- А разве не предполагается, что Ты должна стоять на карачках? – ядовито поинтересовался Боркон.

Лута содрогаясь от рыданий, с трудом поднялась на четвереньки.

- Чтобы ни у кого из Вас, грязных животных, не оставалось сомнений относительно Вашей судьбы, знайте, я имею право, если пожелаю, - объявил он, обращаясь ко всем, - забить Вас до смерти, или просто убить любую из Вас.

Лута сжалась и задрожала.

- А в Тебе я и вовсе не нахожу особенной нужды, - сказал он, уже обращаясь к ней. – Может Ты сама назовёшь мне хотя бы одну причину, по которой я не должен накормить Тобой слина этим вечером, потому что сам я не вижу ни одной.

- Господин? – непонимающе спросила она.

- Ты - рабыня, - прорычал он. - Ты либо работаешь, служишь и отдаёшься, либо подыхаешь. Так и быть в первый раз я позволю Тебе самой принять решение.

- Господин? - спросила она, явно напуганная его словами.

- Решение за Тобой, рабыня, - усмехнулся он. - Выбирай, что Тебе лучше, слушаться, или вместе со мной пойти кормить слина. Меня устроит и то, и другое.

- Пожалуйста, Господин! – заплакала Лута.

- Так что Ты для себя решила, хочешь служить и отдаваться, или сдохнуть в зубах слина? – настаивал он. - Я буду настолько добр с Тобой, что дам десять инов, на раздумье. Раз! Два! Три!

- Я буду служить! – отчаянно закричала она.

- А теперь, повтори яснее, - потребовал он.

- Я хочу служить и отдаваться! – прорыдала Лута.

- И безоговорочно? - уточнил Боркон.

- И безоговорочно! – добавила она.

- Желаешь ли Ты служить и отдаваться, и без каких либо оговорок, -переспросил он.

- Да – сказала она, и сама повторила: - Я желаю служить и отдаваться без любых оговорок!

- А теперь ответь мне, Ты умоляешь меня, чтобы я позволил Тебе служить и отдаваться, и без каких либо оговорок, - спросил надсмотрщик.

- Да! Да, - отозвалась она и эхом повторила: - Я умоляю позволить мне служить и отдаваться, и без каких либо оговорок!

- Теперь Ты можешь поцеловать мои ноги.

Лута, безнадёжно, испуганно и кротко поцеловала ноги Боркона.

- Ещё, - приказал мужчина.

- Да, Господин, - прошептала рабыня, припадая губами к его ноге.

- Ну что, и где теперь твоя гордость? – поинтересовался мастер плетей.

- Её больше нет, Господин, - всхлипнула Лута.

- А куда делась твоя храбрость?

- Её тоже нет, Господин.

- Целуй плеть, - приказал Боркон, - как рабыня.

Лута с ужасом глядя на плеть, только что доставившую ей столько страданий, осторожно прикоснулась к ней губами.

- Теперь, в строй, на своё место, - скомандовал он

- Да Господин, - сказала рабыня и, поднявшись, поспешила к остальным.

- Мы все собираемся быть приятными, и выполнять нашу часть работы, не так ли? - спросил Боркон.

- Да, Господин! – хором прокричали мы все, на этот раз, включая Луту.

Надсмотрщик прошествовал к началу шеренги, и поднеся свою плеть к губам первой девушки, приказал:

- Целуй плеть! Тебе, что нечего сказать?

- Я целую плеть Боркона, - отозвалась рабыня.

- Кого Ты любишь? – спросил он.

- Боркона, - ответила та.

Вскоре и я почувствовала, прижатую к моим губам плеть, и не раздумывая, поцеловав жёсткую кожу, произнесла:

- Я целую плеть Боркона.

- Кого Ты любишь?

- Боркона, - послушно ответила я, и в следующий момент плеть уже целовала Эмили, стоявшая между мной и Лутой.

- А кого любишь Ты, маленькая шлюха? - поинтересовался мужчина.

- Боркона, - быстро отозвалась Эмили. - Я люблю Боркона!

В следующий момент мы уже следовали за нашим мастером плети через двор в направлении одного из цехов. Я знала, что должна буду хорошо ублажать этого зверя. Это был мой мастер плети.

25. Прощай фабрика!

Через приоткрытую дверь подсобки я видела, как он приготовил рабский мешок. Я уже далеко не первый раз была раскована и приглашена сюда.

- Заходи, - приказал он.

Прежде, чем взять мешок с полки, он показал мне на пыльный пол подсобки.

- Ложись здесь и увлажняйся – скомандовал мне Боркон. – И не трать моё время впустую.

Я тут же повалилась на спину и, закрыв глаза, начала думать о его энергии и силе, и о своём беспомощном рабстве. И уже всего через мгновение я была готова принять его. И мужчина не заставил себя долго ждать.

По окончании, повинуясь его жесту, всё ещё дрожа от пережитых эмоций, я заползла в мешок. Боркон натянул кожаный капюшон мне на голову, и затянул завязки, полностью лишая меня света. Следующим моим ощущением было то, что меня куда-то тащат по полу.

Потом он поднял меня в сидячее положение, и прислонил к чему-то спиной, скорее всего к стене. И ушёл, а я осталась одна. В данном случае моё помещение в рабский мешок не было предназначено для того, чтобы оставить меня одну в состоянии полной беспомощности. Для этого, меня требовалось дополнительно связать и заткнуть рот кляпом. Вот тогда я была бы не в состоянии, ногтями или зубами, расковырять швы или прогрызть кожу. Впрочем, повреди я рабский мешок, хотя бы немного, и можно не сомневаться, что порки мне не избежать. Заключение девушки в такой мешок, кстати, является одним из способов наказания за провинность. Вот только в этот раз я не думала, что я наказана. По крайней мере, я не знала ничего такого за что Боркон мог бы меня наказать. Возможно, конечно, что я вызвала его неудовольствие. Но я как всегда, изо всех сил, пыталась быть такой, чтобы доставить ему максимум наслаждения. Можно предположить, что он рассержен на меня из-за синяка у меня под глазом, но это же не было моей виной. Этот синяк мне достался от Луты, вчера вечером. Если кого и следовало наказать за это, так её, а не меня. Эта грымза дико ревновала нас с Эмили за то, что мы оказались в фаворитках у Боркона. Вчера вечером, после ужина, когда мой рабский огонь разгорелся с новой силой, я просто вынуждена была умолять Боркона о милости. И надсмотрщик, снизошёл до моих рабских нужд, и разрешил ублажить его в своей комнате. И вот, когда я удовлетворённая и расслабленная вернулась в нашу общую спальню, а охранник закрыл за мной дверь, я и выяснила, что она не спала и поджидала меня.

Моё лицо до сих пор ещё болело. Это же не моя вина, что Боркон совсем не обращает на неё своего внимания. Конечно, он волен выбрать любую из нас, хоть её, хоть Эмили или меня саму, да хоть одну из наших прочих сестер по несчастью. Ни для кого на всей фабрике не было секретом, что она посчитала себя личной рабыней Боркона, в некотором специфическом смысле. С тех пор, как он всыпал ей своей плетью во дворе и окончательно поработил её, она стала относиться к нему по собственнически. Что и говорить, она была лучшей работницей на нашей цепи. И всё же наш мастер едва ли даже замечал её. Иногда Лута даже попыталась начать работать немного медленной или выказывать неповиновение, дабы привлечь к себе его внимание, но чаще всего это заканчивалось для неё очередным ударом плети, и к тому же обычно от помощника мастера плети. Интересно, что окончательно смирившись со своим рабством, Лута перестала быть уродливой. Её некрасивость была, и это теперь стало ясно, в значительной степени результатом вечно недовольного выражения её лица, на котором отражались такие её чувства, как расстройство, ненависть, и её страдание. Но хотя она больше не была уродлива, от неё по-прежнему веяло, как мне казалось, какой-то простотой если не сказать обыденностью. С другой стороны эта её невзрачность или грубоватость, время от времени, озарялась такими уязвимостью и мягкостью, что она казалась почти красавицей. И чаще всего это происходило, когда она оказывалась поблизости от Боркона. Не надо забывать, что упражнения и рабская диета тоже сделали своё дело, и её фигура сейчас стала значительно лучше. Откровенно говоря, я не понимала, почему Боркон не давал ей возможности пройти испытание у своих ног. Я действительно не думала, что она оказалась бы такой уж плохой рабыней. Кстати, надо заметить, что и сам мастер плети, был далеко не самым писаным красавцем всего Гора. Что до меня, так для мужчины должен кое-что значить тот факт, что женщина не только желает служить ему глубоко, полностью и всеми способами, но ещё и любит его.