Такая помощь никогда не забывалась, и в благодарность за поддержку иной вор готов был снять с себя последнюю рубаху и заваливал тюрьму таким гревом, что перепивались не только все зеки на зоне, не только солдаты срочной службы, но и самые последние чушпаны в ее окрестностях.

Каждый из законных понимал, что потерять поддержку зоны равносильно медленному умиранию, а смерть в одиночестве всегда горька. Отчасти именно поэтому, пошлявшись на свободе с год, законники, как правило, возвращались обратно в колонию, чтобы укрепить прежние связи и обзавестись новыми. Вор, лишенный поддержки зоны, все равно что срубленное дерево.

Вот поэтому Варяг и не воспринял свое заключение слишком болезненно: колючая проволока, высокие стены и сторожевые вышки – это всего лишь часть его дела, которому он поклялся посвятить свою жизнь.

Поезд вырвался из тайги и, точно заключенный, совершивший удачный побег, весело помчался вдоль тихой северной речушки. Сопровождавшие Варяга офицеры не пытались скрывать своего восторга и объяснили вору, что через полсотни километров поезд прибудет в небольшой райцентр под названием Северный городок, от которого дальше тянется лишь одна дорога – узкоколейка до печально знаменитой станции Глухая. Возле нее стоит крепкий рабочий поселок Красный лесоруб и, среди нескольких других, известная на всю Россию «сучья» зона, прозванная зеками «Лисьей дырой».

Для офицеров Северный городок был конечным пунктом назначения, и они с радостью думали о том, что обратная дорога всегда короче.

– А знаешь, я по тебе буду скучать, Владислав, – признался капитан Кравцов, красивый пижонистый парень. – Все время вдвоем... как сиамские близнецы.

Нечто подобное чувствовал и Варяг. За время долгого пути, в котором их разделяла лишь решетка, они сделались почти друзьями, а если учесть еще и то, что до ветру по инструкции его выводили в наручниках, прицепив другой браслет на крепкую кисть капитана, то они и впрямь стали не разлей вода.

– Если соскучишься, так милости прошу к нам на зону, – расхохотался Варяг.

Он посмотрел в окно. Эшелон сворачивал в сторону моста. За рекой виднелся городишко, совсем небольшой, скорее, так, деревенька. Варяг любил проезжать реку и никогда не лишал себя удовольствия посмотреть с высоты на извилистые берега, а убегающая вода всегда заставляла призадуматься и напоминала о быстротечности времени. Но сейчас Варяг смотрел прямо перед собой и вместо водной глади видел замысловатые ограждения зон, окружающих городок. На реке так же виднелась вся обнесенная колючей проволокой зона на воде.

– Здесь я не задержусь. Это явно, – не скрывая своего уныния, произнес Владислав.

В этот раз эшелон не загнали на запасной путь. Состав вкатился на станцию, издав победный гудок, а вагон, в котором ехал Варяг, остановился как раз напротив вокзала. Еще через минуту из вагона вышло десять пассажиров, оживленно переговаривающихся между собой. Было заметно, что они устали от долгой дороги и, с удовольствием размяв затекшие ноги, готовились выпить свежего холодного пивка. Никто из встречающих не сумел бы даже предположить, что один из них – заключенный номер один, чье следование на всем протяжении маршрута было засекречено так же строго, как передвижение атомной подводной лодки где-нибудь в Северном Ледовитом океане. А трое смеющихся офицеров внутренних войск своей внешностью больше напоминали не охрану, а свиту при могущественном государе.

Встречать Варяга прибыл сам подполковник Беспалый с тремя офицерами из охраны и взводом молоденьких солдат.

Владислав никак не напоминал арестанта – вместо тюремной робы на нем был по-прежнему костюм, голова тщательно причесана, холеные руки скорее напоминали руки пианиста, а манера держаться вполне бы подошла члену какого-нибудь дворянского собрания. Глядя на законного, создавалось впечатление, что он не в колонию ехал, а решил порадовать своим присутствием какое-нибудь светское заведение или казино. Варяг оглядел лица встречающих.

– Теперь я ваш, господа хорошие. Ну вот вам мои руки, цепляйте наручники.

– Ты весельчак, парень! – бодро отозвался Беспалый. – Вижу, что колония тебе настроение не испортит. Но сдается мне, ты туда и не особенно-то рвешься? Или я ошибаюсь? Может, ты все же хочешь получить в бараке угол, своего пидора, жирную пайку. Да только с этим тебе придется подождать! Вот что, господин хороший, – передразнил он прибывшего, – поживешь пока с бродягами, что к твоему приезду я пособирал со всей Сибири. Для тебя это будет подходящая компания. Возьмите-ка его, братцы, под белы рученьки да суньте в приемник-распределитель.

Варяг посмотрел на сопровождавших его офицеров, которые в ответ только кисло поморщились, в их взглядах он читал: «Это тебе не наше сопровождение, здесь хозяин подполковник Беспалый. Извини, брат, что так получилось».

Молоденький лейтенант негромко попросил замешкавшегося в дверях вокзала Варяга:

– Пошли, заключенный. Подполковник Беспалый ждать не любит, – и уже когда они вышли на воздух, добавил: – Тут неделю назад три вора по этапу прибыли. Один из них что-то неласковое Беспалому сказал, так подполковник велел связать его «ласточкой». Вот и пролежал он в «локалке» сутки на глазах у всех зеков.

На всякое оскорбление законный обязан был отвечать ударом, и совсем неважно, кто стоит перед ним – опер, искушенный во всех воровских тонкостях, или такой же вор в законе, как и он сам. И если ответа не последовало, то подобное расценивалось как слабоволие и вчерашнего авторитета понижали до уровня «мужика». С этого момента вход в воровскую элиту для такого развенчанного был навсегда закрыт, и всю оставшуюся жизнь приходилось видеть снисходительные ухмылочки.

Можно только догадываться об участи посрамленного вора, стянутого в «ласточку». Наверняка такого задолбит подрастающая молодежь, всегда готовая утвердиться за счет слабейшего. Как правило, они сбиваются в кучу и щиплют обесчещенного, подобно тому как это делает стая гусей с «гадким утенком», случайно забредшим на чужой двор.

– Вор вору рознь, – спокойно ответил Варяг, идя к дожидающемуся «воронку».

Приемник-распределитель представлял собой огромный барак, стоящий на самом берегу спокойной северной речки. Скорее всего, столь замечательное строение здесь было воздвигнуто в воспитательных целях, чтобы бродяги и воры, созерцая неспешное течение вод, смогли оставить мысли о своем дурном промысле и переродиться в примерных, послушных строителей светлого будущего. Этот барак был единственным приемником-распределителем на тысячу километров вокруг. Он, как губка, впитывал в себя сотни и сотни ожидающих приговора; собирал осужденных, уже получивших свой законный срок; еще больше через приемник проходило самых разных бродяг и бездомных, которые вообще никогда не бывали в ладах с законом. Весь этот народ здесь тщательно отфильтровывался, и потом большую их часть распихивали по дальним колониям в глухих таежных тупиках. Среди бродяг это место пользовалось дурной славой и называлось «Большим фильтром»: задерживались в нем чаще крепкие, сильные мужики, способные не только выдержать тяготы таежной жизни, но и готовые с утра до ночи с молодецким уханьем валить и корчевать вековой лес; больные же и старые безжалостно выбрасывались администрацией приемника-распределителя как отработанный шлак в многолетнюю мерзлоту, где они продолжали существовать побирушками на дорогах и с первыми серьезными заморозками гибли во множестве.

В такие приемники попадали вконец опустившиеся люди, которые ждали от жизни не хлебосола, не мягких перин, а всего лишь теплого угла, где можно пересидеть студеную зиму да затравить вечно пустой сосущий желудок куском пересохшего хлеба. Для многих из них даже приемник представлялся неким Ноевым ковчегом, где можно хотя бы ненадолго переждать злые невзгоды, а уже затем, по весеннему солнышку, вернуться к привычному бродяжничеству. Для них скитание по дорогам было смыслом всей жизни и представлялось делом таким же естественным, как то, что солнце восходит и заходит, что снег белый, а кровь красная, таким же обычным, каким является рождение и смерть. И даже если бы многих из них наделить жильем, то уже через неделю они оставили бы домашний уют и вернулись на большую бесконечную дорогу.