Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Должно быть, я переворачивал страницы слишком уж энергично.

Мой дядя Хосров крикнул:

— Потише, парень, потише!

Я заглянул в гостиную как раз вовремя, чтобы увидеть, как араб смахивает с колена пылинки.

Мужчины просидели в гостиной около часа, потом араб глубоко вздохнул и, не говоря ни слова, ушел.

Я прошел в гостиную и сел на его место.

— Как его зовут? — спросил я.

— Помолчи, — сказал дядя Хосров.

— Нет, как его зовут? — повторил я.

Дядя Хосров до того разозлился, что не знал как быть. Он принялся звать на помощь мою маму, как будто его резали.

— Мариам! Мариам!

Мама поспешила в гостиную.

— Что случилось? — сказала она.

— Прогони его, пожалуйста, — сказал дядя Хосров.

— А в чем дело?

— Он спрашивает, как зовут араба.

— Ну и что же? — сказала мама. — Ведь он ребенок ему любопытно. Скажи ему.

— Вот как! — простонал дядя. — И ты туда же! Родная сестра! Моя родная, бедная, опаленная сестренка.

— Ну ладно. Скажи, как зовут араба? — спросила она.

— Не скажу, — заявил дядя Хосров. — Не скажу, и все.

Он встал и ушел.

— Он и сам не знает, как его зовут, — объяснила мне мама. — И нечего тебе зря его раздражать.

Дня через три, когда дядя Хосров снова пришел к нам с арабом, я был в гостиной.

Дядя Хосров подошел прямо ко мне и сказал:

— Его зовут Халил. А теперь ступай отсюда.

Я вышел из дому и стал поджидать во дворе одного из своих кузенов. Прошло десять минут, никто не приходил, и я сам отправился к кузену Мураду и проспорил с ним целый час о том, кто из нас будет сильнее через пять лет. Мы схватывались с ним три раза, и трижды он клал меня на обе лопатки, но один раз я чуть было не победил.

Когда я вернулся домой, оба гостя уже ушли. Я вбежал со двора прямо в гостиную, но там никого не было. Остался только их мужской запах и запах табачного дыма.

— О чем они говорили? — спросил я у матери.

— Я не слушала, — сказала мать.

— Может быть, они не разговаривали вовсе?

— Не знаю, — сказала мать.

— Не разговаривали, — сказал я.

— Одни, когда им есть что сказать, разговаривают, а другие молчат, — заметила мать.

— Как можно что-то сказать, не разговаривая? — спросил я.

— Говорить можно и без слов. Мы очень часто разговариваем без слов.

— А зачем же тогда слова?

— Чаще всего они не нужны. Или нужны только затем, чтобы не выдать того, что ты действительно хочешь сказать, или того, чего не следует знать другим.

— Ну, а они-то все-таки разговаривают или нет?

— Мне кажется, да, — сказала моя мать. — Сидят спокойно, попивают кофе, сигареты покуривают. Рта никогда не раскроют, но разговаривают все время. Они понимают друг друга и так, зачем же зря языком болтать?

— И они оба знают, о чем говорят?

— Конечно.

— Ну, так о чем же?

— Не могу тебе сказать: ведь они обходятся без слов. Но они понимают.

Целый год мой дядя Хосров и араб заходили к нам время от времени и сидели в гостиной. Иногда сидели по часу, иногда по два.

Однажды дядя Хосров вдруг как крикнет арабу: «Не обращайте внимания, слышите!» — хотя араб перед этим все время молчал.

Но чаще всего они не произносили ни слова, пока не наступало время уходить. Тогда дядя Хосров обычно тихо бормотал: «бедные опаленные сиротки», а араб только смахивал пыль с колен.

Однажды, когда дядя Хосров зашел к нам один, я спохватился вдруг, что араб не показывается у нас уже несколько месяцев.

— Где араб? — сказал я.

— Какой араб? — сказал мой дядя Хосров.

— Тот маленький бедный опаленный араб, который приходил сюда вместе с вами. Где он?

— Мариам! — закричал дядя Хосров. Он стоял пораженный ужасом.

«Ой-ой! — подумал я. — Что такое опить случилось? Что такого опять я натворил?»

— Мариам! — кричал он. — Мариам!

Моя мать пришла в гостиную.

— В чем дело? — спросила она.

— Пожалуйста, — сказал дядя Хосров. — Это твой сын. Ты моя сестренка. Пожалуйста, прогони его отсюда. Я всем сердцем его люблю. Он американец. Он родился здесь. Когда-нибудь он станет большим человеком. Я в этом не сомневаюсь. Пожалуйста, прогони его.

— Да в чем же все-таки дело? — сказала моя мать.

— В чем дело? В чем дело? В том, что он тут болтает, задает мне вопросы. А я его люблю.

— Арам, — сказала мне мать.

Я стоял как вкопанный, и если мой дядя Хосров был сердит на меня, то я еще больше был сердит на него.

— Где араб? — сказал я.

Дядя Хосров безнадежно махнул рукой. «Вот, пожалуйста, полюбуйся, — говорил его жест. — Твой сын. Мой племянничек. Родная плоть и кровь. Все мы бедные опаленные сироты. Все, кроме него».

— Арам, — сказала мне мать.

— Что же я могу понять, если вы молчите? Скажите мне, где араб?

Дядя Хосров вышел из дома, ни слова не говоря.

— Араб умер, — сказала мне мать.

— Когда он тебе это сказал?

— Он ничего мне не говорил.

— Откуда же это тебе известно?

— Не знаю, откуда, — сказала моя мать. — Но он умер.

Дядя Хосров после этого долго не приходил к нам. Я стал даже думать, что он вообще больше не придет. Когда он наконец пришел, он остановился в гостиной и, не снимая шляпы, сказал:

— Араб умер. Он умер сиротой на чужбине, за сто тысяч миль от родного дома. Он хотел вернуться домой и умереть там. Он хотел снова увидеть своих сыновей, хотел вдохнуть их запах, хотел разговаривать с ними, хотел услышать, как они дышат. У него не было денег. Он все время думал только о доме и сыновьях. Теперь он умер. Ступай. Я люблю тебя.

Мне хотелось расспросить его еще, особенно про сыновей араба — сколько их было, сколько времени он их не видел и тому подобное, — но я решил пойти к моему кузену Мураду и посмотреть, не смогу ли я положить его на обе лопатки, и я ушел, не сказав ни слова, и это, наверное, очень понравилось дяде Хосрову, и он, наверное, подумал, что не все пропало, что есть еще на меня кое-какая надежда.

Слово к маловерам

От Рино до Солт-Лейк-Сити все, что видишь из окна автобуса или любого другого транспорта, это пустыня. И все, что ты ощущаешь там в августе, это сухой зной. Пустыня — это песок, равномерно простирающийся по всем направлениям, разнообразные виды кактусов и солнце. Иногда песок выглядит белым, иногда коричневым, а на закате дня его цвет из белого или коричневого делается желтым, а затем черным. Это означает, что наступила ночь, самое лучшее время в пустыне. Стоит пустыне и ночи соединиться, как получается нечто, именуемое безмолвием.

Воспоминание об этом живет с тобой всю жизнь.

Оно полно тишины и тайны мироздания.

Все это я знаю потому, что однажды, по пути в Нью-Йорк, проехал автобусом от Рино до Солт-Лейк-Сити.

Это мой дядя Гико убедил меня перебраться в Нью-Йорк.

— И чего тебе жить в таких городишках? — говорил он мне. — Не будь безумцем, Арам. Езжай в Нью-Йорк, послушай меня.

Я послушался и теперь катил на автобусе от Рино до Солт-Лейк-Сити.

Прежде я никогда не бывал в этих местах и не представлял, что таковые вообще могут быть на свете. Кругом одна огромная высохшая пустошь, и в ней — ничего. Тем не менее я старался глядеть во все глаза и днем, и ночью. Мне не хотелось, попав в такие края, упустить хоть что-нибудь.

Автобус выехал из Рино вскоре после полуночи. Рино — один из тех городов Америки, которые кормятся целиком за счет человеческих пороков. Специальность Рино — азартные игры и проституция.

Неудивительно, что огни в городе горят ярко.

Помню, как я зашел в казино и еще в дверях отчетливо разглядел три черных волоска в носу у игрока в покер, сдававшего карты за столом в противоположном углу зала. И все из-за этого света.

Наш автобус, выехав из Рино, сразу очутился в пустыне. Контраст был просто поразительный: сперва яркие огни казино — и тут же ночная пустыня. Я думал об этих огнях и пустыне непрестанно, с полуночи до утра и все равно, так и не додумался, в каких бы словах выразить то, что я чувствовал.

22
{"b":"262668","o":1}