Ветлугин сглотнул слюну.

– Этого я тебе, Заки Абдулович, сказать не могу.

– А если подумать? – многозначительно произнес Мулла.

Ветлугин нервно засуетился и, пряча глаза, тихо выдавил из себя:

– Особый препарат колю...

– Чтобы их в дебильном состоянии удерживать?

– Вроде того...

Мулла помолчал, как бы нехотя рассматривая нехитрый медицинский инвентарь, разложенный по стеклянным полочкам и шкафчикам в кабинете главврача.

– Так вот, доктор! Надо заменить укольчики-то. Будешь им колоть укрепляющее. Витамины какие-нибудь.

– Ты что, старик, в своем уме? Они же через неделю очухаются – и Беспалый тут же все просечет!

Мулла раздраженно поднял сухую морщинистую руку:

– Об этом не беспокойся. Они не «очухаются». О замене препарата никто не узнает. Кроме меня и тебя. Ну и их самих, конечно. Но они виду не подадут. Будут косить под идиотов. Об этом я позабочусь.

– А как же быть с Лизкой? Ведь не я же, а она колет.

– С Лизаветой мы все уладим сами. Твоя задача – препарат.

Ветлугин помолчал и вдруг почти шепотом произнес:

– Смотри, Мулла, как бы Щеголь не прознал. Тут его люди постоянно крутятся. Он, похоже...

Мулла резко поднял руку:

– Цс-с. Знаю. И об этом я позабочусь. У меня сейчас будет много забот. Так что одной больше, одной меньше – все едино. Ну бывай, «доктор». Ты уж сделай все, как мы договорились, чтобы у нас не возникло еще одной лишней проблемы. Меня ты знаешь... я дважды повторять не буду.

Единственное, что утешало Светлану в течение двух долгих месяцев заточения, так это сознание того, что Владислав жив. Она в этом была уверена: иначе они не стали бы держать взаперти ее с сыном, тратя на них время, деньги, прилагая огромные усилия по охране. Они просто убили бы их, как убили Сивого, или отпустили на все четыре стороны за ненадобностью.

Кто были эти «они», Светлана не знала, и, как ни пыталась выяснить, у нее ничего не получалось: на все ее вопросы охранники лишь криво улыбались и разводили руками. Ясно было одно, что люди, по заказу которых произошло их похищение, весьма и весьма состоятельные и к тому же обладающие огромной властью. Дом, в котором держали Светлану с Олежкой, был настоящей крепостью-особняком, может быть даже личной резиденцией кого-нибудь из весьма высокопоставленных лиц. Двухэтажный, обставленный дорогой мебелью, дом стоял в глухом лесу. Поскольку их привезли туда глубокой ночью, Светлана не могла даже предположить, где именно находится: где-то в России... уж это точно, где-то под Питером... да, конечно. И в обстановке дома, и в окружающем его лесу да и в самой атмосфере Светлана ощущала все до боли знакомое, родное, российское. То, чего ей так не хватало в далекой Америке, то, по чему так тосковала ее душа, от чего теперь она плакала с восторгом. Ах, если бы не это нелепое, жуткое, дурацкое, гадкое заточение... и зловещее, неизвестное будущее.

Вокруг дома бежал высокий неприступный забор. Первое время никого, кроме охранников, Светлана не видела на территории особняка. Охранников же было трое. Время от времени они меняли друг друга. Двое постоянно дежурили во дворе, один – внутри дома. За Светланой никто особо не следил, но зато повсюду кто-либо из охранников сопровождал маленького Олежку. Оставаться наедине с сыном ей не разрешалось. Эти подонки прекрасно понимали, что без мальчика Светлана никуда не убежит.

Однажды ночью, в первом часу, она проснулась от урчания двигателя. Выглянув в окно, Светлана в свете ночных фонарей увидела стоящий во дворе шикарный черный «мерседес» с затемненными стеклами, из которого вышел высокий, одетый в темное пальто мужчина. Он о чем-то долго говорил со старшим из охранников, и, судя по тому, как почтительно склонял тот голову перед собеседником, было ясно, что это один из его руководителей. Не заходя в дом, незнакомец сел в автомобиль и уехал. С тех пор Светлана стала более чутко спать по ночам и скоро выяснила, что именно в это время периодически приезжают какие-то люди, которые, отдав распоряжения (или проверив, как они выполняются), уезжали, чтобы вскоре появиться снова. Один раз Светлана сумела разглядеть лицо приезжавшего. Он как раз приблизился к окну и повернулся к фонарю, в тусклом свете она увидела на лице незнакомца уродливый Шрам, пересекавший правую щеку. Светлана постаралась запомнить это лицо со шрамом, узкие темные глаза и плотно сжатые губы. Продолжая разговаривать с охранником, мужчина вдруг резко снова повернулся и пристально посмотрел на темное окно, за которым, спрятавшись за шторой, стояла Светлана. Она невольно отпрянула, хотя понимала, что в темноте сквозь занавески ее не могли увидеть.

«Он убьет нас», – внезапно подумала Светлана, и ей тогда впервые по-настоящему стало страшно.

Дни тянулись за днями, однообразные, бесконечные. Чтобы не сойти с ума, Света стала рисовать. Она никогда раньше не делала этого, разве что в школе, хотя всегда чувствовала в себе тягу к бумаге и карандашу. Она обнаружила в чужом кабинете стопки писчей бумаги, отыскала несколько шариковых ручек и начала учиться. Сначала рисовала все предметы, попадавшиеся ей на глаза, – от напольной китайской вазы до леса, который виднелся из окон ее «тюрьмы». Потом долго пыталась нарисовать портрет сына, но, поскольку это была, наверное, самая неусидчивая модель в мире, она принялась рисовать по памяти – все, что могла вспомнить. Вечерами, ложась спать, Света закрывала глаза и долго восстанавливала в памяти какой-нибудь городской пейзаж, или чье-нибудь лицо, или просто фантазировала, выписывая каждую черточку будущего рисунка сначала в своем воображении, а утром – на бумаге. Занятие рисованием так увлекло ее, что она почти перестала думать о смерти, мысли о которой не оставляли ее несколько последних недель. Раньше Олежка очень чутко реагировал на любые перепады ее настроения и, как только мама начинала впадать в панику, тут же принимался плакать и капризничать. Теперь внешне казалось, что мама больше ничем не обеспокоена. Страх перестал душить ее по ночам, она научилась скрывать его глубоко внутри, так, чтобы он не мешал ей хотя бы нормально общаться с сыном. Теперь мальчик стал спокойнее, к нему вернулся его прежний озорной нрав, он снова начал шалить, то смеша ее, то пугая.

– Дядь, а дядь! – обратился он вдруг однажды к сумрачному чернявому, коротко стриженному охраннику. – Отгадай загадку. А я тебе за это конфетку дам.

– Олежка! Перестань надоедать дяде, – укоризненно глядя на сына, остановила его Света, старавшаяся лишний раз не привлекать к себе внимание своих мучителей-конвоиров. – Замолчи!..

– Зеленая, а нажмешь кнопку – красное? – не унимался мальчишка, не обращая внимания на мать.

Охранник покосился на него и ничего не ответил, но вид у него при этом сделался озадаченный.

– Хочешь, скажу ответ? – лицо у Олежки стало хитрющим.

– Ну скажи, – не выдержал наконец охранник.

– Лягушка в миксере! – выпалил мальчишка, лукаво улыбаясь во всю мордашку.

Охранник некоторое время молча смотрел на мальчишку, и Светлане даже показалось, что она слышит, как потрескивает у него в голове трудно перевариваемая информация. Наконец через минуту лицо верзилы просияло и он зашелся таким чудовищным смехом, похожим на лошадиное ржание, что у Светланы по коже забегали мурашки.

– Ну ты, мужик, даешь! – нагоготавшись вдоволь, сказал охранник. – Пойду Вовану расскажу, он обоссытся от смеха.

Олежка польщенно улыбался. Светлана взяла его за руку и потянула к себе в комнату.

– Ну, хватит, хватит, – шептала она, видя по выражению лица сына, что он намерен продолжать.

– А еще хочешь? – вырывая руку, снова обратился к восприимчивому охраннику мальчик.

– Ну-ка, давай, давай еще, клоп! – заинтересованно наклонился вперед бугай.

– Отгадай, – таинственно заговорил Олежка, – что мне в тебе не нравится на букву «ф-ф-ф»!

Охранник обалдело посмотрел на него: