В конце просеки мелькали фонари и слышались приглушённые голоса. Начальник разведки подъехал к Вейдемейеру и взял под козырёк.
— На опушке найден труп, сэр, — доложил он, — мужчина, вероятно, из местных жителей.
Подполковник с Беллом подъехали поближе и спешились Перед ними лежал на животе молодой человек с большой раной в затылке.
— Застрелен сзади, — сказал Белл.
Он нагнулся и осторожно перевернул убитого на спину.
— Бог ты мой! Подполковник, узнаёте этого парня? Ведь это Ринго-Котёнок!
Вейдемейер запустил левую руку в бороду. Лицо его было мрачнее тучи. Другой рукой он снял с груди убитого клочок бумажки, на котором карандашом было написано одно слово:
«Колмен».
— Ваши друзья в Лондоне вряд ли обрадовались бы такой развязке, — сказал Белл.
— Да, Белл, — отвечал Вейдемейер, — они указали бы мне на мою ошибку. Надо было дать ему охрану.
— Мы не могли охранять его до бесконечности, подполковник. Мы и так снабдили оружием бывшего неприятеля.
— В том-то и дело, что «бывшего». Он ехал к нам. И если б доехал, то был бы с нами.
Вейдемейер выпрямился.
— Значит, Колмен ещё дышит… Прикажите взять тело с собой. Мы похороним Неда Снукса как солдата федеральной армии, павшего на посту. А Колмена мы найдём ещё раз и ещё десять раз, если понадобится!
— И расстреляем его, — добавил Белл.
— Как определит военно-полевой суд, — отвечал Вейдемейер.
«Подписано — Авраам Линкольн»
Единственное место в Вашингтоне, где Линкольн чувствовал себя спокойно, был военный телеграф. Здесь не было ни секретарей, ни посетителей. По ночам под мерное потрескивание аппаратов Линкольн сидел и писал.
Лицо у него было напряжённое. Он писал, черкал, дописывал на полях, потом тщательно рвал бумагу и бросал её в корзину.
Аппараты издавали высокий звук, почти похожий на пение птицы. Телеграф был молодым изобретением. Ему было двадцать пять лет. Телеграфисты считали себя знатоками нового, сложного дела. На работе у них были загадочные, непроницаемые лица.
Аппараты передавали с войны цифры: «Потеряно 12 тысяч человек… точка… повторяем… 12 тысяч… отошли на две мили… точка… повторяем… две мили…»
«Маленький Мак» больше не командовал армией, но решительной победы не было.
Линкольн писал до полуночи и написанное клал в несгораемый шкаф. Ключи от шкафа всегда находились у президента в кармане. На рассвете можно было видеть, как Эйб не спеша направляется домой через деревянную калитку. Военный телеграф находился рядом с Белым домом.
В Белом доме все спали. Только Тэд, босой, в ночной рубашке, следил с верхней площадки лестницы, как папа прокрадывался к себе, стараясь никого не разбудить.
Однажды две чёрные руки ухватили Тэда в то время, когда он стоял на верхней площадке. Это был Джонсон.
— Ай, ай, масса Тэд, — тихо сказал Джонсон, — как же вам не стыдно не спать в пять часов утра?
— А почему папе можно не спать?
— Потому что ваш папа президент. Когда вы будете президентом, вы тоже не будете спать по ночам.
— Нет, Джонсон, — рассудительно сказал Тэд, — я никогда не буду президентом. Это ужасная возня.
— Жаль, — задумчиво проговорил Джонсон, — потому что, если б вы были президентом, вы освободили бы чёрных.
— Ты думаешь, что папа этого не сделает? — возмутился Тэд.
— Ах, масса Тэд, ваш папа сделал бы это, но ему не дадут.
— Кто это ему не даст? Он глава государства!
— То-то и оно, масса Тэд, что он вовсе не всё делает, что хочет. Ему не дадут все эти люди, которые присылают делегации: плантаторы из Кентукки, богачи из Нью-Йорка, торгаши из Чикаго, заговорщики, спекулянты, генералы, дипломаты, молодые джентльмены из богатых домов… Вы думаете, что им нужно освободить чёрных? Они и одного выстрела не сделали бы из-за чёрных. Им нужно набить карман!
— Папа их не боится!
— Ах, масса Тэд, ваш папа очень уважает законы… Он страх как боится поступить не по закону…
— Как же можно нарушать законы?
Джонсон вздохнул.
— Не нарушать законы, а менять их, масса Тэд… И позвать в армию чёрных. Тогда будет победа.
— Ты думаешь, что папа этого не понимает?
— Масса Линкольн, он всё понимает, — кисло сказал Джонсон, — но я готов держать пари, что он не подпишет такой закон, чтоб негров всех сразу освободили.
— Подпишет, — сказал Тэд.
— Извините, масса Тэд, я думаю, не подпишет. Я тоже кое-что понимаю в государственных делах.
— Держу пари на пять долларов, — запальчиво сказал Тэд, — что папа подпишет. Он… он уже начал подписывать!
— Откуда вы знаете, масса Тэд?
— А зачем он сидит по ночам на военном телеграфе?
Джонсон покачал головой.
— Он просто ждёт новостей с войны, масса Тэд. Впрочем, я готов идти в пари на пять долларов. Только я прошу вас улечься спать.
— Хорошо, Джонсон, пари на пять долларов! Но потом не виляй хвостом, что ты вовсе не имел в виду денег…
— Масса Тэд, — обиженно сказал Джонсон, — я не какой-нибудь банкир из Нью-Йорка, раз я проиграл, значит, я плачу. Но и вы, пожалуйста, потом тоже не отпирайтесь…
Но Тэд уже не слушал его. Он бежал в детскую, и его белая длинная рубашка развевалась, как знамя.
Многие в Америке думали так, как Джонсон. Многие думали, что у «черепахи Линкольна» не хватит решимости освободить рабов.
Сам президент изо дня в день становился всё мрачнее и сосредоточеннее. Он часами шагал по кабинету, отмахиваясь от просителей, советников и министров.
На стене висел портрет Джефферсона, который более восьмидесяти лет назад сказал: «Всё на свете меняется, кроме врождённых и неизменных прав человека…»
И тот же Джефферсон сказал, что «соблюдение закона есть политическая религия…»
Освободить негров — это значило поднять со дна Америки новые силы. И не только «цветных», но и всех «простых». Назначить их генералами, офицерами, министрами. Переделать конституцию и подавить крикунов и хищников в тылу.
Это, может быть, революция. Но это значит — победа.
И может значить — смерть.
Президент вспомнил, как недавно на ночной прогулке верхом в него выстрелили из-за дерева. Лошадь испугалась и понесла. Линкольн с трудом с ней справился. Он приехал домой без головного убора. Караульному начальнику он объяснил, что случайно потерял цилиндр. На следующий день караульный начальник принёс и молча положил цилиндр перед Линкольном. В нём зияла дыра от пули.
— Об этом никто не должен знать, — сказал Линкольн.
— Слушаю, сэр, — откликнулся караульный начальник.
Эйб подошёл к камину и бросил цилиндр в огонь.
…Через две недели Линкольн вошёл в свой кабинет и неожиданно наткнулся на Тэда, который стоял у письменного стола, скрестив руки на груди, точь-в-точь как Наполеон.
Линкольн нахмурил брови.
— Тэд, как ты смеешь входить сюда без моего разрешения?
— Простите, сэр, — сказал Тэд, нисколько не испугавшись, — но я попал в ужасное положение.
— В какое именно?
— Я по уши в долгах.
Линкольн посмотрел на сына с усмешкой.
— Это очень грустно, — сказал Эйб. — И много ты задолжал?
— Пять долларов.
— В самом деле? В твоём возрасте это действительно много. Пари, я полагаю?
— Совершенно верно, сэр.
— И ты ищешь у меня деньги?
— Нет, сэр, я ещё до этого не дошёл. Я ищу бумагу.
— Бумагу?
— Да, сэр. Бумагу об освобождении негров.
Линкольн молчал с минуту.
— Ты её здесь не найдёшь, Тэд.
— Я так и думал, — сказал Тэд. — И я проиграл пари Джонсону и должен уплатить ему пять долларов. Я поручился за то, что Авраам Линкольн освободит негров, и проиграл.
Линкольн молча порылся в своём бумажнике и протянул Тэду пять долларов.
