Устав от долгой прогулки, Уэллс сел на скамейку и попытался раз и навсегда усвоить: он видит вокруг не декорации, а находится в самом что ни на есть настоящем 1829 году, где время кончается, потому что по другую сторону расстилается глубокая пропасть. Завтра, откуда он прибыл, еще не наступило. Он затерялся в чужой эпохе, где никто из его знакомых еще не родился, и не знал, как ему возвратиться в свое время, если такое вообще возможно. Он перенесся сюда благодаря напряженному состоянию, которое, похоже, было тем самым топливом, что питало непонятную машинку, размещенную в его голове, но не был уверен, что сумеет вызвать его искусственно, прибегнув к самовнушению. К тому же в любом случае он не сумеет избрать пункт своего назначения. Он будет перемещаться вслепую и, быть может, в результате окажется в еще более ранней эпохе, что его особенно страшило, потому что чем глубже погружался бы он в прошлое, тем менее известным оказывался мир, в котором ему пришлось бы жить. Лучше уж переждать здесь, в этой эпохе, надеясь на то, что обязательно должно произойти, только неизвестно, что именно. Но каким образом он наладит здесь свою жизнь? К кому мог бы обратиться за помощью? Он сомневался, что кто-нибудь поверит в его историю, разве что человек широкого ума, возможно, писатель, коллега. Он напряг память, стараясь вспомнить то, что знал о литературной жизни той эпохи. Насколько ему было известно, Байрон умер несколькими годами раньше, Кэрролл еще не появился на свет, Кольридж, вероятно, уже жил в доме доктора Гилмана, лечившего его от пристрастия к опиуму, а молоденький и еще ничего не издавший Чарльз Диккенс только что поступил в юридическую контору, но мечты о карьере писателя уже бродили у него в голове. Да, будущий автор «Оливера Твиста», пожалуй, мог бы помочь… Уэллс глубоко вздохнул, удивившись про себя той быстроте, с какой он решил, что должен жить в этой эпохе.

Немного успокоившись, он задумался над судьбой своих товарищей. Что с ними произошло? Что с Джейн? Наверняка их схватили марсиане. И вдруг он почувствовал себя так, будто бросил их в беде, намеренно предал… Эта мысль повергла его в уныние. Он должен был находиться там, семьюдесятью годами позже, и разделить их страдания и их судьбу.

Какое-то время Уэллс наблюдал за проходившими мимо людьми и чувствовал, как его губы складываются в грустную улыбку. Вся эта публика, сновавшая взад и вперед, была уверена, что своими действиями закладывает фундамент будущего, не ведая, что будущее уже построено и что он, невзрачный человечек, дрожащий от холода на скамейке, явился оттуда. Более того, никому из этих людей не под силу представить себе такое будущее. К счастью, никто из них до него не доживет. Снисходительно поглядывая на прохожих, он вдруг с ужасом вспомнил, что марсиане в течение длительного времени тайно жили среди людей. Когда же они поселились на Земле? По словам Посланника, первые марсиане прибыли на планету в XVI веке. С тех пор они прикидывались людьми, охраняя Землю, дожидаясь прибытия Посланника, чтобы по его сигналу начать завоевание голубой планеты. Возможно, кто-то из этих пешеходов, что вереницей проходят мимо него, марсианин? Разумеется, выяснить это было невозможно, и потому Уэллс, спохватившись, перестал сверлить прохожих подозрительным взглядом. Тут он с горечью вспомнил, что в происшедшем семьдесят лет спустя виноват он, и только он. Если бы он не оживил Посланника своей кровью, его марсианские собратья постепенно вымерли бы один за другим, отравленные земной атмосферой. Однако он это сделал. Или сделает, если учесть, что сейчас 1829 год. Да, Уэллс, который родится в 1866-м, сделает все то, что он уже сделал, одно за другим: напишет то, что написал, испытает те же страдания, полюбит стольких же и тех же женщин, а когда придет пора, окропит своей кровью тело Посланника и тем самым обречет всю планету на вечные муки. Но все это еще не произошло, а следовательно, его можно избежать, подумал он, воодушевившись возможностью исправить свою ошибку. Для чего он должен всего лишь запретить себе посещение Палаты чудес в компании Сервисса — либо отговорить последнего, либо силой заставить его отказаться от своего намерения. Но до этого момента оставалось еще шестьдесят девять лет, и Уэллс, которому сейчас было тридцать два, не надеялся дожить до ста лет, как бы он ни пекся о своем здоровье.

Но в таком случае какой смысл переноситься в прошлое, в этот нелепый 1829 год? Хотя о чем же, черт побери, напоминала ему эта дата? Ответ пришел неожиданно, заставив его вздрогнуть. Уэллс внезапно вспомнил, что Посланник прилетел на Землю в 1830 году. И, как он сам рассказывал, его летательный аппарат потерпел аварию и упал в Антарктиде, что и помешало Посланнику выполнить свою миссию. Уэллс побледнел, голова у него пошла кругом. Похоже, его мозг бессознательно уловил эту конкретную дату, сохранив ее в каком-то темном уголке, и, когда Клейтон закричал ему, что он должен перенестись во время, предшествующее неизбежному, его память изрыгнула именно ее. Стало быть, ему удалось в какой-то мере управлять этим перемещением, коль скоро ошибка составила всего несколько месяцев? Да, именно это, похоже, и произошло: он сам избрал место назначения, хотя и почти неосознанно.

Уэллс встал со скамейки, потрясенный до глубины души. Если все это так, значит, он действительно каким-то образом перенесся сюда не по чистой случайности, а намеренно, чтобы предотвратить вторжение, прежде чем оно начнется, прежде чем Посланник прибудет в Лондон в глыбе льда, а Уэллс, родившийся в 1866 году, вернет его к жизни. Но осуществить это можно было только одним способом: подняться на борт «Аннавана» и убить Посланника. В тетрадях, которые он бегло пролистал во время посещения Палаты чудес, было сказано, что так назывался корабль, обугленный остов которого, окруженный трупами людей, был обнаружен у маленького островка в Антарктиде, неподалеку от летательного аппарата и замороженного тела инопланетянина. Уэллс не знал, что случилось в ходе этой трагической экспедиции, никто этого не знал, но все указывало на то, что без Посланника тут не обошлось. Таким образом, если Уэллс хотел встретиться с ним, то должен был подняться на борт судна, которое отправилось из Нью-Йорка 15 октября 1829 года, то есть через три недели. Да, это наилучший способ исправить свою ошибку и к тому же наиболее реальный, хотя, конечно, и самый опасный. Тут Уэллса посетила робкая мысль забыть о безумном плане и остаться в Лондоне. Здесь он мог начать новую жизнь, пусть даже, как он подозревал, отягченную угрызениями совести и чувством неудовлетворенности, но зато по крайней мере надежную, поскольку он знал, что умрет естественной смертью задолго до вторжения. Это был заманчивый вариант, но он отбросил его, не став даже серьезно рассматривать, ибо в глубине души понимал, что, если этого не сделает, если не возьмет ответственность на себя и не поднимется на этот проклятый корабль, совесть не даст ему начать никакую новую жизнь. Напротив, если он наймется на «Аннаван» и покончит с Посланником, то спасет планету, предотвратив нашествие. Его товарищи справились со своими ролями в этом представлении, и теперь, похоже, все зависело от того, как он справится со своей. «Сделаю это», — решил он. Нужно было спешить, поскольку времени оставалось в обрез: он успевал только сесть на какое-нибудь судно, отправлявшееся в Соединенные Штаты, и по прибытии туда присоединиться к экипажу «Аннавана».

Уэллс принялся нервно пощипывать свои усики жестом, который он подсмотрел у Посланника, и задумчиво устремил взгляд вдаль. Он воображал себе, что его лицо приняло то смиренно-грустное выражение, что свойственно героям, готовым пожертвовать собой на благо человечества, хотя, сказать по чести, в эту минуту он куда больше напоминал человека, с изумлением обнаружившего, что за ночь у него выросли усы. Как бы то ни было, на губах Уэллса заиграла робкая и одновременно довольная улыбка. Он был уверен: Джейн, где бы она ни находилась, будет гордиться тем, что он с великой покорностью принял свою судьбу, и это помогло ему найти в себе если не мужество, в котором он так нуждался, то нечто такое, что позволяет обмануть страх. И, решительно тряхнув головой, писатель твердой походкой направился в порт, чтобы исполнить свой долг. Вернее, чтобы воспользоваться своим даром, тем, что находилось у него в голове и служило не для того, чтобы помидоры в огороде быстрее росли. Нет, как стало окончательно ясно, оно служило совсем для другого.