Ей хватило всего двух встреч с ним, чтобы понять: если со временем она сможет почувствовать к кому-нибудь из поклонников нечто похожее на слабую симпатию, то к Гилмору она будет испытывать лишь растущее отвращение. Обе встречи проходили у нее дома и под присмотром матери, что было непременным условием, когда речь шла о серьезном ухажере. Во время первой из них Гилмор лишь представился, не преминув похвастаться своими владениями и капиталовложениями, дабы у Кэтрин Харлоу не осталось ни малейшего сомнения в том, что он принадлежит к самым состоятельным жителям Нью-Йорка. Кроме этого, он успел продемонстрировать свои весьма заурядные вкусы и высказать довольно-таки банальное мнение по поводу политики и некоего социального вопроса, на который его навела мать Эммы, чтобы выяснить моральный облик кавалера. Тут уж он расстарался, проявив чудовищную самоуверенность. Не утерял он ее и на второй встрече, на которой, к удивлению Эммы, мать появилась в сопровождении отца, хотя обычно он не снисходил до знакомства с поклонниками дочери. Но, когда родители оставили молодых людей наедине, чтобы те могли совершить романтическую прогулку по Центральному парку, Гилмор вдруг утратил всю свою обескураживающую самоуверенность, какую демонстрировал, описывая принадлежавшую ему маленькую империю, и отвечал на ее вопросы невнятными и неуклюжими фразами. Затем в отчаянной, как ей показалось, попытке вновь выглядеть перед ней достойным представителем мыслящих существ, он вдруг сделался самонадеянным и заносчивым, но ни разу не прибег к любовной лексике, как всегда поступает мужчина, оставшись наедине с женщиной, которую он любит. И Эмма не поняла, вызвана ли его душевная неуклюжесть тем, что Гилмор не способен воспринимать любовь иначе, чем коммерческую сделку, или же тем, что необоримая робость лишает его способности беседовать с женщинами на сокровенные темы. По правде говоря, ей это было все равно, поскольку мужчина, столь резко переходивший от безоговорочной застенчивости к раздражающей самоуверенности, не пробуждал в ней ни малейших чувств, и она была убеждена, что никогда не пробудит. Поэтому, когда они проходили по одному из многочисленных мостиков парка, направляясь к выходу, Эмма попросила его оставить бесполезные ухаживания. Удивительно, но он ничуть не взволновался. Только покачал своей большой головой, улыбаясь самому себе так, словно ее слова ничего не значили. Затем сказал, забавляясь собственным остроумием: если я перестану за вами ухаживать, мисс Харлоу, это будет первый случай в моей жизни, когда я не добьюсь того, чего хочу. Услышав эти слова, Эмма покинула его посреди парка, взбешенная самонадеянностью этого одержимого, который не знал элементарных норм вежливости при общении с дамами и к тому же, похоже, гордился этим. В течение следующей недели Эмма не имела от него никаких известий, из чего сделала вывод: Гилмор, хорошенько подумав, решил, что подобное ухаживание потребует от него чрезмерных усилий при весьма невысоком вознаграждении. Гораздо лучше будет направить их на менее сложные предприятия.

Но она ошиблась, как о том свидетельствовала неожиданная карточка, исписанная каллиграфическим почерком, с обещаниями невозможного. По-видимому, Гилмор решил прикинуться глухим и продолжить ухаживания, одновременно доказав ей, что можно добиться своего и самым неуклюжим образом. То, что он, например, даже не побеспокоился выбрать для нее украшения или цветы, скрыв нерасторопность за противным бахвальством, вывело ее из себя: было гораздо легче купить ей то, что она желала, нежели предвосхитить ее капризы. Гилмор больше, чем кто-либо другой, заслуживал ответа, который поставил бы его на место и, если повезет, окончательно убедил бы отказаться от дальнейших ухаживаний. Если чего и было в Нью-Йорке в избытке, так это девушек на выданье из хороших семейств. Гилмор вполне может начать докучать другой девушке, более покладистой, чем она.

После четырехчасового чая Эмма поднялась к себе в комнату, чтобы потратить остаток дня на такую нудную работу, как сочинение благодарностей свите своих поклонников за присланные сегодня подарки. Она поблагодарила за ожерелье юного Роберта, которого его богатый папаша обучал коммерции с той же строгостью, с какой натаскивал своих легавых, готовя их к охоте. Поблагодарила за камею Гилберта, состоятельного молодого человека, который любил провоцировать ее, нарушая условности, но всякий раз пугался, когда она притворялась, будто готова пойти дальше. Поблагодарила за билеты и сласти мистера Коулмана, чрезвычайно образованного джентльмена, задавшегося целью провести ее по всем театрам и галереям города, чтобы соприкосновение с искусством возвысило и без того прекрасную душу девушки. И наконец, поблагодарила за цветы Уолтера, многообещающего адвоката, утомлявшего ее своими политическими амбициями, светскими сплетнями и описанием их совместного будущего, которое рисовалось Эмме витриной, уставленной роскошными вещами, где для нее было приготовлено свое отдельное местечко. Прежде всего она старалась выглядеть одинаково любезной и в меру приветливой со всеми, поскольку знала, что ее поклонники имели обыкновение сравнивать присланные им открытки, пытаясь разгадать, к кому она больше расположена. В это неблагодарное занятие были вовлечены также служанки — до самого вечера они только и делали, что разносили по разным адресам ее конвертики. На самый конец она оставила ответ Гилмору, который мало того что не стал долго размышлять над ее вкусами, но еще и осмелился бросить ей вызов, предлагая просить то, чего он не в силах достать. Эмма помедлила несколько секунд, прежде чем пустить в дело свое новейшее вечное перо и написать несколько фраз на белоснежной карточке, адресованной этому толстяку, который, вероятно, ждет, что она попросит у него что-нибудь в пределах его состояния. В конце концов она написала:

Этот ответ Эмму полностью удовлетворил, поскольку не только демонстрировал ее талант играть словами и рисовал как девушку, для которой важны вовсе не материальные ценности, но и предупреждал Гилмора, что ей совершенно неинтересно участвовать в предлагаемой им игре, и, самое главное, показывал полное пренебрежение всем тем, что исходит от него. На сей раз в письме все выражено четко и ясно. Гилмор не сможет ни неправильно истолковать его, ни игнорировать. Она положила карточку в конверт и отдала последней из служанок — недотепе Дейзи, которую мать еще не успела прогнать.

Служанка легкой походкой направилась к особняку Гилмора, где ее встретил дворецкий, сдержанный и в высшей степени невозмутимый молодой человек, неприветливым жестом предложивший ей подождать у дверей, после чего на серебряном подносе доставил записку в кабинет хозяина.

Гилмор рассеянно взял конверт, но, увидев, что письмо от Эммы, напрягся в своем кресле. Эмма, милая Эмма удостоила его ответа! Он прочитал записку, затаив дыхание, словно делал это под водой. Похоже, Эмма обладала завидным даром иронии, и это ему понравилось, хотя он-то как раз и был ее объектом. Все указывало на то, что ему не будет скучно с ней, когда она наконец согласится связать с ним свою жизнь. Но не только это: хотя тайны ухаживания были ему неведомы, Гилмор слышал в клубах от многих джентльменов, что женщины — весьма капризные существа и почему-то не способны выразить то, что чувствуют, иначе как с помощью запутанных головоломок, которые мужчинам приходится разгадывать, понапрасну тратя на это силы и терпение. В противоположность безыскусной простоте мужчин, женщинам, возможно, для того, чтобы чувствовать себя самыми утонченными из млекопитающих, нравится скрывать свои истинные желания под вуалью иронии. И записка Эммы источала иронию, так что Гилмор смог лишь заключить, что хотя ее подлинный смысл был, к сожалению, скрыт от него за семью печатями, по крайней мере, одно было ясно: написанные слова могли означать что угодно, но только не то, что они на самом деле означали. Он несколько раз перечитал записку в надежде, что ее настоящий смысл случайно откроется ему, но чуда не произошло. Тогда он с величайшей осторожностью положил карточку на стол, словно резкое движение могло нарушить порядок букв и сделать слова окончательно непонятными. Хорошо, подумал он, разглядывая записку, а что же он сможет ей ответить? Он решил играть наверняка и принять откровенный вызов, содержавшийся во второй фразе. А потому, воспользовавшись своим правом на ответ, чтобы сделать комплимент, на который никогда не осмелился бы, пока они гуляли по Центральному парку, написал: