметил, как капитан отчаянно пытался пригладить волосы и расправить грязную рубашку.

Мухаммед встал на борт и осмотрелся. Тут и там сверкали трещины, свежей краской здесь и не пахло. Ржавчина покры­вала практически каждую поверхность, не считая транспорти­ровочных контейнеров. Видимо, они не так долго находились на борту. Часть перил отсутствовала, их заменили цепью. Кор­розия настолько повредила надстройку, что та, казалось, вот-вот рухнет.

Скрывая отвращение, Гами отчеканенным движением отдал честь капитану корабля. Тот, почесывая необъятное пузо, вяло козырнул.

— Капитан, я энсин[2] военно-морского флота Ирана Мухам­мед Гами. Это матрос Катахани.

— Пожалуйте на борт «Норего», энсин. Капитан Эрнесто Эстебан — к вашим услугам.

У него был очень сильный испанский акцент, и Гами при­ходилось повторять про себя каждое слово, чтобы убедиться, что он не ослышался. Эстебан был на несколько сантиметров выше Гами, но избыточный вес ссутулил его плечи и искривил спину, так что они с Гами казались примерно одного роста. Глаза у Эрнесто были темные и мутные. Пожимая иранцу руку, он обнажил в учтивой улыбке кривые желтые зубы. Изо рта несло кислятиной.

— Что у вас не так с рулевым механизмом?

Эстебан ругнулся по-испански.

— Да подшипник заклинило! Уж четвертый раз за месяц. Владельцы, чертовы скряги, — не на шутку разошелся он, — не дают починить на заводе, вот моим ребятам вся работа и до­сталась. Мы двинемся в путь уже к вечеру, максимум к утру.

— Что и куда везете?

Капитан хлопнул по стенке одного из контейнеров.

— Один воздух. Вряд ли старина «Норего» сгодится для чего-то другого.

— Не понял?

— Мы перевозим пустые контейнеры из Дубая в Гон­конг. В Дубае контейнеры разгружают и загружают на наше судно, а мы доставляем их обратно в Гонконг, где их наполняют по новой.

Что ж, теперь ясно, почему корабль так высоко стоит на воде, рассудил Гами. Каждый такой контейнер весит не больше двух тонн.

— А на обратном пути что везете?

— Ну, по мелочи. Мы едва концы с концами сводим, — вздох­нул Эстебан. — Кто ж нам доверит что-то ценней пустых кон­тейнеров?

— Будьте добры, предъявите декларации на груз и экипаж, а также документы на владение кораблем.

— А что, какие-то проблемы? — встрепенулся Эстебан.

— Это мы узнаем, когда я увижу документы, — строго сказал Гами. — Ваше судно находится в водах Ирана, и я имею полное право обыскать каждый сантиметр корабля, если сочту необ­ходимым.

— Да не вопрос… — елейным голосом ответил Эстебан. Улыбка его смахивала на гримасу. — Давайте-ка уйдем с этой жарищи в мой кабинет!

Бендер-Аббас располагался в Ормузском проливе на берегу Персидского залива. В редкие дни летом температура там опу­скалась ниже пятидесяти градусов по Цельсию; что же до ветра, то о нем оставалось только мечтать. На металлических пласти­нах под ногами говорящих можно было буквально жарить яич­ницу.

Так и быть. — Гами махнул рукой в сторону надстройки.

Интерьер корабля мало чем отличался от внешней его части. Щербатый линолеум на полу, ничем не прикрытые металличе­ские стены, местами соскобленная краска, громко гудящие лю­минесцентные лампы. Некоторые из них временами внезапно гасли, погружая узкий коридор в кромешную тьму.

Гами и Катахани проследовали за Эстебаном по сходно­му трапу с болтающимися поручнями в очередной коридор. Тот отпер дверь в свой кабинет и жестом пригласил их войти. В дальнем конце была открыта дверь — каюта капитана. Постель была не заправлена, грязные мятые простыни валялись прямо на полу. К стене был прикручен комод, а над ним висело зеркало с извилистой трещиной, делившей его пополам.

Кабинет представлял собой прямоугольную комнату с одним-единственным иллюминатором, да и тот был настолько грязным от соленой морской воды, что едва пропускал солнеч­ный свет. Стены украшали картинки грустных клоунов, режу­щие глаз своей пестротой. Еще одна дверь вела в крошечную ванную, на фоне которой общественные туалеты тегеранских трущоб показались бы не такими уж и грязными. Даже заядлый курильщик Гами поморщился от едкого табачного запаха.

Эстебан сунул голые провода от настольной лампы в розетку и ругнулся, когда те заискрились, но был явно рад, что лам­па хотя бы зажглась. С легким стоном он откинулся на спинку стула и указал гостям на два других. Прежде чем сесть, Гами достал из кармана ручку и отскоблил присохшего к сиденью стула таракана.

Пошарив в столе, капитан с воодушевленным лицом поста­вил на стол бутылку спиртного, но, окинув взглядом сидящих перед ним мусульман, сник и убрал ее обратно, раздраженно бормоча что-то по-испански.

— Ладно, вот ваши декларации, — вытащил он папку, — как я и сказал, мы перевозим только пустые контейнеры из Гонкон­га. — Он достал еще несколько папок. — Декларация на экипаж. По мне — кучка неблагодарных лентяев. Захотите кого-нибудь арестовать — не стесняйтесь. Вот документы на владение ко­раблем.