Тогда его взгляд переместился к горизонту. Хотя со стороны казалось, что лагерь не огорожен и любой заключенный может попытать счастья и пуститься наутек через поле, на самом деле они были окружены тем же самым смертоносным ограждением, которое заставляло их каждую ночь сидеть по своим камерам. Никто в точности не знал, где проходит смертельная черта, но если кто-то, набравшись смелости, удалялся от центра лагеря на большее расстояние, чем было позволено, его ошейник внезапно начинал сжиматься, сдавливая горло и заставляя ослушника отступить на прежнее место, если он хотел вновь получить возможность дышать.

Однако это, разумеется, не исключало случаев, когда, в моменты крайнего отчаяния некоторые узники забывали про невидимую ограду или же просто верили, что смогут бежать так быстро, что ошейник не успеет их задушить. Но за два долгих года Чарльз ни разу не видел, чтобы это кому-нибудь удавалось. Между прочим, сам Чарльз бежать не пытался. С него хватило той ночи, когда он вышел из своей камеры, как сомнамбула. К тому же какой смысл бежать? И куда, если весь мир превратился в один огромный лагерь? Насколько ему было известно, нигде уже не осталось скрытых очагов сопротивления марсианам. И достаточно было бросить беглый взгляд на узников, строем шагавших вниз, чтобы понять, что и здесь никогда не появятся подпольные группы.

Чарльз спустился по лестнице и влился в колонну заключенных, удалявшуюся от барака, который снизу напоминал громадный железный ящик, поставленный на попа. Как обычно по утрам, он направился к питающим машинам, расставленным так близко к краям воронки, что, казалось, они вырастают из нее, так что наивно было полагать, будто их расположение — чистая случайность. Человек, не лишенный воображения, мог бы сказать, что эти машины похожи на гигантские грибы высотой в несколько метров. Они были увенчаны подобием шляпки, покрытой блестящими чешуйками, которые отражали свет, переливавшийся в лиловых и желтоватых тонах, а ножку им заменял длинный цилиндр, такой тонкий, что можно было бы без труда обхватить его руками. Сходство с земными растениями усиливали металлические корни, уходившие в песок в нескольких сантиметрах от края ямы, хотя по меньшей мере дюжина таких корней обвивалась вокруг цилиндра на манер вьюнков, только железных. Эти нити, снабженные сотнями сочленений, покачивались в воздухе на небольшой высоте и заканчивались подобием рта, усеянного зубами. Когда узники подносили свои миски к этим карикатурным кранам, напоминавшим растения-хищники, плети начинали легонько подрагивать и вслед за этим выплевывали порцию зеленоватой каши, служившей завтраком.

Отстояв несколько минут в очереди, Чарльз наполнил свою миску и направился к одинокому камню. Усевшись на него, он взял ложку и принялся быстро, не жуя, уничтожать содержимое миски. И если он сейчас ел это, то только потому, что начал свой дневник и не хотел, чтобы смерть помешала его закончить. Заставляя себя глотать отвратительное варево, Чарльз устало посматривал по сторонам, но его взгляд не находил Шеклтона ни среди собравшихся в кружок пленников, ни где-то на отшибе, из чего он заключил, что капитана отправили в женский лагерь, чтобы он излил свое пока еще здоровое семя в лоно еще нескольких женщин. На еду отводилось всего несколько минут, после чего марсиане начинали подгонять их, чтобы они продолжили строительство очистительной машины, а потому Чарльз опустошил миску и бросил ее в соответствующую раковину. Направляясь к пирамиде, он обратил внимание на десяток охранников, наблюдавших за его перемещениями с затаенной злобой, или ему так померещилось. Хотя лица марсиан были частично скрыты разномастными медными масками, крепившимися с помощью ремней — маски закрывали рот и носовую полость и предназначались для очистки земного воздуха, марсиане передвигались по лагерю в основном в человечьем обличье. Вначале это казалось ему добрым знаком с их стороны, пока кто-то не разъяснил, что причина заключалась не в том, что марсиане не хотели пугать их, а в том, чтобы, раздавая приказания, они были уверены, что их понимают.

Чарльз провел этот рабочий день на одном из верхних этажей башни, перетаскивая длинные и тяжелые стальные балки вместе с дюжиной других заключенных. Работал он без отдыха, если не считать моментов, когда приступ кашля заставлял его отойти от своей группы, чтобы выплюнуть на пол сгусток чуть зеленоватой крови. Остальные узники бросали на него сочувственный или безразличный взгляд, и он не мог избавиться от ощущения, что они испытывают к нему глубокое презрение. Чарльз считал себя отличным от других, но не потому, что принадлежал к более высокому социальному слою, чем так гордился до появления марсиан. Двух лет хватило, чтобы уравнять пленников, уничтожить разницу между богатыми и бедными и превратить их всех в стадо побежденных и дурно пахнущих людей, которые различались между собой лишь своими манерами, да и то не всегда, ибо со временем разговоры и беседы были вытеснены молчанием и односложными репликами, настолько они вымотались и изнемогли. И если Чарльз продолжал себя считать не таким, как другие, то потому, что он не был схвачен на улице, как большинство из них. Нет, прежде чем попасть в плен, он входил в состав группы отважных героев под предводительством храброго капитана Шеклтона, и им едва не удалось убить марсианина, который руководил вторжением, каким бы невероятным это сейчас ни казалось. Но теперь ему приходилось делать огромное усилие, чтобы сосредоточиться и извлечь из глубин своей памяти воспоминание об этих событиях.

Чарльз вернулся в камеру после изнурительного рабочего дня. В его распоряжении был всего лишь один светлый час до захода солнца, так что, невзирая на усталость и головокружение, он достал из-под матраса дневник и продолжил писать с того места, на котором остановился, вновь распутывая цепь воспоминаний, хранившихся в самом потаенном уголке его души.

Когда экипаж выехал на улицу, там было все спокойно, так же как и на Эксибишн-роуд, куда мы не замедлили свернуть. В Квинс-Гейт треножники пока не появились, и я вздохнул с облегчением. Я украдкой наблюдал за капитаном, который, похоже, целиком погрузился в свои мысли. О чем он думал? Может, перебирал все известные ему тактики, чтобы решить, какая из них лучше подходит в сложившейся ситуации? Невероятно, до чего легко мы поддаемся внушению, подумал я, незаметно разглядывая его: сидевший рядом со мной в экипаже человек был тем самым зауряднейшим субъектом, который вызывал у меня такую неприязнь еще несколько минут назад, но теперь, зная, что это сам капитан Шеклтон, я неизбежно глядел на него как на отважного и решительного воина, чье робкое смущение сменилось спокойной уверенностью, внушавшей любому, кто находился рядом, неукротимое желание следовать за ним хоть к самим вратам ада. Этот человек сотворил чудо. Я ехал рядом с живой легендой. Причем с легендой вооруженной, ибо перед отъездом я предусмотрительно позаимствовал три револьвера из коллекции моего дяди: «кольт» для него, «ремингтон» для Гарольда и «смит-и-вессон» для себя, а также многочисленные коробки боеприпасов, оттягивавшие наши карманы. Я, конечно, сознавал свою скромную роль оруженосца, однако, невзирая на страх, от которого у меня тряслись поджилки, во мне крепла уверенность: моя встреча с Шеклтоном была предопределена. Она не могла зависеть от простого нагромождения случайностей. И вообще, я понял, что мы следуем велению нашей судьбы, и все то, что совершаем якобы по своей воле и экспромтом, на самом деле предначертано Творцом задолго до нашего рождения.

Перейдя на размеренную неспешную рысь, лошади обогнули Гайд-парк, и наш экипаж покатил по Пикадилли в направлении Сохо. Пока там все было спокойно. Лондонцы укрылись в своих домах и, должно быть, в страхе гадали о том, что происходит в соседних кварталах, так что почти все улицы были пустынны. Однако уже через несколько минут, въехав на Шафтсбери-авеню, которая выглядела нетронутой, мы начали встречать перепуганных людей, бегущих нам навстречу. Выругавшись сквозь зубы, я попытался отыскать взглядом какую-нибудь боковую улочку, по которой мы смогли бы улизнуть от треножников, но все они были забиты толпами людей. У нас не было другого выхода, кроме как следовать и дальше по Шафтсбери-авеню. Шум все нарастал, я заметил, как напрягся Шеклтон, и тоже выпрямился на сиденье, крепко сжимая в руке рукоятку револьвера. Сердце стучало как бешеное и, казалось, вот-вот выскочит из груди. В отличие от моих спутников, я уже имел случай убедиться в мощи марсиан и сомневался, что мы сможем выжить после встречи с ними, которая неумолимо приближалась.