— Хорошо, Хэт, — сказал Дэви, — твои слова дойдут до неё, я обещаю.

— А я поеду к Дугласу, в Рочестер, — сказала Гарриет. — Прощайте, мистер Бэйтс! Ни один чёрный не забудет, как вы помогли негритянке. Вы ничем нам не обязаны — вы белый!

— Друзья, — со вздохом промолвил наборщик, — если бы вы могли понять, как я вам завидую и как мне надоело сидеть без дела! Ведь когда-то я был первым бойцом против полиции во всём восточном Лондоне!

Гарриет увидела Дугласа на митинге 4 июля. Маленький городок Рочестер был украшен флагами, на улицах грохотали барабаны и хлопушки, колокола звонили, солнце сияло, словно начищенный медный таз. Во всём чувствовался праздник — День Независимости.

Гарриет и Соджорнер пришли на митинг, когда обстановка была уже накалена. Какие-то молодчики в пёстрых галстуках воинственно выкрикивали «бу-у!» и показывали кулаки оратору. Дуглас — рослый, крепко сколоченный мулат с седеющей шапкой волос над широким лбом — читал призыв аболициониста негра Уокера:

— «Это наша страна. Её свободы и привилегии были куплены усилиями и кровью наших отцов, так же как усилиями и кровью других людей. Язык народа этой страны есть и наш язык. Образование народа есть и наше образование. Свободные учреждения, которые он любит, любим также и мы; к земле, к которой он привержен, привержены и мы; его надежды — наши надежды; его бог — это также и наш бог; мы родились среди этого народа; наш удел — жить с этим народом и быть частью его; когда люди этого народа умрут, мы тоже умрём; где они будут похоронены, там похоронят и нас».

Конец речи утонул в буре криков. Несколько помидоров перелетело в оратора и шлёпнулось на эстраду.

— К чёрту черномазых! — вопили с одной стороны. — Черномазые хотят править нами!…

— Позор! — отвечали им сторонники Дугласа. — Долой людоедов!…

Замелькали кулаки и дубинки. Драка становилась всё ожесточённее. Кто-то бежал, держась окровавленными руками за голову; несколько бесчувственных тел уже лежало на траве, когда прибыла рочестерская пожарная команда и стала окатывать дерущихся водой из шланга.

Гарриет и Соджорнер с трудом выбрались из свалки, защищаясь стульями, обе растрёпанные и мокрые. Гарриет глянула на свою спутницу и вдруг разразилась беззвучным хохотом. Соджорнер посмотрела на неё торжественно.

— Незачем смеяться, — сказала она, — в меня раз стреляли из пистолета, но промахнулись. А камнями попадали несколько раз. К этому надо привыкнуть. Зато наших с каждым днём всё больше.

— Ничего, Соджи, — ответила Гарриет, приглаживая волосы. — Это лучше, чем у нас, в Мэриленде. Хорошо, когда можно драться!

— Ты любишь драться?

— Терпеть не могу, — сказала Гарриет.

В мае 1856 года у Генри Вендовера было много работы. Война в Канзасе не затихала. В конгрессе Соединённых Штатов партийная борьба дошла до такой остроты, что депутаты и сенаторы являлись на заседания тайно вооружённые пистолетами и ложами. Хозяин «Нью-Йоркской Ежедневной Почты» сам выехал в Вашингтон, в глубине души надеясь быть свидетелем скандала — такого скандала, который дал бы газете лишнюю тысячу постоянных подписчиков. И мистеру Вендоверу повезло.

19 мая в сенате выступил сенатор Самнер, известный аболиционист, с многочасовой речью, озаглавленной «Преступление против Канзаса».

Самнер обвинял наёмников Юга в том, что они хотят насильно превратить Канзас в рабовладельческий штат и «толкнуть свободу в отвратительные объятия рабства». Он обвинял самого президента в симпатиях к «пиратам из Миссури».

Вендовер лихорадочно работал карандашом. Он зарисовал высокую фигуру Самнера, его волнистые седые волосы, шелковистые бакенбарды, открытый лоб и блещущие насмешкой светлые глаза.

«Интервью! — пронеслось в голове у Вендовера. — Интервью после такой речи! Портрет сенатора Самнера! «Сенатор разоблачает президента»… «Самнер против Юга»…»

Но секретарь Самнера объявил газетчику, что сенатор очень занят и освободится не раньше 22 мая.

22 мая Вендовер забрался в сенат пораньше. Не было сомнений, что такое же интервью хотят получить газетчики из других газет. Делом чести Вендовера было прорваться к Самнеру первым.

Сенатор Самнер явился в зал задолго до начала заседания. Он сидел за своим пюпитром, похожим на школьную парту. Перед ним возвышалась кипа бумаг. Самнер писал страницу за страницей, черкал, подписывал, ставил номера и перебрасывал страницы в другую кипу.

— Гм… Сенатор Самнер, прошу прощения, — сказал Вендовер.

— В чём дело? — сухо ответил Самнер, не поднимая головы.

— Я редактор газеты…

— У меня нет времени, — ответил Самнер, не глядя на газетчика. — Через час, пожалуйста.

— Если вам угодно будет за этот час не принимать других газетчиков…

— У меня нет времени! — раздражённым голосом сказал Самнер. — Очень вас прошу, не мешайте мне!

Вендовер отступил и наткнулся на своего старого школьного товарища Сесиля Баррингтона из Мэриленда.

Баррингтон был бледен и озабоченно оглядывался по сторонам.

— Ты надеешься получить у него интервью, Генри? — спросил он.

— Как же! — сказал газетчик. — Я подкараулю его, как только он кончит писать.

— Сомневаюсь, — дрогнувшим голосом сказал Баррингтон. — Ты не будешь с ним разговаривать.

— Ты не знаешь меня, Сесиль, — обиделся Вендовер. — Такая речь, как «Преступление против Канзаса», должна быть разъяснена всей Америке. И это сделает наша газета!

— Он оскорбил президента и назвал нас, южан, пиратами…

— Тем лучше, Сесиль! Это громадно! Это сенсация!…

Баррингтон бросил на собеседника презрительный взгляд и обернулся к галерее для публики. Вендовер с удивлением увидел там Джесси. Она сидела бледная, как её муж, и теребила ручку зонтика. Газетчик поклонился ей. Она не ответила.

Вдруг Вендовер получил сильный толчок в спину и, обернувшись, увидел группу людей, которая решительно направлялась сенатору Самнеру. Впереди шёл член конгресса молодой южанин Брукс с дубинкой в руках, за ним следовали ещё два делегата от южных штатов.

— Джентльмены! — взорвался газетчик. — Не угодно ли вам…

— Молчи, — шепнул ему в ухо Баррингтон, — молчи и не мешай этим людям.

Брук остановился позади Самнера и тихо произнёс:

— Сенатор Самнер!

Самнер исподлобья посмотрел на Брукса. Вероятно, ему пришло в голову, что это ещё один газетчик.

— Сенатор Самнер, — продолжал Брукс, — я дважды прочёл вашу речь внимательно и спокойно. Вы оклеветали мой штат, и я решил наказать вас за это.

Дубинка взметнулась в воздухе, и на седую голову Самнера обрушился свирепый удар, который оглушил и ослепил его. Он пытался встать, но дубинка продолжала молотить его по темени с неослабевающей силой. Туловище Самнера застряло между сиденьем и пюпитром, он не мог подняться. Кровь стекала по его щекам и шее.

— Я убит! — кричал он и с отчаянным усилием освободил наконец своё большое тело из тисков узкого деревянного сиденья, похожего на школьную парту.

Он сделал несколько шагов, шатаясь, и тяжело рухнул ковёр с криком:

— Помогите, я умираю!…

Вендовер бросился вперёд, но наткнулся на одного из спутников Брукса, который с мрачным видом вытаскивал ещё одну дубинку.

— Оставь их, чёрт тебя возьми! — завопил Баррингтон и ухватил газетчика за плечи.

Сенатор лежал на ковре без сознания. Брукс продолжал осыпать его ударами. Дубинка у него сломалась, и теперь он бил старика по голове тяжёлой рукояткой. Ноздри его раздувались, он был забрызган кровью. Алая полоса крови текла по тёмно-красному ковру сената Соединённых Штатов.

— Не вмешивайтесь! — кричал кто-то из сенаторов-южан. — Смелее, Брукс, покажи этим проклятым аболиционистам, что такое честь Дикси!

Два сенатора попытались приблизиться к Бруксу, но были отброшены его телохранителями. В глубокой тишине слышались только поспешные, чмокающие удары палкой по черепу.