— Ну да, тарелку. Но не простую, а такую, какие используют в оркестрах, — уточнил Сервисс, то сближая, то раздвигая ладони, словно хотел прибить муху.

— Летающая тарелка, — подытожил Уэллс.

— Именно так. В тетрадках я прочел, что эта машина была найдена во льдах Антарктиды недавней экспедицией к Южному полюсу. Похоже, она потерпела аварию, что давало основание предположить, что она летала. Однако проникнуть внутрь они не смогли, поскольку не обнаружили ни люка, ни какого-либо похожего приспособления.

— Но почему они решили, что она прилетела с другой планеты? — спросил Уэллс. — Ведь это мог быть, например, аппарат германского производства. Немцы проводят постоянные эксперименты, связанные…

— Нет, — решительно возразил Сервисс. — Достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять, что при ее строительстве была использована гораздо более передовая техника, чем та, которой предположительно могут обладать немцы. Гораздо более передовая, чем у любой страны на нашей планете. Например, нет никаких признаков того, что ее приводит в движение паровой двигатель. Но в любом случае, как ты понимаешь, они сделали вывод о ее неземном происхождении не только по внешнему виду. Они обнаружили машину в Антарктиде, неподалеку от «Аннавана», пропавшего без вести судна, которое отплыло из Нью-Йорка пятнадцатого октября тысяча восемьсот двадцать девятого года с целью отыскать проход к центру Земли. Тогда многие полагали, что наша планета внутри полая. И ведь это было еще до того, как Жюль Верн опубликовал свой роман[5]. Но не будем отвлекаться. «Аннаван» сгорел, а его экипаж погиб. Останки моряков были разбросаны вокруг корабля, словно они пытались убежать от пожара. Судя по описаниям участников экспедиции, зрелище было поистине Дантово. Но главное открытие они сделали несколько дней спустя, обнаружив поблизости от этого места вероятного пилота летательной машины, погребенного подо льдом. И поверь мне, Джордж, это был не немец — я понял это, едва открыл урну.

Он сделал паузу и ласково улыбнулся Уэллсу, который был явно поражен, насколько ему позволяло его нетрезвое состояние.

— И как он выглядел? — прошептал он.

— Разумеется, он не похож на марсиан, какими ты изобразил их в своем романе, Джордж. На самом деле он напомнил мне Джека Прыгуна, только еще более жуткого и уродливого. Ты слышал про Джека Прыгуна, загадочного прыгающего субъекта, который терроризировал Лондон шестьдесят лет тому назад?

Уэллс кивнул, не понимая, что общего могло быть между одним и другим.

— Да, еще ходили слухи, будто у него пружины на ногах, потому что он мог совершать большие прыжки, верно?

— И будто он возникал ниоткуда перед девушками, жадно ласкал их и снова исчезал. Многие пострадавшие отмечали его дьявольские черты, остроконечные уши и острые когти.

— Думаю, все это мерещилось им со страху, — заявил Уэллс. — Это был всего лишь цирковой акробат, использовавший свое искусство для удовлетворения собственных желаний.

— Возможно, Джордж, весьма возможно. Но то, что я обнаружил в музее, напомнило мне жуткие изображения Джека Прыгуна, сделанные самыми отчаянными иллюстраторами газет и журналов. Ребенком я видел их в старых газетах, и у меня, кровь леденела в жилах. Они до сих пор присутствуют в самых страшных моих кошмарах. Впрочем, может, это сходство существует только для меня, и всему виной тогдашняя моя травма.

— Значит, ты хочешь сказать, что в Музее естествознания находится… марсианин?

— Да. Только, разумеется, мертвый, — подтвердил Сервисс, словно речь шла о забавной истории. — На самом деле это просто засушенный гуманоид, ничего особо интересного. Единственное, что может стать для нас любопытной неожиданностью, так это то, что находится внутри машины. Возможно, там обнаружится какой-нибудь след, позволяющий определить ее происхождение, карты неба или что-нибудь в этом роде, кто знает. К тому же мы не должны забывать, какой огромный рывок совершит земная наука, если удастся разгадать, как эта штуковина функционирует. К сожалению, они бессильны открыть ее. Не знаю, продолжают ли они еще свои попытки или им это надоело, и машина с марсианином тихо покрываются пылью в подвале музея. Одно несомненно, мой дорогой Джордж: эта штука не земного происхождения.

— Марсианин! — воскликнул Уэллс, уже не сдерживая удивления, когда понял, что Сервисс закончил свой рассказ. — Боже правый… марсианин!

— Да, Джордж. Уродливый и чудовищный марсианин, — подтвердил американец. — И этот ключ ведет к нему. Хотя я видел его всего один раз. С тех пор я не пользовался ключом. Я просто ношу его на шее как талисман, чье единственное предназначение — напоминать мне, что мы живем в мире, где существует больше невероятных вещей, чем мы, сочинители историй, можем себе вообразить.

Он снял с себя цепочку и торжественно, словно святыню, протянул ключ Уэллсу. Тот внимательно осмотрел его, заразившись настроением Сервисса.

— Я убежден, что подлинная история нашего времени — это не то, о чем пишут газетчики и историки, — между тем разглагольствовал американец. — Подлинная история почти незаметна, она струится подобно подземному роднику. Свершается во тьме и в тишине, Джордж. И только немногие избранные знают, какова она.

Легким движением он отобрал ключ у Уэллса и спрятал его в карман пиджака.

— Хочешь увидеть марсианина? — спросил он с коварной ухмылкой.

— Сейчас?

— Почему бы и нет? Не думаю, что у тебя будет другая возможность, Джордж. Как я сказал, нас, писателей, ставят ниже ученых, хотя наша фантазия часто опережает их изобретения.

Уэллс беспокойно взглянул на него. Нужно было время, чтобы переварить то, что поведал ему Сервисс. Точнее, требовалось не менее двух часов, чтобы голова у него перестала кружиться и прояснилась настолько, что он сможет разумно рассуждать об этой истории. Возможно, тогда он поймет, что все это неправда, потому что совершенно ясно: теперь, когда его так приятно убаюкивает алкоголь, чертовски соблазнительно признать, что невероятное является частью окружающего мира. Если честно, то, пребывая в состоянии безмятежной эйфории, он даже хотел, чтобы так было, чтобы действительность, в которой он был осужден жить, имела двойное дно, чтобы границы, установленные человеческим разумом для обозначения ее, вдруг рухнули, и то, что находилось снаружи, смешалось бы с нею, создавая новую, гораздо более отрадную действительность, где магия была бы растворена в самом воздухе, а фантастические сюжеты книг были бы всего лишь точным описанием событий, пережитых их авторами. Не об этом ли толковал ему Сервисс? Подобно Белому Кролику, приведшему Алису в Страну чудес он хотел привести его к собственной норе, чтобы через нее попасть в мир, где все возможно. Этим миром управлял бы некий бог, обладающий неуемной фантазией шута. Но мир не был таким, он не мог быть таким, пусть даже сейчас подобное казалось ему вполне естественным.

— Боишься? — удивился Сервисс. — А, понимаю. Видимо, все это для тебя слишком, Джордж. Видимо, ты предпочитаешь, чтобы монстры продолжали находиться на безопасном расстоянии, в клетке твоего воображения, откуда не могли бы ничем угрожать нам, разве что заставляли бы вздрагивать при чтении. Видимо, тебе не хватает отваги, чтобы встретиться с ними в действительности, а не на бумаге.

— Я способен встретиться с ними в действительности, — возразил Уэллс, обиженный последними словами Сервисса. — Но речь не об этом…

— Да ты не волнуйся, Джордж, все в порядке. Я понимаю тебя, понимаю, — успокаивал американец.

— Я способен встретиться с ними в действительности, черт побери! — крикнул Уэллс и поднялся со стула с неуклюжей грацией шимпанзе. — Мы сейчас же отправляемся туда, Гарретт! Покажи мне этого марсианина!

Сервисс радостно посмотрел на него и тоже резво вскочил со стула.

— Хорошо, Джордж, как скажешь! — рявкнул он, с трудом пытаясь сохранить равновесие. — Официант, счет! И побыстрее, а то я тороплюсь показать моему другу звездного пришельца!